— Как Вы посмели? Я так Вас ждала! А Вы….

Потом ее руки обвили Сашкину шею, и он перестал мыслить и воспринимать посторонний мир: только ее ощущал на себе, только губы горячие, сладостные, только взгляд ее глубин немыслимых….

Как дерзнул он сделать то, что сделал? Но спустя полчаса отпустил извозчика и вошел с принцессой в свою комнату, а еще через некоторое время, лихорадочно отсчитанное их сердцами, лишил Анну Марию девственности, вспомнив почему-то при этом аналогичное событие, произошедшее в Пирне с неким Августом и некой Йозефой. Странно, но слов они после соития не говорили, только улыбались друг другу, а потом она уснула: видно, ночью не спала. Зато часа через два, по пробуждении ее, явились и гейзеры чувств и водопады слов….

Вечером они проникли во дворец тайком, с черного хода, и вроде бы остались незамеченными. Вскоре Сашка вернулся к своей коляске с верным Петером, благополучно добрался домой и уснул, как ни странно, сном праведника. А утром в его комнату вломились грубые люди в одежде полицейских и увезли в тюрьму.

Камера ему досталась сухая и одиночная, с лежанкой из мощных деревянных плах. На этом ее плюсы заканчивались, а в минусах значились окошечко 20х20 см под высоким (3 м) потолком, мощная глухая дверь из тех же плах, параша с гнусным запашком у двери и вездесущие мыши (слава богу, не крысы!) — хотя чем в этих камерах было мышам поживиться? Сел Сашка на лежанку и глубоко задумался: о доле попаданской и о том, какой же он все-таки дурак…. Потом лег, думая о том же…. Потом лежал, ворочаясь с боку набок, думая о чем попало…. Потом, слава богу, уснул. Кормить и поить его в этот самый длинный день так никто и не пришел.

Утром Сашку осенили первые здравые мысли о том, как можно выбраться из этого мышатника. Осталось дождаться кормильщика-поильщика-парашевыносильщика. Тот и правда вскоре пришел, но не один: в коридоре его страховал вооруженный тюремщик. "Возможен и силовой метод освобождения, — мельком подумал Сашка. — Первого вырубить и с его телом в руках атаковать второго…. Но погожу". Меж тем он внимательно рассмотрел вошедшего в камеру надзирателя (рослый, угрюмый, лет сорока) и, пока тот ставил на край лежанки миску с кашей (и с деревянной ложкой!) и большую глиняную кружку с водой, а потом проверял парашу, сделал попытку контакта:

— Господа! Вы можете на моем содержании заработать. Я сюда заключен по ошибке, у меня есть влиятельные друзья, но им надо сообщить, где я нахожусь. Если Вы дадите мне бумагу и карандаш, а потом передадите записку по указанному адресу, они сразу же заплатят вам 50 флоринов!

Эту заранее подготовленную речь он успел проговорить до того, как глухо молчащий надзиратель закрыл камерную дверь. Потом подтвердил сказанное, когда тот же надзиратель забирал опустошенную заключенным миску и кружку — но опять ответа не добился. Зато вечером угрюмая образина выложила перед ним, кроме ужина и бумагу и карандаш! А когда пришел забирать посуду, взял и Сашкину записку (тот задержал его, спросил, что это за место и вписал в записку: "я в Рудольфсбурге"). Ну а кому он писал? Разумеется, Кристиану, в казармы кирасирского лейб-гвардии полка. Что написал? Вот это: "Кристиан, я в тюрьме, в Рудольфсбурге. Попроси тетю, чтобы она меня выслушала. Подателю сего письма дай 50 флоринов — я обещал. Алекс". На ответ Сашка не рассчитывал, но уже в следующий вечер надзиратель почти с улыбкой передал ответную записку: "Паду к ногам в ближайший срок. Жаль, не знаю причины. Кристиан". Глядя на довольную рожу тюремщика, Сашка сообразил, что тот слупил с Кристиана еще флоринов 50. "Ладно, папенька король еще пришлет", — успокоил свою совесть попаданец.

Он настроил себя на недельное (по крайней мере) ожидание, но пришли за ним уже на другой день, после завтрака. Сначала Сашка сомневался, что его везут в Шенбрунн, но дверь глухой черной кареты открылась, и он увидел знакомый служебный вход во дворец. Тут только он сообразил, что выглядит совершенно impossible: с четырехдневной щетиной, непричесанный, немытый, в мятой одежде…. Он попытался уговорить стражников отвести его в бойлерную, где у немецких мастеровых нашлись бы и мыло, и гребень, и бритва, но те лишь дружно поржали в ответ. Потом повели его дальше, дальше, в одной из комнат встали, и вдруг из противоположных дверей в нее вошла императрица.

Сашка (контролируя себя как бы со стороны) сделал поясной поклон, полувыпрямился и бросил робкий взгляд на повелительницу. Та кивком отправила стражей за дверь и стала глядеть на преступника: грозно и с долей презрения. Потом сказала:

— Вот таким я тебя и запущу к доченьке моей строптивой: грязного, небритого, жалкого…. Авось поймет ради кого лоб себе расшибить пыталась!

При этих словах придурь с Сашки слетела, и он внутри похолодел.

— Что Вы говорите, Ваше Величество? Что с Анной Марией?

— О, глазами засверкал, грудь расправил! На императрицу голос повысил, а Ее сиятельство принцессу без титула стал называть? А чего стесняться, раз повалял уже ее, как девку простонародную, натешился аристократкой! Та-ак?

— Ваше Величество…. - с некоторой укоризной произнес Сашка и замолчал.

— Что? Он меня еще укорять вздумал! Сколько спеси в этом иноземном дворянчике, покусившемся на святое святых: честь дочери императорской…. Что молчишь?

— Виноват, Ваше Величество.

— Вот так ответ: виноват! А если вина эта усугубится и принцессе от тебя родить придется — тогда что?

— Заберу дитя и воспитаю, Ваше Величество! О знатности матери ему не скажу.

— Многие в этом клялись, а подрастает бастард — и претензии на титул появляются.

— Не в моем случае, Ваше Величество.

— Ладно, рано об этом говорить. По уму следовало тебя в тюрьме уморить, а дочь в монастыре пока спрятать, до выяснения дальнейших обстоятельств. Так, разумник?

— Не согласен, Ваше Величество. Я принес Вам некоторую пользу и еще могу принести — зачем же резать курицу, несущую золотые яйца?

— Вот как ловко разговор повернул…. О какой новой пользе ты говоришь?

— Его Императорское Величество говорило с Вашим Величеством о возможности заключения с Францией договора о ненападении?

— Все уши прожужжал этой твоей идеей. И за твою судьбу больше судьбы дочери беспокоился….

— Но что случилось все-таки с Ее сиятельством?

— Сломала ногу, — сказала Мария-Терезия. И с явной неохотой добавила: — Спрыгнула со второго этажа будто бы в попытке самоубийства — во что я не верю!

— Самоубийства из-за чего? — вошел в ступор Сашка.

— До чего вы все-таки тупы, мужчины, в области чувств! Из-за тебя, болван! Вернее, ареста твоего. Откуда только она про него узнала….

— Боже ж ты мой….- вновь запереживал Сашка. — Бедная девочка….

— Ладно, нечего тут передо мной обнажать свои чувства…. Иди к ней, там и сюсюкайте оба. Только не в таком виде. Отправляйтесь сначала в ванную, потом к моему куафюру, потом к портному — он подберет Вам что-нибудь из готового платья….

— Благодарю Вас, Ваше Величество. Я буду приводить Ваше милосердие в пример своим детям — как самый высокий образец человечности.

— Каким-таким своим детям?

— Ну, я еще молод и у меня будут, наверное, дети. В идеале столько, сколько сейчас у Вас….

— Пошел прочь, льстец. И если ты посмеешь еще раз оскорбить мою дочь….

— Ох, Ваше Величество…. Боюсь, понятия об оскорбительном поведении мужчины у Вас и Вашей дочери могут быть диаметрально противоположны.

Переусердствовать куафюру и портному Сашка не дал и потому явился в комнату Анны Марии в образе благородной простоты. Трудно сказать, оценила ли его замысел принцесса, потому что лицо ее просияло враз, как только он вошел, а руки тотчас протянулись из постели навстречу для объятья. Он отбросил прочь трусливые мыслишки (рядом с кроватью была сиделка) и обнял и поцеловал в губы девушку, имевшей вид более чем бледный. Анна Мария беспардонно прогнала сиделку прочь, усадила на ее стул милого друга и они стали делиться впечатлениями прошедших друг без друга дней — прерываясь время от времени на поцелуи.