Он из замка не являлся

И не трогал чёрных кошек,

Он себе готовил в замке

Вкусный завтрак из картошек.

Он сардельки варил кошкам

Чтоб им было всем приятно,

А когда они наелись,

Отпускал их всех обратно.

Никогда он не обидел

Человека, и ни кошку.

Пил вино чуть-чуть из бочки

И пел песни под гармошку.

А когда полезут воры,

Он ругался на них матом,

И тогда тот вор из замка

Уходил навек проклятым.

А когда весь замок древний

Погружался в тишину

Вспоминал он, грустно плакал,

Как любил свою жену.

А она его забыла

О нём даже не мечтает.

И живёт себе спокойно.

Про него не вспоминает

На шикарной живёт даче

И играет на рояле,

Ест бананы, апельсины

И танцует в бальном зале.

Она жить не хочет в замке,

Там же нет ведь отопленья

И ей стыдно рассказать всем,

Что её муж – привиденье.

Он сидит, совсем не пьяный,

Грустно-грустно на порожках,

И всё ждёт, что она, может,

Постучит ему в окошко…

По поводу предыдущего поста. Очень понимаю тех, кому с трудом верится, что это писал семилетний ребёнок. (Кстати, на самом деле, как оказалось, ей чуть побольше. Я исходила из ложного убеждения, что она пошла в школу в шесть лет. Оказывается – нет, в семь. Теперь она во втором классе; стало быть, ей скоро девять. Но это не так уж многое меняет, согласитесь). Поначалу я тоже как-то не совсем поверила – очень уж недетские стихи. Не по форме – форма-то как раз вполне детская и местами весьма несоврешенная – а по духу и настроению. Но её бабушка и мама уверяют меня, что писала она сама, без всякой помощи взрослых (те лишь исправили грамматические и пунктуационные ошибки, но стилистику и рифму оставили, как есть). А когда они мне прислали ещё одно её стихотворение, я поняла, в чём тут дело. Дело в том, что её родители разошлись. Официально они ещё не разведены, но уже больше года не живут вместе. Папа забрался в глушь, в отдалённую деревню где-то под Смоленском, пытается там наладить что-то вроде фермерского хозяйства, но пока без особого успеха. Мама, натурально, в деревню ехать не хочет и в последние месяцы даже к телефону не подходит, когда муж звонит. Как всегда – никто не виноват, у обоих своя правота… Девочка очень болезненно переживает эту ситуацию. Вот, кстати, ещё одно стихотворение, написанное ею в этот год. Возможно, оно несколько слабее предыдущего, но тоже – очень характерное, по-моему.(Оба стихотворения публикуются с разрешения автора).

У меня есть кукла Ада,

Только ей играть не надо.

Ей совсем не до игры,

У ней куча детворы.

И дом свой, и семья,

И не нужна ей я…

У меня лежит в лукошке

Драгоценная серёжка.

Я её в снегу нашла,

А вторую – не смогла.

Ну и пусть живёт одна,

Ей вторая – не нужна!

Оптимистическая трагедия или Бой рыцаря-атеиста с верующим драконом

Чтобы несколько сгладить впечатление от творчества талантливого ребёнка, предлагаю вашему вниманию стихотворение, написанное ребёнком обыкновенным. Собственно, с этим автором вы уже немного знакомы – это автор саги о Доне Педро, Гонзалесе и Робин Гуде. Во время создания этой баллады автору было около одиннадцати лет.

Поехал рыцарь на охоту,

И на охоте он попал

В лесное мерзкое болото,

Где змей его уж поджидал.

И змей раскрыл свои зубища

И плюнул в рыцаря огнём.

Сказал, что ты мне будешь пищей,

А после я заем конём.

Но рыцарь был ничуть не нервный,

Сказал: тебя я не боюсь.

Тебя убью, конечно, первый,

А после громко посмеюсь.

Они схлестнулись в жаркой битве,

Сраженье жаркое любя,

И змей шептал свои молитвы,

А рыцарь верил лишь в себя.

Был рыцарь смелым и сердитым,

Он змея в сердце поразил,

Но змей тот зубом ядовитым

Его пред смертью укусил.

И рыцарь вышел на пригорок

И лёг на землю вниз лицом,

Хоть мир ему был очень дорог,

Но всё ж смирился он с концом.

Погиб наш рыцарь благородный,

Но это всё же не беда,

Ведь в нашей памяти народной

Он жив останется всегда!

В полнолуние сладко спать, укрывшись хвостом, и даже во сне не думать о метле, отставленной в дальний угол кладовки.

В восемь утра проснуться от нежного лепета подсознания, напоминающего тебе, что ты опаздываешь на работу. Вскочив, судорожно барахтаться в шкафу в поисках запланированных с вечера брюк и кофточки, тихо плакать под злорадное хихиканье подсознания, а добежав до дверей, вспомнить, что у тебя сегодня вторая смена.

Выйти с Собакой в крепко пахнущую помойкой, свинцовую свежесть утра, провалиться по щиколотку в сугроб и увидеть солнечный отсвет на куполах Донского монастыря.

По пути на работу стоять на пешеходном переходе рядом со спящим регулировщиком, перебирать зёрнышки Розария и, глядя на безостановочный поток машин, думать о бесконечности и величии Космоса и об Ангеле с огненным мечом в чёрно-белую полоску.

Вечером, за двадцать минут до закрытия зала, наблюдать за тем, как студенты наконец-то открывают книги и, высунув языки, начинают водить пальцами по строчкам. Любоваться тем, как преображаются их лица, становясь одухотворёнными и сосредоточенными, как у первоклассников.

После работы заглянуть на полчасика в «Шоколадницу», выйти оттуда, отдуваясь, облизываясь и глядя на луну зелёными нахальными глазами. Потом зайти в аптеку, купить батончик мюсли – сырую овсяную крупу, склеенную клубничной жевательной резинкой – и идти к метро, увязая в нём зубами и горделиво думая о том, как же всё-таки хорошо соблюдать диету.

Ночью лежать под ледяной форточкой, слушать песни дворовых котов, скрип снега и перебранку звёзд и мечтать о том, как весело я проведу время в следующее полнолуние.

Засыпая, делать вид, что не слышу, как Собака тихо вспрыгивает ко мне на кровать, забирается под одеяло и укрывается на ночь моим хвостом.

Судя по всему, был конец мая. Потому что весь задний двор был усыпан клочьями тополиного пуха и молодыми одуванчиками, а ближе к дому, в огороженном подобии палисадника, цвела сирень. Эти одуванчики и эту сирень я помню особенно отчётливо, потому что в тот день, томясь покоем и одиночеством, я обрывала цветы и делала из них «секретики»: перекладывала их фольгой от шоколада и обрывками серпантина, закрывала сверху зелёным бутылочным стёклышком и засыпала тонким слоем грунта.

— Привет, - дружелюбно сказал мне большой Сашка из одиннадцатой квартиры. – Дурью маешься?

— А тебе какое дело? – так же дружелюбно отозвалась я, разворачиваясь так, чтобы заслонить от него свои клады. – Давай, гуляй отсюда, а?

— Да ладно, не обижайся, - сказал мне Сашка, дружелюбие которого начало приобретать уже какие-то пугающие размеры. – Ты…это… вот чего… Тебе сейчас всё равно ведь делать не фига, как я понимаю. Ты… ну, короче, не хочешь у нас немножко трупом побыть?