Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Надо же, и вправду, много всего…

— А я тебе что говорю? У меня этих всех страхов в голове, может, больше, чем у селёдки!

— А почему – у селёдки? Она что, самая трусливая?

Туська пожимает плечами и принимается ковырять болячку на коленке. Это означает, что вопрос мой неуместен и даже слегка бестактен.

— Ну, хорошо. А почему страхи – в голове? Разве они не в душе?

Задумывается.

— Нет. В душе я, может, даже и не боюсь ничего. А в голове – очень боюсь!

2007/07/18 Кое-что о криминальных талантах моей подруги

Представляешь, позавчера чего было. Возвращаемся мы с Иркой из театра. Вечер уже, поздно, фонари не горят – хорошо так… И чего-то так жрать захотелось, просто сил нет. То есть, это мне, как всегда, захотелось, Ирке-то никогда не хочется…. Ну, вот. Я говорю ей: ладно, ты, если хочешь, иди в метро, а я зайду в кондитерскую. А там как раз по пути к метро одна такая кондитерская есть – это нечто. Никакие все эти андреевско-филипповские профанации с ней просто рядом не стояли. А если бы и встали, то ушли бы немедленно подальше за угол, чтобы не разориться в пух и прах и не прогореть от стыда. Это вообще какая-то пещера Али-Бабы, а не кондитерская. Там ещё полумрак такой красновато-коричневый, немножко такой шоколадный, с ванилью… кофейня маленькая внутри, музыка райская на таких дудках-сопелках… ну, знаешь, индейские такие дудки, жутко противные… Ну, вот. Подхожу я к прилавку, вижу где-то там, в полумраке, коробочки с пастилой и говорю продавщице: девушка, покажите мне, пожалуйста, черничную, черешневую и фисташковую. И клубничную, говорю, давайте тоже, я посмотрю и выберу.

Она мне приносит всё это, выкладывает на прилавок. Я смотрю – коробки все в ленточках и в рюшечках, красота небесная. Выбрала наобум черничную и фисташковую, купила и решила сразу же попробовать, чтобы сравнить. А коробка такая плотная, руками никак не открыть. А мне так жрать уже хочется, что просто сил нет… и пастила эта, сволочь, ещё так пахнет из коробки… И я так, знаешь, лихо так эту ленточку зубами откусываю, отдираю крышку, пробую одну пастилку, пробую другую – и вдруг вижу лицо девушки за прилавком. Представь себе: красноватый полумрак, а в этом полумраке – белое такое, белое-белое, зелёное лицо - и глаза, полные ужаса, под чепчиком. У них там у всех чепчики с оборками и такие же фартучки. И вот она пялится на меня из-под этого чепчика и чего-то пищит. И тянет ко мне руки. И я не пойму, чего это с ней, что это за конвульсии такие. Первая мысль – что пастила отравлена, а она забыла меня об этом предупредить. Я, натурально, содрогаюсь, инстинктивно выплёвываю кусок этой самой пастилы на пол и вдруг понимаю. Понимаю, что на самом деле я за эту пастилу чёртову ещё не заплатила! То есть, попросила принести коробочки, чтобы выбрать, выбрала и тут же стала жрать. А вот этот момент, что сначала надо деньги дать, у меня как-то выпал из сознания. То есть, я почему-то вообразила, что их уже дала! Нет, ты только представь себе эту картину, да? Приличная дама в вечернем платье, в дорогих украшениях, заходит вальяжной походкой в кондитерскую, томным движением кисти указывает на коробки и таким же томным голосом просит ей показать вон ту, вон тут и вон ту. Ей это всё с почтением приносят, она лениво берёт первую попавшуюся из коробок, тут же подносит ко рту, алчно рвёт на ней ленточку, сдирает с мясом крышку и начинает, давясь и хрюкая, пихать в себя ломтики пастилы. НИ КОПЕЙКИ НЕ ЗАПЛАТИВ! Ну, ладно. Вот дама всё-таки наконец сообразила, что делает. Думаешь, она извинилась и заплатила деньги? Чёрта с два! Она издала такой, знаешь, хриплый, удушаемый всхрап, ещё раз подавилась пастилой, швырнула остатки коробки на пол и рванула из кондитерской. Так, что только подол затрещал. Честное слово, вот – клянусь тебе, я не знаю, почему я так рванула! Совершенно рефлекторно, как в детстве из чужого сада. И главное, потом вернуться же невозможно, это же какой конфуз-то неописуемый! Я хотела заставить себя вернуться и заплатить. Но не смогла – нет, ну, никак не смогла. И главное - деньги же были с собой, между прочим, что самое обидное! Ну, ладно бы не было – тогда уж ладно. А то ведь были!

Нет, ты знаешь, в чужие сады я всё-таки не лазила. Я в детстве – знаешь, что? Открытки из киосков воровала. Помнишь, тогда их много было, этих киосков Союзпечати. И вот я, бывало, подойду тихонько, на цыпочки встану, руку в окошечко быстро-быстро просуну и - цап открытку! А лучше – целый набор! И быстро бежать, пока тётя-киоскёр не опомнилась. А что? Очень удобно было, между прочим – это ведь пока-а она из киоска выберется, да пока его на замок закроет, чтобы за мной погнаться! Я уже к тому времени буду у Канадской границы. И я очень продуманно воровала – выбирала киоски на тихих улицах, и чтобы без милиции, само собой. Ни разу не попалась, между прочим! У меня долго потом был альбом с этими ворованными открытками. Лет пять хранился или шесть. А потом у меня его в детском саду украли.

Нет, вру. Один раз я всё-таки и в чужой сад лазила. Нет, опять вру. Не один раз, а два. В первый раз я с Машкой лазила, своей двоюродной сестрой. А она толстая такая была, серьёзная, в очках и с залепленным глазом. И глазом этим почему-то страшно гордилась. Ну, вот. Мы с ней залезли в чей-то сад за малиной. Малины там было до чёрта, просто видимо-невидимо, целые малиновые джунгли. А мы, как только залезли, поняли, что не взяли с собой тары. Ну, не во что собирать, хоть ты тресни. И ни панамок никаких, ничего такого. И в подол нельзя – испачкаешь соком, родители догадаются. Ничего не поделаешь – стали собирать вовнутрь. Ну, я поела-поела и отвалилась, а Машка – она нет, она не такая легкомысленная, как я, - она же серьёзная была и запасливая. И вот она, я помню, ест, ест, ест эту малину и периодически мне сообщает: всё, кажется, больше не могу – и продолжает есть, не останавливаясь. Потом говорит: всё, мне уже нехорошо, - и всё ест и ест. Через какое-то время: всё, мне уже совсем нехорошо, - и опять ест. Через четверть часа: ну, всё, я помираю – и чавкает! И чавкает! Я ей говорю: хватит, прекращай уже! А она: да-да, я уже всё, я прекратила, - и ест, и ест, и ест.. просто какой-то малиноуборочный комбайн. Короче, когда пришли хозяева, мне пришлось волоком тащить её до забора, потом ещё и через него перебрасывать. Помню, что она тогда оставила на заборе свой пластырь для глаза. И вот, я бегу, она сзади пыхтит, как чайник, и говорит мне – а она ж опытная была в таких делах… Значит, она мне говорит: всё, теперь они найдут наши отпечатки пальцев на пластыре и по этим отпечаткам нас поймают. Я говорю: да ладно, может, пронесёт, с отпечатками-то. Главное, чтобы они нас сейчас не поймали. А Машка мне: подумаешь, говорит – а она же опытная была… Говорит: подумаешь, у нас же с собой ничего нет, никакой малины. Пусть докажут, что это мы! Клянусь тебе, до того, как она это сказала, я была как огурец, прекрасно себя чувствовала. И только она мне это говорит, как я останавливаюсь и понимаю, что дальше я бежать не могу. Останавливаюсь, сгибаюсь пополам, и вся эта малина как пошла из меня извергаться! Жуткий был блевантин, до сих пор страшно вспомнить. Главное, Машка же сожрала этой малины целую тонну, и ничего – хоть бы хны. А я…Знаешь, я только один раз в жизни потом так блевала – на день Американской Независимости…

А во второй раз мы уже были умные, и полезли со здоровенными корзинами. За смородиной. Тоже уже не помню, к кому именно… к кому-то в соседнюю деревню. Но в этот раз мы были уже не только умные, но и взрослые. Лет по десять нам, наверное, уже было. И по этой причине у нас уже появились некоторые представления о добре и зле. И на обратном пути нас жутко замучила совесть, потому что смородина была хоть и спелая на вид, а на вкус – кисленная до невозможности. Знаешь, как бабки говорят? Косым глаза выправлять! А Машка к тому времени уже свой глаз давно выправила и в этой операции не нуждалась. И вот мы, знаешь, в приступе совестливых мук взяли и вывалили две эти здоровенные корзины со смородиной в местный колодец. Представляешь? Там потом все аборигены целый месяц вместо воды вычерпывали смородиновый компот. Матерились по-страшному. Чистить пытались колодец, но разве ж такую прорву вычерпаешь? А они, ягоды-то, ещё и разбухли так хорошо, раздобрели, раскисли… вода от них си-иняя стала, пахучая такая, кислющая-прекислющая – красота! Мужики потом говорили – может, нам туда пару мешков сахару бухнуть, чтобы добро не пропадало?

117
{"b":"538769","o":1}