Так вот зачем тринадцать лет мне сряду

Всё снилося убитое дитя!

Да, да! – вот что! Теперь я понимаю,

Но кто же он, мой грозный супостат?

Он рад тому, что загадка разрешилась! Вот к чему, чёрт побери, были все эти сны!… Согласитесь – будь он убийцей, у него бы не возникло вопроса, «зачем» ему снится убитое им же дитя. А невиновный Борис мучился этой загадкой столько лет и лишь теперь понимает: это же было просто предупреждение! Сон предрекал ему то, что «некто», назвавшись именем царевича, придёт, чтобы «сорвать с него порфиру».

И далее – уже совершенно изумительное, ни в какие ворота не лезущее согласие царя с идеей патриарха выставить на всеобщее обозрение «святые мощи царевича». Убийца соглашается на освящение останков им же убитого дитяти? Страх перед внутренними беспорядками оказывается сильнее страха перед тем, что Небеса, окончательно потеряв терпение, укажут, наконец, народу на него как на узурпатора и детоубийцу? Но это совершенно противоречит внутренней логике образа, самим же Пушкиным нарисованного.

Итак – что же перед нами? История злодея, тяжко страдающего от реальных и мистических последствий своего злодеяния? Или история человека, которого ложно обвинили во всех смертных грехах, сделали из этого обвинения отличный рычаг для манипулирования «общественным мнением», заставили его самого тринадцать лет кряду мучиться совестью из-за поступка, которого он не совершал, загубили на корню все его благие намерения и хорошие начинания и довели его, в конце концов, до безвременной смерти…

Право же, не знаю. Не могу в этом разобраться.

Не менее интересен и противоречив Самозванец. Образ, между прочим, чрезвычайно яркий и привлекательный. Традиция делает его отрицательным персонажем, хотя у Пушкина он вовсе не таков, и не один критик уже писал о его «моцартианском» отношении и к жизни вообще, и к собственной авантюре – в частности. И его слёзы о тяжко раненом коне, и его безмятежный сон после разгромного поражения – всё это, между прочим, реальные исторические факты. Одним он лично меня решительно разочаровывает. Какого лешего он признаётся Марине в том, кто он такой на самом деле? Если бы не это признание, какая великолепная могла бы получиться коллизия! Смотрите: персонаж, который собирается бежать в Литву, в пьесе зовётся Отрепьевым. Персонаж, объявившийся в Литве, зовётся Самозванцем. Можно было бы предположить, что это вообще разные люди и дать их роди разным актёрам. Но нет – Самозванец ни с того, ни с сего раскалывается перед Мариной и портит тем самым всё дело не только себе самому, но и будущим режиссёрам… А ведь предположение о том, что Самозванец – НЕ Отрепьев, широко бытовало уже в пушкинские времена; Булгарин, к примеру, написал на эту тему огромнейший и ужасно смешной роман, в котором это откровенно РАЗНЫЕ люди. Ах, как жаль, что Пушкин не решился на тот же приём! Уж у него-то, в отличие от Фаддея Венедиктовича, это вышло бы не потешно, а ярко и убедительно – пусть даже он сделал бы это не впрямую, а только намёком… и лучше бы даже, если бы только намёком…. Ну, какая же досада, что не сделал!

Ещё мне непонятно, к какому из князей Вишневецких обращается на балу Мнишек. К своему зятю Константину? Но отчего тот называет Самозванца своим бывшим слугой? Самозванец, как известно, был слугой не у Константина, а у его брата Адама. А если это Адам, то почему Мнишек говорит ему «мы, старики, уж больше не танцуем..» и обращается с ним, как со сверстником, хотя князю Адаму в то время едва перевалило за тридцать и он был мужчиной в полном расцвете сил?.. Или Пушкин вообще не придавал значения этим деталям? Странно. Он, вообще-то, как правило, деталями не пренебрегал.

С Мариной тоже не всё ясно. Что там за «ледяная холодность» и «холодная расчётливость» у девочки в пятнадцать лет? Она ещё в куклы играла – какая, к лешему, расчётливость? Опять же – Пушкину это было прекрасно известно. Зачем же нужно было делать из неё что-то такое ходульное и малоинтересное, что и исследователю, и постановщику тут просто не за что зацепиться?

Или я придираюсь, а всё, на самом деле, отлично и правильно?

Охохонюшки. Нет, всё-таки хорошо, что я не литературовед..

Теперь, благодаря моей Собаке, я знаю, что мужчинам нравятся не только томные гламурные блондинки. Толстые, злобные, истеричные брюнетки нравятся им ничуть не меньше. Правда-правда. Сама не знаю, почему.

А ещё, благодаря моей Собаке, я точно знаю, что Настоящие Мужчины ещё есть. Нет, я и раньше знала, что они ещё есть. Просто я думала, что их мало осталось. А теперь думаю, что нет, - в общем-то, порядочно.

Когда морозным зимнем вечером вы гуляете во дворе и останавливаетесь на минутку, чтобы обнюхать ножки скамейки, на которой уже три года лежит вылинявшая табличка «Окрашено», а потом случайно, совершенно случайно оборачиваетесь….

Он стоит позади вас. Лунно-белый и сияющий, почти неотличимый от окружающего снега. Весь, от кончика вытянутого хвоста до кончика высунутого языка, - почтительная нежность и мягкая, чуть ироничная учтивость. В улыбке – ни тени заискивания или панибратства, лишь вежливый полувопрос и неподдельное, ненавязчивое восхищение. Тело вытянуто и напружинено, хвост взметает в приветствии снежную пыль, а в глазах – робость, притворная лишь наполовину, тёплая необидная усмешка и отблеск то ли луны, то ли уличного фонаря. Он никогда не подойдёт слишком близко, если вы не дадите понять, что ничего не имеете против этого. И не будет приседать на передних лапах и извиваться в преувеличенном восторге, приглашая к совместной пробежке вдоль ограды. И уж тем более не позволит себе крутиться вокруг собственной оси и гавкать, пуская слюни. Боже упаси. Он будет просто стоять, любоваться и ожидать.

Даже когда вы поставите шерсть на холке и начнёте пятиться к ближайшему сугробу, он не изменит выражения лица, лишь движения хвоста сделаются ещё более плавными и почтительными. И даже когда вы приметесь биться в истерике, рычать, рваться с поводка и показывать зубы, в его дивных янтарных глазах не появится намёка на осуждения, – хотя выглядеть вы будете, прямо скажем, отвратительно. Он улыбнётся вам так, что у вас против воли дрогнет и заколотится сердце, мягко перепрыгнет через ограду внутреннего дворика и растворится в лунно-снежной пыли. И всё. Останутся только следы лап на дорожке перед скамейкой и смутная, сосущая досада под сердцем….

Чтобы умерить эту досаду вы, конечно, пойдёте ловить крысу на заднем дворе под вывеской «пожарный кран». Или в сердцах загоните на забор своего соседа Тихона Кузьмича и долго будете топтаться вокруг, изображая злорадство. Но даже его вой, фырканье и злобное мяуканье не вернут вам хорошего расположения духа. И совсем уже вечером, дома, утопая в пуховых подушках, вы вздохнёте, всплакнёте слегка на луну и заснёте с мечтательной улыбкой, закусив край пододеяльника…Чтобы завтра опять поставить на холке шерсть и злобно затрясти брылями, когда очередной Настоящий Мужчина бесшумно возникнет перед вами из сверкающей лунной пыли….

Во дворе перед домом дворники соскребают плотный, надёжный, как асфальт, снег со сверкающего бугристого льда и, поминутно оскальзываясь, уходят с чувством выполненного долга.