У меня тоже есть двойник, который лучше меня во всех отношениях. Во всяком случае, во многих.

Он живёт в примерочных кабинках. Вернее, в их зеркалах. Чаще всего его можно встретить в примерочных больших торговых центров, где-то на уровне второго или третьего этажа. Впрочем, он не гнушается и обычными магазинами готового платья – так их, если не ошибаюсь, называли в прежние времена. Но в прежние времена в таких магазинах, как правило, делать было нечего. Теперь же… Впрочем, всё по порядку.

Заходить туда нужно не сразу. Сначала надо сощуриться, с суровым презрением посмотреть в глаза манекену на витрине, а он будет высокомерно заламывать бровь и стараться не встречаться с вами взглядом. Потом надо громко фыркнуть и, оглянувшись по сторонам, по возможности громко вопросить в пространство: «Нет, ну, сколько можно, скажите, пожалуйста? На каждом углу это тряпьё… просто деваться некуда! Уму непостижимо – неужели всё это кто-нибудь покупает?» Потом надо с достоинством крякнуть, поправить очки и твёрдой походкой зайти внутрь. По дороге обернуться и внушительно сказать манекену: «Я ничего не собираюсь здесь покупать. Просто надо же как-то убить оставшиеся полчаса». И, ни в коем случае не уточняя, что это за полчаса, от чего они остались и почему их непременно надо убить, быстро удалиться вглубь магазина, унося на затылке злорадную усмешку манекена.

Возле уходящих в немыслимую даль рядов с вешалками надо задержаться на мгновение, зажмуриться и слегка помедитировать. Очень хорошо представить себе платяной шкаф, забитый до отказа юбками и кофточками. Чтобы он проседал, кренился во все стороны и трещал по всем швам, отдуваясь, скрипя и бормоча бессвязные ругательства. Чтобы содержимое вываливалось из-за его полуоткрытой дверцы и расстилалось по полу. Чтобы рядом, на стульях, на столах, на подоконниках валялись спутанными безобразными кучами мятые блузки, футболки, рваные на коленках джинсы и клетчатые рубашки без пуговиц. Когда картина эта станет в вашем воображении достаточно яркой и отвратительной, надо содрогнуться, открыть глаза, сказать себе: «ну, мне-то до этого ещё далеко» и с алчной дрожью в руках двинуться вдоль рядов, ощупывая, обнюхивая, оглаживая и пробуя на зуб всё, на чём остановится взгляд. Хорошо также помогает медитация на тему Кабинетных Учёных, не интересующихся ничем, кроме Науки, Бедных Людей, которые не могут себе Этого Позволить и Аскетов в Пустынях, довольствующихся всю жизнь парой старых сандалий и мантией из мешковины. После этого вы движетесь вдоль рядов и ощупываете и оглаживаете Висящее НА Вешалках уже не просто дрожа от жадности, но ещё и плача от стыда. Потом, сжимая в обеих руках охапки Ненужного Барахла, спотыкаясь и покаянно шмыгая носом, вваливаетесь в примерочную кабинку, а там…

А там вам встретится Она. Впрочем, оговорюсь сразу: Она встречается там не всем. Многие жалуются, что именно в примерочных кабинках они натыкаются не на своего двойника, а на жестокую пародию на все свои недостатки сразу. Многие говорят, что находят там какое-то бледное, уныло хихикающее бочкообразное существо с отвислым задом, ножками-бутылочками и кислыми, часто моргающими глазками. Лично я с таким ни разу не сталкивалась. Та, что живёт в моих Примерочных Зеркалах – нежна, двусмысленна и грациозна. Она умеет встать и положить руку на бедро так, как мне не сделать никогда в жизни, даже если я буду тренироваться с утра до ночи. В ней есть природный шарм и природная вкрадчивая наглость, при виде которой у меня дух захватывает от восхищения и зависти. Её глаза слегка проблёскивают в полутьме красноватыми огоньками, и ресницы её на полпальца длиннее моих, и рот улыбается так насмешливо и зазывно, что мне хочется закатить ей оплеуху, но я боюсь разбить зеркало. И главное – самое главное и самое ужасное заключается в том, что ей всё идёт. Всё, что я бы на себя ни напялила, она преображает в нечто до такой степени прекрасное, что я покорно забираю это с собой и тащусь к кассе, лихорадочно пересчитывая в уме То, Что Осталось До Зарплаты. А дома из зеркала на меня, прищурившись, глядит моё настоящее Я и говорит: ну, показывай, что у тебя на этот раз. И я показываю. И оно мне показывает тоже – во всех нелицеприятных подробностях показывает мне, Что Я Купила и Как Это На Мне Сидит. И я с тихим зубовным скрежетом совлекаю это с себя и думаю, что же теперь со всем этим делать. «Ничего, - брезгливо говорит мне Настоящее Я из зеркала. - Конечно, то, что ты набрала – полное дерьмо, но уж раз набрала, то носи.. куда ж деваться. Но ведь в следующий раз ты Пройдёшь Мимо магазина, правда?» «Правда, - подобострастно отвечаю я, развешивая на плечиках Полное Дерьмо и улыбаясь сквозь покаянные слёзы. – Конечно, пройду мимо. Потому что теперь МНЕ УЖЕ ТОЧНО НИЧЕГО НЕ НУЖНО». Отражение смотрит на меня сквозь поцарапанную амальгаму. Разумеется, оно мне не верит. Оно знает жизнь и знает меня. А главное – она знает того Двойника Из Примерочной.

В нашем подъезде чинят лифт. Его чинят уже восьмой месяц. Подъезд пропитался нежными запахами смазочного масла, бензина, старых ватников и алкоголя. Хмурые отважные люди со слегка опухшими мужественными лицами качаются на тросах над бездной, поют, гремят гаечными ключами и красиво матерятся. Старушки в капорах ползут по ступенькам на свои десятые этажи, улыбаются, переводя дух на лестничных пролётах, прижимают к груди авоськи и ридикюли и тоже красиво матерятся. На двери между парадным и лестницей первого этажа висит бумажка с надписью: «Пожалуйста! Сделайте такую любезность! Если вас не затруднит, уберите говно со ступенек!» Внизу детским почерком приписано: «Эта гавно тут уже давно!» Поперёк всего этого – резолюция: «Сама уберёшь, не развалишься! Не барыня!»

Лестничные окна расписаны скандинавскими рунами и японскими иероглифами. Сквозь иероглифы, в густой морозной ночи, сияют громадные белые звёзды. Возле мусоропровода пьяноватый мужичок в обвисших штанах рисует фломастером на стене Птолемееву систему мира. В другом углу спит, накрывшись телогрейкой, трезвый серьёзный бомж. Он действительно всегда трезвый и довольно чистый, поэтому жильцы не гоняют его, а жалеют и подкармливают. Этажом ниже, тоже возле мусоропровода, стоит угрюмый безбородый художник и пачкает холст. Запах солярки из лифтовой бездны смешивается с запахом масляной краски, дешёвого табака, мочи и духов «Мажи нуар». За третьей дверью слева на пятом этаже надсадно кукарекает петух и хохочет попугай.

На шестом по счёту лестничном пролёте я вспомнила подъезд во Франкфурте, в том доме, где я жила, пока училась. Почему-то мне хочется вернуться в этот подъезд – не навсегда, конечно, от силы на полчасика. В самом деле, если уж параллельные миры где-то пересекаются, то перпендикулярным-то – сам Бог велел. Почему бы точке пересечения не оказаться в подъездах – в этом и в том? Нет, это должно быть не дурацкое какое-нибудь «окно в Париж», куда можно шастать по своей воле без оглядки и чувства ответственности. Нет. У перпендикулярных миров свои законы, не зависящие от чьих-то произвольных желаний. Просто однажды вечером, возвращаясь с работы, вы тянете за промороженную насквозь ручку парадной двери, кое-как протискиваетесь в образовавшуюся щель – и попадаете на винтовую лестницу, покрытую алым бархатистым ковром. На лестничных пролётах, сияющих вкусной белизной, будут стоять корзины для зонтов и громадные клетки с искусственными птицами. На стенах будут висеть гравюры с изображением викторианских дам и морских сражений и виться тёмно-лиловый, с шишечками, плющ... А в это же самое время какая-нибудь толстощёкая сорокалетняя девушка Магда с короткой стрижкой и в молодёжной спортивной курточке тянет на себя дверь своего парадного – и попадает на нашу лестницу…. Ненадолго. На полчасика, не больше. Потом что-то такое опять сдвинется в перпендикулярных мирах и всё встанет на свои места. До нового поворота винта.