На плакате у входа в метро было написано: «Определённое состояние мира?» С вопросительным знаком в конце.

Состояние мира с утра, как на грех, было на редкость неопределённым. На табло, показывающем температуру воздуха, светилось «плюс восемь» и стыдливо моргало. С неба падали редкие и здоровенные, как теннисные мячики, снежинки. Глядя на них, я вспомнила, как пару дней назад мы с Юлькой и Туськой разглядывали похожие мячики в витрине спортивного магазина.

— Тебе какой в душу запал? – строго спрашивала Туська у Юльки. – Мне – вот этот, с полосочкой.

— А у Туськи уже был мячик с полосочкой, - сообщила мне Юлька через некоторое время, когда мы уже отошли от витрины. – А потом он у неё в душ запал и захлебнулся. Да, Тусь? Захлебнулся?

— Да, - согласилась Туська, думая о чём-то своём.

Она одна никогда не поправляет Юльку и не смеётся над ней. То ли жалеет её, по её малолетству, то ли просто не снисходит до дискуссии.

В метро было тихо и пустынно. На скамейке у стены сидел и спал роскошный мужик в тяжёлом и бархатистом, как мантия Генриха Восьмого, пальто. В туннеле застучал приближающийся поезд; мужик встрепенулся, вскочил и, подскочив к краю платформы, призывно затряс рукой. Поезд хмыкнул, затормозил и насмешливо сощурил фары. Мужик смутился, убрал руку за спину, воровато огляделся по сторонам и запрыгнул в вагон.

А мне вспомнилось, как пару дней назад, при таком же неопределённом состоянии раннего утреннего мира, я влезла в шестьдесят третий троллейбус и увидела в проходе ноги. Длинные, дорогие, красивые ноги в шикарных ботинках, шикарных носках и абсолютно умопомрачительных брюках. Они торчали в проходе, разведя в стороны свои шикарные ботинки, и только изредка неохотно шевелились и дёргались во сне. Их обладатель спал, вытянувшись во весь рост сразу на двух сиденьях и укрывшись тяжёлым, дорогим и заляпанным походной грязью, как плащ Ричарда Плантагенета, пальто, и распространял вокруг себя запах чего-то такого же дорогого, хмельного и прекрасного. И его лицо было не пьяным и не слюнявым, а ясным и умиротворённым, - таким, что невозможно было им не залюбоваться. И троллейбус, бормоча под нос, что таким хлыщам не место в приличном общественном транспорте, и шёл бы, вообще, в свой поганый «бентли», и спал бы там в своё удовольствие, - бережно, стараясь не прыгать на ухабах и не терять рогов, вёз его в какую-то утреннюю неизвестность и покачивался по пути, как колыбелька.

А ещё пару недель назад я видела совсем уж неописуемо роскошного мужика, одетого так, что и Соломон во славе своей, увидев это, почернел бы от зависти. Он сидел на скамейке в скверике и плакал. И, хотя он делал это тихо, пристойно и никак не привлекая к себе внимания, его тотчас приметила местная шавка, подошла поближе, деликатно села чуть-чуть поодаль и артистически изобразила на лице нежнейшее сострадание. Мужик пошарил в карманах, нашёл какую-то бумажку, смял её и бросил в урну. Потом сгрёб дворняжку, посадил с собой рядом на скамью и заплакал ещё горше. Дворняжка почуяла, что дело выгорит, положила ему голову на колени и тоже пустила слезу. Мы с моей Собакой смотрели на это из-за кустов и хлюпали носами: я – растроганно, а она – брезгливо. Потом мужик встал, подхватил шавку под мышку; она победно поджала хвост и лапы и расплылась в торжествующей ухмылке. И они вместе пошли прочь из сквера. Он так и нёс её под мышкой, то и дело оскальзываясь на льду в своих потрясающих ботинках на нежной тонкой подошве. А она так и висела, поджав лапы и хвост, и блаженно вздыхала, пытаясь привалиться головой к его груди.

***

Дьявольский гроссбух

Один студент шёл из Фауербаха во Фридберг. По дороге он встретил очень прилично одетого незнакомца с увесистой книгой под мышкой. Они разговорились; слово за слово, и вот незнакомец между делом предложил студенту большое богатство, счастье и всяческое благополучие – в обмен на то, что тот напишет своё имя в его книге. Студент решил было, что он шутит, но незнакомец был так красноречив и так настойчив, что студент поневоле оробел и задумался; а когда он посмотрел на ноги незнакомца и увидел, что тот хромает, у него исчезли последние сомнения по поводу того, с кем свела его судьба. Как на грех, дорога была пустынная, и поблизости не было никого, кто мог бы прийти ему на помощь. А незнакомец всё совал и совал под нос студенту свою книгу, и видно было, что он не отступится, пока не добьётся своего. Тогда студент взял у него книгу из рук, надрезал себе палец, подумал немного и написал кровью на книжном листе:

«ИИСУС ХРИСТОС». Когда незнакомец увидел эту подпись, то весь почернел, перекосился, плюнул и пропал, как будто его и не было, а книга так и осталась в руках у студента. Он хотел было отнести её в ратушу, но когда увидел, чьи подписи там стоят, счёл за лучшее выкинуть её от греха в болото и не болтать лишнего.

***

Добрый дух с мельницы

Один крестьянин из Деггенсдорфа говорил, что неподалёку от их деревни есть заброшенная мельница, которую все местные жители обходят стороной. Потому что там живёт добрый дух, который никому не делает зла. Я спросил у него: «Как же так? Ты сам сказал, что этот дух – добрый и никому не делает зла. И тут же говоришь, что обходите его мельницу стороной?» На это крестьянин ответил мне: «Вот потому-то он и добрый, и потому не делает никому зла!»

***

Дитя света

Некий священник из Некарбрукена однажды поздним вечером возвращался из кабака домой. Не доходя до Ослиного Моста он немного задержался и, случайно глянув в сторону, обомлел от страха: на камне под мостом сидело чёрное страшилище с рогами и, подперев голову обеими лапами, смотрело на него исподлобья и хмурилось. Священник перекрестился и крикнул, что было сил: «Сгинь, нечистый дух! Я – дитя света, а ты – дитя тьмы! Повинуйся мне и сгинь к чёртовой матери!» Чудище посмотрело на него ещё пристальней, а потом сказало: «Поистине удивительные дела! Как хорошо, что я не вижу сам себя! Потому что если ты – дитя света, то как же должно выглядеть дитя тьмы?!» После этих слов чудище заметно опечалилось, заплакало и исчезло. А жизнь священника с того дня сильно переменилась к лучшему, потому что он больше никогда не брал в рот ни капли.

***

Дух дерева

Двое подмастерьев пошли в город на заработки. Чтобы сократить путь, они свернули в рощу, которая в прежние времена считалась у язычников священной. Когда они дошли до большого векового дуба, где тропа раздваивалась, из подмастерьев сказал другому: «Брат, здесь мы с тобой расстанемся, и каждый пойдёт своим путём. Давай по обычаю воткнём наши ножи в это дерево. А через год, кто первый из нас вернётся сюда, увидит, что за это время случилось с другим: если его нож будет чист и не заржавеет, то с его хозяином всё хорошо, и он в добром здравии; если же нож потемнеет и покроется ржавчиной, то с хозяином его беда». Сказав так, он размахнулся и с силой воткнул свой нож в ствол дуба. Второй подмастерье хотел поступить так же, но потом подумал и сказал: «Нет, я не стану втыкать нож. И тебе советую вынуть свой и забрать от греха. Кто знает, что за дух может жить в этом дубе ещё с давних времён. А что, если наши ножи причиняют ему боль?» Первый подмастерье только пожал плечами и не стал вынимать свой нож, а второй не стал втыкать свой. Они обнялись, а потом разошлись по разным тропам и пошли каждый в свою сторону. Не успел второй подмастерье удалиться от дуба больше, чем на пятьдесят шагов, как услышал из чащи шум, крики и зов о помощи. Узнав голос, он побежал туда и увидел, что на его друга напал разбойник с ножом, а у того нет никакого оружия, чтобы защититься. Второй подмастерье не стал терять времени даром и бросился на помощь другу, размахивая ножом. Видя такое дело, разбойник ретировался, а второй подмастерье помог своему приятелю встать на ноги и сказал: «Видишь? Что я тебе говорил? Это всё проделки древесного духа». – «Нет, - сказал ему друг. – Просто мне не следовало оставлять, где попало, оружие, коль скоро я отправился в такой дальний и опасный путь. Пойдём назад к тому дубу, я заберу свой нож обратно». Они пошли назад, и подмастерье не без труда выдернул свой нож, засевший глубоко в дубовой коре. Когда же он сделал это, нож зашипел, как будто его только что вынули из печи и бросили в ледяную воду. А из дыры, оставшейся в коре, кто-то плюнул и попал хозяину ножа прямёхонько в лицо. У того так на всю жизнь и остался на щеке след от ожога.