Переходить Майн по тонкому горбатому мосту и смотреть на церковные шпили с зелёными петушками, едва видными сквозь нежный клочковатый туман.

Кормить жутковатых длинноногих уток в маленьком парке, которому кажется, что он оформлен в китайском стиле. Любоваться на аккуратные немецкие пагоды над водой, глядеться в пруд, забитый жирными золотыми карпами, и слушать, как в нём отражается звон колоколов из ближайшей церкви. Не помню, как она называется.

Ездить на экскурсию в замок, где живёт его хозяин, какой-то граф, а также экскурсоводы и приблудные уличные псы. Экскурсоводы и собаки живут там постоянно, а граф приезжает изредка, когда бывает в отпуске.

Ходить в зоопарк, повидаться со знакомым страусом. Он бегает в огромной вольере вместе с антилопами и иногда на бегу отвешивает какой-нибудь из них пинка – чтобы не стояла на дороге. Наше знакомство началось с того, что он оторвал и съел приличный кусок от моей новой кожаной сумки. Я на него не обижаюсь – он не со зла, это просто такой характер.

По вечерам бродить вдоль витрин, как девочка со спичками, глазеть на фарфоровых кукол и глиняных поросят. Примерять дорогие платья и дешёвые бусы. Ходить гулять на главную улицу, где карусель играет «Розамунду» и пахнет жареными каштанами, опавшей листвой и имбирными пряниками. Слушать, как на углу двое парней в пёстром тряпье, изображающие средневековых шпильманов, поют хриплыми прокуренными голосами баллады Вийона, плохо переведённые на немецкий язык.

В дешёвой забегаловке, где с потолка свисают яркие, как карбункулы, хрустальные шары, а на мраморных столешницах изображены парусники и морские сражения, есть сардельки, брызжущие горячим душистым соком, и разглядывать посетителей за соседними столиками.

По возвращении домой встретить в дребезину пьяного мужичка, на бровях вывалившегося из какого-то «келлера» и рассовывающего по разноцветным урнам разноцветные бутылки: в коричневую урну – из коричневого стекла, в белую – из белого, в зелёную – из зелёного. Он ни разу не ошибётся, всё распихает правильно. А затем, икнув, уйдёт качающейся походкой в кривую черноту переулка.

Засыпать вечером на громадной тонкой подушке, которую я складываю вчетверо. Засыпать под стройное пение подгулявших старушек – неизменных гостей моей добрейшей квартирной хозяйки. Она прекрасна уже одним тем, что никогда не убирается в своей квартире, и пыль свисает с её шкафов, точно подтаявший снег с крыш.

Засыпая, мечтать о том, как я приеду в Москву и привезу с собой этот Франкфурт. Поставлю его на полочку в шкафу, чтобы иногда доставать, зажигать свечи и смотреть.

Ранним утром из темноты хранилища выскочило четверо хихикающих морлоков. Жмурясь от тусклого света, они тащили на плечах свёрнутую в трубку карту. Впрочем, это была не трубка, а труба, и вынести её можно было только вчетвером. Один из читателей, пожилой задумчивый турок, заказал себе накануне эту карту - карту Турции. Почему он выбрал такой масштаб - почти в натуральную величину самой Турции - я не знаю. Он покорно принял её у тихо веселящихся морлоков, взвалил на плечо; один конец её немедленно свесился и потащился за ним, как шлейф. Куда он ушёл с нею - неизвестно. Может быть, расстелил её во внутреннем дворике, сел посередине и стал размышлять о родине. Но из моего окна внуренний дворик не виден.

Тем временем из соседнего зала слышались сдержанно-возмущённые возгласы:

— Это чёрт знает, что такое, извините! Вчера я позвонил, заказал пьесы Геббеля. Я ясно сказал: Геб-бе-ля. А мне что прислали? Речи Геббельса, извиняюсь за выражение! Мне не то что их читать, мне их даже в руки взять противно!

И густо рокочущий, бархатный бас дежурной:

— Борис Моисеевич, не волнуйтесь. Вам вредно волноваться. Мы немедленно всё исправим. Присядьте пока, подождите минуточку...

Затем - лепечущий девичий голосок:

— Скажите, а как понять, где в этой книге статья, а где - не статья?

— Какая статья вам нужна, душечка?

— А вот, у меня тут на бумажке написано.

— Давайте, я вам найду. Вот ваша статья - вот, смотрите.

— Да нет! Эту статью я уже видела. Там одни графики какие-то... таблицы. Ничего не понять. Вы мне найдите в этой книжке точно такую же статью, только чтобы было всё понятно.

— А вот тут я бессильна, голубушка. Тут я ничем не могу вам помочь. Статью, которая будет вам понятна, очевидно, ещё не напечатали... Думаю, вам придётся самой её написать.

Вкрадчивый, развязный и одновременно очень смущённый мужской голос:

— Простите, мне бы журнальчик. Ну, такой журнальчик... понимаете... где женщины. Ну, вы меня понимаете.

— Разумеется, понимаю, молодой человек. Лидочка! Выдай читателю старые подшивки "Работницы"! Видишь, он интересуется... А мы-то ещё списать их хотели.

Возле телефона-автомата между этажами всклокоченный юноша возбуждённо кричит в трубку:

— Да! Достал ей костюм, представляешь! Именно то, что надо - с рогами, с хвостом... Ей очень пойдёт!

Рабочий день начался.

Моя подруга, в который раз навсегда расставшаяся с любимым человеком, сидела у меня на кухне, кутаясь в шаль, заедала ярость и печаль пирогом с малиновым вареньем и, чтобы не говорить ОБ ЭТОМ, говорила обо всём остальном. Вспоминала, как после института преподавала английский язык в младшей школе.

— Представляешь, я им говорю: дети, давайте повторим английский алфавит. Ну-ка, кто ответит? И вдруг они все, как по команде, вскакивают, делают идиотские лица и такими кукольными, буратиньими голосами начинают быстро-быстро тараторить: «эй, би, си, ди» и так далее. Ужас какой-то. Я говорю: ребята, что вы, давайте ещё раз, по очереди. Вот ты - давай, отвечай, только медленно, отчётливо выговаривай... Какое там! Кого ни подниму, все делают одно и то же: вылупляют глаза, вытягивают шеи, как жирафы, и на жутких скоростях выдают мне этот самый алфавит. Ну, я начинаю злиться, орать на них: прекратите хулиганить, отвечайте, как положено. А они смотрят на меня большими глазами, и я вижу, что они не понимают, чего я от них хочу. Я думаю – что за фигня такая? Главное, все остальные уроки они отвечают нормальными голосами, не тараторят... Пробую их переучить – не выходит. А знаешь, что это оказалось? Их прежняя училка, старая дура, ставила им пластинку с английским алфавитом, но ставила на семьдесят пять оборотов, представляешь? Она думала, что так и нужно! И я их так и не смогла переучить. Они сейчас уже взрослые, а в головах всё равно при упоминании об английском алфавите выскакивает эта писклявая песенка буратинья… Так до конца жизни и останется. А что ты думаешь? Я до сих пор себе дни недели представляю по школьному дневнику. И все так представляют. Нет, но как подумать, что они уже все взрослые - это ж какой кошмар! Помню, я когда ещё была в институте, на практику меня посылали в одну деревенскую школу. Так вот, я недавно была в этой деревне. Там здоровенные дяденьки-механизаторы так почтительно со мной здоровались - помнят, типа, первую учительницу. А мне от этого почтения провалиться хотелось. Господи, какая же я старая! А туда же - душевные страдания... В гроб пора ложиться, а всё страдания. И всё-таки... ну, почему он такая сволочь, а? Ну, можешь ты мне это объяснить? И никто не может. В нормальном сознании это всё равно не укладывается.