В Геттинген, хоть ехали быстро, прибыли только к вечеру — зима, день в Германии тоже короток. Вдруг неприятная неожиданность: на постоялом дворе не оказалось свободных комнат. Конец сессии, — объяснил хозяин. — Забирать студентов съехались их родственники. Через два-три дня будет свободно, но пока мест нет. Может, у Вас, сударь, здесь есть родственники или знакомые? "А ведь действительно есть, — вспомнил растерявшийся было Сашка. — Неужели Отто мне откажет в приюте?". И спросил, где находится дом ректора.

Отто фон Мюнхгаузен не подкачал: тотчас велел освободить какую-то комнату "для моего друга", да и Егору уголок в доме нашелся (не говоря уже о лошади). Затем последовал ужин преимущественно из рыбных блюд с овощами ("Жена у меня правоверная лютеранка, — шепнул ректор, — а сегодня постный день"), и вот они уже сидят перед камином, потягивают пунш и разговаривают о тайнах мироздания….

— Вы ведь знакомы с учением Лейбница о монадах?

— Довольно смутно. Это что-то вроде атомов?

— Близко, но не совсем. Атомы по Лейбницу — это спящие монады. Впрочем, минералы и растения тоже. Кстати, в последнем случае я с ним не согласен. К спящим монадам можно отнести только семена растений, да и то с натяжкой.

— Тут я с Вами соглашусь. Ведь семечко можно разделить на довольно много частей, атом же по определению неделим.

— Во-от. Но в чем отличие монад Лейбница от атомов Демокрита? В том, что под воздействием Творца у монады может появиться память и тогда она становится душой и начинает развиваться. В процессе развития у "душевных" монад образуется самосознание, и они начинают взаимодействовать с другими монадами, — вот тогда весь монадный (то бишь материальный) мир приходит в действие, создавая попутно мир феноменальный, то есть что?

"Что, бляха-муха? Что-то всеобщее и как бы нематериальное…."

— Пространство и время? — почти выкрикнул Сашка.

— Абсолютно верно, юный друг. Пространство, растянутое во времени. Какой был мощный ум!

— Лейбниц это голова, — кивнул Сашка. — Тем более непонятна его свара с не менее мощным умом нашей эпохи — Исааком Ньютоном.

— Да, история с авторством интегрального и дифференциального исчисления получилась некрасивая, отчего люди науки потеряли ореол небожителей в глазах людей обыкновенных….

— Не поэтому ли Ньютон прекратил заниматься естественными науками, — сообразил вдруг Сашка, — и до конца жизни углубился в дебри богословия и генеалогию древнееврейского народа?

Наутро ректор повел своего гостя на ознакомительную экскурсию по гордости Германии — Геттингенскому университету, сейчас практически пустовавшему. Сашка послушно плелся по аудиториям (почти таким же, как в РГГУ), слушал энергичные пояснения Отто и кивал, кивал, кивал…. В здании библиотеки, уставленной 5-тиметровой высоты шкафами, он поежился (охота же кому-то лазить за книгами по приставным лестницам!), в анатомическом театре содрогнулся (здесь лежал реальный труп, который сосредоточенно потрошили два мужика в передниках, но без каких-либо перчаток), в конном манеже малость отмяк (хоть пахло в нем совсем не розами), зато в ботаническом саду ему совсем захорошело (тут и розы присутствовали), а в обсерватории он реально заинтересовался телескопом, у которого сидел (почему-то днем?) субтильный мэн лет тридцати. Оказался он тоже профессором (математики и астрономии) Тобиасом Майером, а наблюдал (и регулярно замерял) передвижение по небосклону Луны. Крылов, чье увлечение историей не ограничивалось генеалогией сильных мира сего и описанием творимых ими войн, а также включало многие научные открытия, припомнил, что в 18 веке английский король учредил крупную премию за создание метода точного определения долготы. Так эту премию разделили двое: часовщик Гаррисон, создавший точный хронометр, и астроном Майер, составивший подробные таблицы движения Луны. К сожалению, сам Майер не дожил до вручения премии, которую получила его жена….

Сашка решил как-то подбодрить астронома-"ботаника" и спросил:

— Герр Майер, Ваши измерения движения Луны могут быть использованы в практическом смысле?

Майер, который с приходом ректора оторвался от наблюдений, посмотрел с недоумением на молодого аристократа, но вежливо ответил, что могут.

— Например? — не отставал Сашка.

Астроном взглянул на ректора, тот поощрительно кивнул, тогда Майер вяло ответил:

— Например, для определения положения географических координат.

— Герр Майер, а знаете ли Вы, что король Георг назначил премию в 10 тысяч фунтов стерлингов тому ученому, который найдет метод определения в море географической долготы?

— Мне говорили. Только я не уверен, что иностранца могут допустить к конкурсу на это изобретение.

— А разве Вы сейчас являетесь иностранцем?

— Да, я уроженец Бад-Вюртемберга

— Для короля главное само изобретение. Поэтому он даст Вам премию как профессору учрежденного им Геттингенского университета. Мой Вам совет: подавайте Ваши таблицы на рассмотрение как можно скорее. Я узнал от герцога Камберлендского, что на эту же премию претендует часовщик Гаррисон, создавший очень точный хронометр. Вам стоит его опередить.

— Почему Вы меня об этом предупредили?

— Гаррисон где-то в Англии и я его не знаю. А Вы находитесь передо мной и я уверен, что Вы достойный человек.

— Как можно это определить? Мы увиделись 10 минут назад….

— Кто-то из великих арабов сказал: для того, чтобы понять, нравишься ли ты женщине, достаточно одного взгляда, а для того, чтобы оценить мужчину — десять ударов сердца.

В университетском городе гость из Ганновера пробыл два дня, оказываясь вместе с Отто то на дружеской пирушке в кругу избранных преподавателей, то в ресторане при постоялом дворе, то в студенческой пивной…. На третий день Сашка решил, что пора ехать домой — сколько можно испытывать терпение правоверной профессорской жены? На то, что небо посерело, и дорогу переметала поземка, ни он, ни Егор не обратили внимания. А зря….

После обеда (они были уже километрах в 30 от Ганновера) метель настолько разгулялась, что видимость сузилась до 10 метров, а свежие сугробы заняли почти все полотно дороги. Какое-то время их кибитка ехала, держась в кильватере двух повозок, но потом те свернули в сторону, и они остались одни в белой мгле. Дорога еще угадывалась, и Егор мог направлять ход лошади. Но вот кибитка остановилась, и голова Егора просунулась внутрь возка:

— Извиняй, Алекс, дорогу я потерял….

Сашка вылез с ворчанием наружу (ветер ринулся ему под капюшон) и стал тыкать своей тростью (он завел ее давно в соответствии со статусом дворянина) в снег туда-сюда. Метод проб и ошибок дал положительный результат — узкая твердь под снегом обнаружилась, и Сашка стал медленно двигаться по ней, обозначая путь кибитке. На нем были зимние сапоги (а также шуба и перчатки), но лучше бы это были валенки…. Вскоре ноги, утопавшие в сугробах, стали замерзать. Пару раз Сашка заскакивал в кибитку, снимал сапоги и растирал ступни руками, но помогало это мало. Стоять же на месте было смерти подобно — занесет, сморит и наутро три трупа (вместе с лошадью). Так что приходилось идти и идти.

Вдруг где то сбоку пролаяла собака. Сашка встрепенулся, стал всматриваться в вечернюю мглу и вроде приметил мерцание огонька. Точно, огонек и собака там снова пролаяла. Слава тебе, господи! Спасены! Он стал щупать в том направлении и набрел на занесенный съезд. Минут через десять показался фахверковый домик в два этажа, огороженный забором, но всего один. Невидимая собака заливалась лаем, из дома вышел человек с масляным фонарем в руке. Сашка подошел к калитке и вступил с человеком в переговоры, которые закончились тем, что кибитка оказалась внутри изгороди, лошадь в пристроенном к дому сарае, а путники в теплом, хоть и едва освещенном доме.