****

— А ещё я одну вещь поняла, тоже грустную. В прошлой жизни я была костылями. Да-да. Это я точно поняла. Пока нужда есть, меня все любят, берегут… из рук, можно сказать, не выпускают. А стоит только ноге срастись – отбрасывают к чёрту без сожаления и даже потом не вспоминают о моём существовании! Точно тебе говорю, в прошлой жизни так всё и было. И в этой жизни со мной точно так же обращаются. Потому что карма такая – никуда не денешься. Думала я так думала.. расстроилась ужасно, прямо до слёз. А потом подумала: а почему обязательно костыли? Может, не костыли, а палочка… Ну, палочка такая.. тросточка для ходьбы. Из красного дерева, с инкрустациями, с медным набалдашником.. и, знаешь, с такой гладкой-гладкой отполированной ручкой, за которую очень удобно браться. И вся резная… ну, там кисти виноградные, фавны, козлы всякие.. красота, в общем. Представила я себе эту палочку хорошенько и думаю: ну, нет, такую вещь никто так вот, за здорово живёшь, на помойку не выбросит – это же антиквариат, авторская работа… уникальная вещь, одним словом! Кто ж такую выбросит? Подумала я так и успокоилась. Хорошо всё-таки, когда умеешь в себе разбираться – очень полезная духовная практика, я тебе точно говорю.

****

— Представь себе, мой ребёнок получил второе место на школьном конкурсе чтецов. Пушкина читал. Учительница говорит: молодец, один из всех правильно прочёл и паузы все, где нужно, сделал. Все ведь как читают? «Глушь и снег навстречу мне». Без паузы. А он один – правильно: «Глушь и снег. Навстречу мне только вёрсты полосаты попадаются одне». Ну, я обрадовалась, конечно. А потом думаю: а почему, интересно, все читают без этой самой паузы? И поняла, что когда её не делаешь, получается и неуютнее, и страшнее, и понятнее как-то. Как будто бедный Пушкин скачет во весь опор на этих своих почтовых, а лошадям страшно, они оскальзываются, храпят, а навстречу им метель жуткая и темнота. Такая вот непроглядная, вся кипящая снегом глушь… как бы и мёртвая и живая одновременно. И снег колючий – и в морду, и за шубу, за воротник…

— В морду – кому? Пушкину или лошадям?

— Да всем, он же не разбирает… Жутко, правда? Глушь и снег навстречу мне… Хотя как у Пушкина, с паузой – тоже ничего.

Из разговора с церковной певчей

— У нас отец Василий есть такой… Ему восемьдесят шесть лет, а он после службы ещё идёт, дрова для бабок соседских рубит. Очень такой… колоритный типаж. Он с Богом обращается, как старый камердинер с любимым барином – с такой, знаешь ли, снисходительной почтительностью. Когда пожалуется по-стариковски, а когда и выговор за что-нибудь сделает, не постесняется… Ужасно бывает занятно. Вот – смотрели мы вместе «Остров». Отец Василий за весь фильм ни слова не проронил, только бороду жевал и улыбался чему-то. А потом, как фильм кончился, встал и пошёл на кухню чайник ставить. Мы смотрим, - он по пути в горницу зашёл, перекрестился на икону и говорит: «Ну, что, Господи? Тебе, небось, понравилось? Ну, не зна-аю, не знаю… что тут может нравится. Мне вот – так ничуточки». И пошёл себе на кухню.

***

Из подслушанного на улице

— И когда эта погода проклятая изменится? Ну, хоть бы капельку снежку… хоть бы чу-уточку..

— Да ладно тебе! Опять начнётся гололёд – не пройти, не проехать. Пусть уж лучше так. По крайней мере, тепло.

— Вот! Вот из-за таких, как ты, у нас зима и не начинается!

***

Из разговора с подругой

— Сейчас выставка в Третьяковке – эскизы Александра Иванова к «Явлению Мессии»… Я эту картину, кстати, с детства люблю. Это было моё первое потрясение от живописи: мне года четыре, ну, может, пять, меня заводят в грома-аднейший зал, а там, от пола до потолка – что-то огромное, яркое.. народ какой-то толчётся, верблюды, лошади… речка. А знаешь, что меня больше всего поразило? Пятка одного мужика. Я как раз такого роста была, что только до пятки этой доставала и только её и могла разглядеть как следует. И меня совершенно потрясло, что она была живая. Просто абсолютно живая, настоящая… жутко хотелось её пощекотать, чтобы мужик обернулся. Но это всё ладно, я же не о том. Я вспомнила, как где-то слышала, как Иванов вёз свою картину из Италии в Россию на корабле. И, пока плыли, начался жуткий шторм, просто кошмарный… И вот Иванов сидел возле ящика со своей картиной, дрожал, отплёвывался и говорил: Господи! Ты уж, пожалуйста, это прекрати! А то ведь, неровён час, вместе потонем. И что ты думаешь? Подействовало! Не потонули.

***

— У меня ребёнок теперь мучается дилеммой, не знает, что ему делать… С тех пор, как мы с ним в лифте застряли, он в лифте ездить боится. А пешком на двенадцатый этаж ему в лом. Ну, это и понятно, с таким-то портфелем огроменным. Вот он и стоит по полчаса перед лифтом с кислой рожей, пока не решится на одно из двух. Недавно говорит мне: «Мам, как ты думаешь, на другой планете мы тоже будем жить в общих домах, с лифтами, или у каждого будет свой, маленький домик без лифта? Я говорю: а ты что, на другую планету собрался, что ли? А он посмотрел так удивлённо и – как о само собой разумеющемся: но не век же мы будем тут торчать! Я подумала-подумала.. а ведь и правда, между прочим!

***

— Ой, кстати же о лифтах! Это правда какой-то мистический вид транспорта, я уже давно замечаю. Помнишь, мне снился сон про лифт-ресторан? Так вот, на днях мне ещё хлеще приснилось.. и тоже про лифт. Приснилось, что Васис в очередной раз удрал в подвал, к бабам своим ободранным, на гулянку… и я слышу его мяуканье блудливое где-то совсем близко, под полом, и спускаюсь за ним на лифте вниз. Ловлю его за шкирку, залезаю в лифт и вижу, что панель там какая-то не такая… интересная такая панель. Куча кнопок, все разноцветные, некоторые с буквами латинскими.. совершенно непонятно, куда нажимать. И я нажимаю почему-то на серую… наверное, потому, что она самая красивая… вся такая перламутровая и светится, как жемчуг. И лифт начинает подниматься, подниматься… а потом так аккуратно, без усилий, пробивает крышу и уходит вверх по диагонали. И мы с Васисом летим мимо каких-то белых стен с плющом, башен каких-то навороченных, балконов с цветами… И на одном из балконов я вижу: стоит Миронов. В смысле – Андрей Миронов, актёр. Стоит и ржёт чего-то. И я думаю: так. Это Миронов. Но он умер. Значит, и я умерла. А на работу не позвонила, что не приду. Кошмар – меня же уволят!

***

— С этим «уволят-не уволят» я скоро окончательно свихнусь. Представляешь, вчера на работе весь день только и делала, что боялась, что меня уволят. Весь рабочий день больше ничем не занималась. Только сидела, тупо глядела в комп и представляла себе, как меня увольняют. Вот скажи, ты бы уволила такого сотрудника? Я бы – сразу вышвырнула, не задумываясь… И ещё бы морду напоследок набила. Нет, морду нельзя, за это под суд… Но уволила бы – обязательно!

***

— Знаешь, я уже разучилась получать от чего-либо эстетическое удовольствие. Нет, правда. Особенно от книг. Когда написано не так, как мне нравится, я злюсь, потому что мне не нравится. А когда написано хорошо, я злюсь от зависти – почему не я это написала. Ведь могла бы, теоретически-то… если бы умела. Так вот… вместо удовольствия получается одна злость. Нет, всё-таки надо попробовать заняться сочинительством. Тогда хотя бы от плохих книжек будет радость.. буду сидеть, потирать ручки и думать: ну, уж я-то, во всяком случае, лучше пишу, чем этот кретин. И как только такое печатают? Ага-а-а…его-то печатают, а меня-то нет! Тьфу, блин! Опять никакой радости.