В конце мая есть ещё один праздник – день библиотекаря. Но о нём никто не знает – что очень обидно, между прочим. Вот если бы этот день праздновали, как день десантника или день пограничника – небось, все бы о нём узнали. А что? Пьяные в дым библиотекарши с перекошенными очками на блестящих от возбуждения носах вываливаются из своих библиотек и начинают орать непристойные песни («Поступайте, дуры, в институт культуры», «Каталог мой, каталог, алфавитный каталог» и т.д.) и избивать всех потенциальных читателей пыльными инвентарными книгами… Из окон библиотек летят изодранные а клочки формуляры и каталожные карточки… В библиотечных дворах сложены костры из «Казуса Кукоцкого» и «Кода Да Винчи»… Вокруг них пляшут тётки в синих чулках и с лицами, раскрашенными синей глиной… Все не-библиотекрари тихо сидят по домам и не высовываются – особенно с наступлением темноты. Разве не прекрасно? По-моему, изумительно.

— Представляете, - печально говорит он, глядя на меня сверху вниз большими влажными глазами, - ведь я сам, сам в прошлой жизни написал эту книгу. А теперь ни слова в ней не понимаю. Ни одного слова.

— Ну, так обычно и бывает, - говорю ему я, понимая в душе, что это слабое утешение.

— Да, - соглашается он, переводя взгляд на потрет Ежи Куриловича и заинтересованно созерцая его очки и лысину. – Да. Вы правы. Жизнь быстротечна. Больше всего я боюсь не дожить до следующей реинкарнации.

— Доживёте, - бодро говорю я. – Какие ваши годы?

В дальнем углу на красной кожаной банкетке сидит ещё один. Он сидит и дирижирует. Потому что в правом его ухе безостановочно звучит Девятая симфония Сен-Санса. Я не знаю, есть ли у Сен-Санса Девятая симфония. Но то, что он не может переключить её хотя бы на Десятую, очень грустно. Мне его жаль – хотя он, по-видимому, вполне себе счастлив.

Они вообще редко бывают буйными. Иной раз с ними бывает легче, чем с теми, кто полагает себя нормальным.

— Сударыня!

— Слушаю вас, сударь.

— Должен вам сообщить, что я являюсь последним представителем рода Романовых.

— Пожалуйста, заполните этот формуляр.

— Благодарю вас.

Безукоризненная вежливость и никаких лишних вопросов.

С нормальными тяжелее. Они не выносят сложноподчинённых предложений и отключаются где-то на середине, глядя на вас беспомощными и гневными глазами. Они не понимают значения фразы «картотека в коридоре, рядом с залом». Их непременно нужно нежно обнять за талию и проводить к картотеке, шепча по дороге на ухо успокоительные слова. А потом найти в картотеке то, что им нужно, попутно объясняя им непонятные термины в названии их диссертаций. Они норовят обойти тебя с тыла, встать за спиной и, горячо дыша тебе в затылок, протягивать над твоей головой руку с зажатой в ней потной бумажкой с расплывшимися синими иероглифами. Попытки лягнуть их задними ногами успехом не увенчиваются – они либо не чувствуют этого, либо уворачиваются с тренированной ловкостью. Они спрашивают, невинно мограя: "А где у вас тут женщина с открытого доступа?" и "В каком кабинете размножаются?" Утопия Умберто Эко – Библиотека с Большой Буквы, в которую читатели попасть не могут, а если попадают, то живыми не уходят, - как все утопии, прекрасна и недостижима.

«Известно и другое суеверие того времени: Человек Книги. На некоей полке в некоем шестиграннике (полагали люди) стоит книга, содержащая суть и краткое изложение всех остальных: некий библиотекарь прочел ее и стал подобен Богу. В языке этих мест можно заметить следы культа этого работника отдаленных времен. Многие предпринимали паломничество с целью найти его» (Борхес).

На самом деле его лучше не искать. И ни в коем случае не искать с ним встреч и не вступать ни в какие переговоры. Всё равно вы не знаете и не поймёте его языка.

Он сидит в восьмом, самом светлом из углов своего шестигранника и хмуро поводит в разные стороны льдистыми очами. Он в самом деле прочёл некую книгу и решил, что уподобился Богу. Каждому из нас хотя бы раз в жизни доводилось иметь с ним дело.

— Здравствуйте, - говорите вы ему, робко заглядывая в его шестигранные, подёрнутые инеем очки.

— Не здравствуйте, а говорите свой номер, - ровно отвечает он.

— Ой... я не помню.

— Следующий.

— Погодите, я вспомнил. Вот.

— В каком кармане вы лежите?

— В кармане? О, Господи. Почему в кармане?

— Следующий.

— Нет, но при чём тут карман, я не понимаю!

— В каком номере вы лежите?

— В гостинице?

— В кармане.

— О, Господи.

— Ваши книги в отложке на броне или на вэха?

— На броне?

— На броне или на вэха? Вы вообще по сетке проходили?

— По сетке? Никогда в жизни я не ходил по сетке. Ни по сетке, ни по канату.

— Вы что у нас, с красной полосой, что ли?

— Я? Нет. Хотите убедиться в том, что у меня нет никаких полос? Ни красных, ни чёрных, ни белых. Я вам не зебра.

— При чём тут зебра? Может быть, вы с синей полоской? Наверное, вы А Зе?

— Говорю вам, нет у меня никаких полосок! И вовсе я не А Зе. Я Степанов Виктор Сергеевич.

— Это не имеет значения.

— Для кого как, знаете ли. Я могу, в конце концов, сам пройти к полкам, чтобы поискать свои книги?

— Ни в коем случае.

— Что – никак нельзя?

— Только в том случае, если вы Пе Зе. Но вы не Пе Зе. Так что стойте на месте. Я полагаю, вас вообще нет по топу.

— Как это – меня нет?

— Нет по топу. Списали, значит.

— Куда списали.

— Сбросили.

— О, Боже! Куда сбросили?

— В РОФ.

— Какой-то кошмар, честное слово. Но вы же видите, что я не во рву. Я здесь, перед вами. Сбросили в ров… Фашисты какие-то, ей-богу.

— Фашисты тут ни при чём. Фашистов мы вообще только на днях с третьего этажа вывели.

— С какого третьего этажа?

— Из спецхрана в О Эф.

— Ой, мамочка… Ну, хорошо. Фашистов вы вывели. Тараканов тоже. А я-то, я-то тут при чём?

— И вы тоже ни при чём. Я имею в виду ваш заказ.

— То есть, я должен искать его во рву? А конкретно – в каком?

— Нет. Вы вообще не должны его искать. Вам никто и не позволит его искать.

— Это невозможно. Ещё минута, и я сойду с ума. Пустите меня к полке или я тут же, на ваших глазах застрелюсь.

— Проходить в читальный зал с оружием запрещено.

— А если я всё-таки застрелюсь?

— За это мы вас исключим. Сроком на один месяц. Нельзя нарушать тишину в читальном зале. А если забрызгаете книги - исключим на год. И заставим оплачивать реставрацию.

— Нет, я всё-таки пройду к полке… Так… Ну, да. Вот моё требование на книгу. Почему его до сих пор не выполнили?

— Там должно быть написано.

— Так написано ОК. О’кей, стало быть? Ну, а книга, книга-то где?

— ОК – это вовсе не «окей». Это другое.

— Боже, Боже… А что?

— Отдел Комплектования. Или Каталогизации. Или Категорических Отказов. Или…

— Короче говоря, книги нет?

— Нет и не будет.

— Никогда?

— Никогда.

— А это что? Вот здесь что написано? Ув. чит. ваш. кн. на тел?

— Это значит, что ваши книги на тележке.

— А где тележка?

— Её только что увезли в хранилище.

— Вместе с м.кн.?

— Д.

— Надолго?

— Навсегда.

— Но почему?

— Как невостребованные.

— Ч! - Прекратите ругаться или покиньте читальный зал. Да! И снимите немедленно футболку. Как вы вообще в ней прошли мимо поста?

— А что такого в моей футболке?