Иначе чем объяснить, что Те-Кто-К-Нам-Приходит, никогда не желают уходить по доброй воле? Ну, не желают, и всё. Когда наступает тяжёлый момент закрытия зала, они прячутся по углам, заваливаются за стеллажи, сидят, притаившись, под книжными полками. И не уходят. Мы уговариваем их, умоляем, угрожаем. На слабых и новеньких это иногда действует, на старых и заматерелых – фиг с два. Они делают вид, что покидают зал, чтобы потом бесшумно возникнуть у полок с Оксфордскими словарями. Когда часы бьют полночь, в зал неторопливой развинченной походкой входит милиционер Паша по прозвищу Капитан Каталкин. Он сдвигает фуражку с затылка на лоб, лениво кладёт пальцы на кобуру и веско говорит в пространство: - Значит, так. Первый выстрел – он предупредительный. Его я даю в воздух.

После этого пространство несколько расчищается, затем пустеет. Охранник уходит, мы быстро закрываем за ним стеклянные двери и отступаем назад, к чёрной лестнице. Через парадный вход выходить нельзя. На него нельзя даже оглядываться. Потому что там, за стеклянной дверью, молча стоят Они. Те-Кто-Сюда-Приходит-И-Не-Уходит. Стоят, прильнув в темноте к стеклу бледными напряженными лицами, и ждут. Вдруг мы проявим слабость и впустим их обратно.

Мой друг привёз мне из Ирландии свитер знаменитой "ирландской вязки". Потрясающий свитер нехорошего землисто-серого цвета, связанный вкривь и вкось какой-то полуслепой ирландской бабкой. Со спущенными петлями, свалявшейся на боках шерстью, вытянутым воротом и криво вывязанными жирными косицами, похожими на змей, которых, как известно в Ирландии нет. Одним словом, восторг души. Я надела его, убедилась, что он мне категорически не идёт и возрадовалась. Теперь буду носить, не снимая. Даже на ночь, как власяницу - тем более что он такой же колючий.

Кстати, змей-то в Ирландии нет, а тритоны, по-видимому есть. И я знаю, почему. Когда Святой Патрик собрал всех местных гадов и сказал: "кто из вас желает остаться на острове, поднимите правую руку", как раз тритоны легко могли это сделать... Но шутки шутками, а дело серьёзное. Моя подруга работает на детской экологической станции, и кто-то недавно подарил им животное под названием "ирландский тритон". Никто на станции толком не знает, как за ним ухаживать. В Интернете никакой информации на эту тему они почему-то не нашли. Теперь я, кажется, представляю себе, у кого об этом можно спросить... Или лучше им вообще его в зоопарк отдать? А то загубят ещё, неровен час.

Мой друг Антон

Мать (вернувшись с работы,обращается к девятилетнему сыну): Тоша, ты уроки сделал?

Антон (сумрачно, но твёрдо): Нет

Мать: Почему?!

Антон (ещё более сумрачно и ещё более твёрдо): Неохота было. Мне кажется, это достаточно веская причина.

За этим следует неизбежная энергичная ссора, после которой оба, надувшись, расходятся по своим делам. Мать некторое время сражается с беспорядком в квартире и, сдавшись после короткой борьбы на милость победителя, обращается к сыну, решающему с вызывающим видом арифметическую задачу:

— Тоша, как ты думаешь, что тебе подарят на день рожденья?

— Не знаю. (Пауза). Откуда мне знать? Я же не оракул. Скорее всего, какую-нибудь ерунду. На день рожденья всегда дарят ерунду... и на новый год тоже. Когда я в Деда-Мороза верил, он мне всякую фигню приносил. А теперь я в него не верю, так он вообще перестал подарки дарить. Подумаешь! Больно надо! Всё равно за всю мою жизнь ни одного раза - ну, ни одного - не было человека, который просто пришёл бы и подарил мне морскую свинку.

В этом году я собираюсь стать таким человеком в его жизни. Но пока он об этом не знает.

О королях и их переводческой деятельности

— Простите… у меня вот тут тема такая… Мне бы что-нибудь такое о переводческой деятельности короля Артура.

— Какого короля? - Артура…

— Наверное, Альфреда? Короля Альфреда Великого?

По её глазам я вижу, что ей это один чёрт – что Альфред, что Артур, что Мерлин. Ей бы какую-нибудь книжку попроще, чтобы быстренько сдуть с неё всё, что нужно, и не париться. По-хорошему, надо бы дать ей «Смерть Артура», пусть сама ищет в ней что-нибудь про переводческую деятельность. Но не могу. Жалко. Ведь и вправду будет искать – и найдёт, чего доброго. Нет, рисковать нельзя.

Я люблю короля Альфреда, и потому мне за него обидно. Люблю все легенды, которые с ним связаны. Не только сакраментальные лепёшки, за которыми он, как известно, не уследил, когда, находясь в изгнании, жил в хижине какого-то проходимца. Люблю историю о том, как он, будучи ещё малым ребёнком, был раз и навсегда очарован невиданной красотой алых и золотых букв в часослове и не дал покоя своему капеллану, пока тот не выучил его грамоте. И историю о том, как чрезмерная начитанность сделала из него заносчивого интеллигента, который «не удостаивал приёма посетителей, не выслушивал их жалоб, не снисходил к слабым и считал их за ничто». И о том, как датчане вторглись в Англию, а народ не пожелал защищать своего короля, и на все его призывы явилось так мало добровольцев, что Альфред остался почти без войска. И как несчастный король, брошенный на произвол судьбы своими подданными, пошёл скитаться и разбойничать в дремучих английских лесах, присматривать за чьими-то подгорающими лепёшками и промышлять другими, ещё более недостойными короля занятиями. И как добрый английский народ, узнав о муках и скитаниях своего короля, так растрогался, что, разыскав его по запаху горелых лепёшек, немедленно объединился под его знамёнами и выпер датчан с половины своего многострадального острова. И как Альфред, воцарившись, с успехом возродил то, что в те времена заменяло экономику, и навёл в своих землях такой порядок, что «можно было вечером обронить кошель на дороге и утром найти его на том же месте нетронутым». Неплохо для бывшего лесного разбойника… впрочем, очень даже закономерно. Вообще с этого момента история короля Альфреда становится всё более правдоподобной и от этого ещё более удивительной. Дикий саксонский вождь, полжизни проведший в седле, вечно по горло занятый государственными делами и вдобавок тяжело больной, оставил после себя столь обширное литературное наследие, что оно бы сделало честь иным из нынешних писателей. Мало того, что он собрал по всей стране уцелевших монахов и усадил их за переписывание уцелевших книг. Мало того, что он собрал своих министров и, к их великому недовольству, усадил за зубрёжку грамоты. В сорок лет он сам собрался с духом и уселся за изучение латыни, чтобы перевести на саксонский язык Боэция и Григория Великого. Как будто в своём девятом веке ему больше нечем было заняться! Знатоки говорят, что как переводчик он был неподражаем. Его любовь к поэзии и приключениям расцветила яркими подробностями суховатые хроники Беды, а его наивное благочестие сделало из холодноватого фатализма Боэция серьёзное и восторженное прославление Божьего долготерпения. Самое забавное, что он и не подозревал о том, что был гениальным писателем. А может быть, и правильно делал, что не подозревал… «Простите меня, - прости он, - вы, знающие латынь лучше меня; я сделал, что мог, ибо всякий говорит и делает, как он умеет».

Я нашла-таки для этой девицы превосходную книжку про короля Альфреда. Если читая её, она не заплачет от восторга, пусть больше не показывается мне на глаза.