Однако, и с Идеей мне тоже было делать нечего. Идея была так же далека и холодна и так же не имела ко мне никакого отношения, как старик на облаке или тётенька в башне. В неё, безусловно, легче было поверить, но как быть с этой верой дальше, я как-то не могла себе представить.

А потом, через год или два, в Москве пропали из продажи лампочки. Их не было нигде, и их отсутствие уже стало причинять ощутимые неудобства в быту. А в январе прошёл слух, что где-то в центре, не то на улице Чернышевского, не то на улице Герцена, есть магазин «Свет», куда завозят эти самые лампочки, и их там очень много. И меня отправили искать этот магазин.

В моём детстве зимы были морозные и снежные. Пока я нашла тот самый магазин, пока убедилась, что лампочек там нет, - вернее, есть, но не такие, как нужно, а ультрафиолетовые, - на улице совсем стемнело, пошёл снег и поднялась метель. А я была в тонких прозрачных колготках, поскольку надеть толстые колготки в рубчик в четырнадцать лет уже было никак невозможно. На полпути к метро коленки мои задубели так, что я совершенно перестала их чувствовать. Я поняла, что живой до метро не доберусь и надо срочно искать место, куда бы можно было зайти погреться. И тут увидела на дереве табличку: «Римско-католический храм Святого Людовика».

Это было потрясающе интересно. Я даже не предполагала, что в Москве, как в какой-нибудь Барселоне, тоже есть римско-католический храм. Обойдя дерево и забор, я увидела вполне себе заурядную церковь, никак не наводящую на мысли о Барселоне. Если бы не табличка, я бы в жизни не подумала, что этот храм – римско-католический. И что в нём, интересно, такого римско-католического, и как это должно выглядеть изнутри? Я не была уверена, что меня туда пустят, но в конце концов – не выгонят же они человека, промёрзшего до костей и нуждающегося в тепле и хотя бы коротком отдыхе! И я вошла.

Я не сомневалась в том, что изнутри он чёрный-чёрный, таинственный и мрачный, как головешка.

А он был нежно-жёлтый, белый и голубой. И я подумала: вот это да.

Меня никто не выгнал. Я села на заднюю скамейку, под часы, и долго сидела, слушая, как они стучат. А потом началась вечерняя служба, и я постеснялась встать и уйти на глазах у всех прихожан. Так и просидела до самых слов «идите с миром, Месса совершилась». И, выходя вместе со всеми, опять подумала: вот это да.

Стоя на эскалаторе в метро и потирая так и не отогревшиеся до конца коленки, я вдруг почему-то вздрогнула и подумала: Ты, что ли, здесь?

И поняла, что Он здесь.

Мой друг Антон

Вчера в двенадцатом часу ночи мне позвонил Антон.

— Тоша, ты что, с ума сошёл? Почему ты до сих пор не спишь?

— Так (Вяло). Не знаю. Думаю что-то всё. Жизнь поганая.

— Что так?

— Да вообще... Ты мне говорила, что Бог создал всех людей, да?

— Ну... да.

— Я вот тут подумал, что некоторых Он вполне мог бы и не создавать. Нет, я всё понимаю. Я даже понимаю, зачем Он создал микробов. Но зачем Он создал Сергея Гавриловича - этого я не понимаю. Всё равно же никакой пользы от него никому, наоборот только.

Сергей Гаврилович - это их учитель физкультуры.

— Что, опять двойку, что ли, поставил?

— Да ну его! Говорить даже не хочется про это...

— Ну, давай о чём-нибудь другом. Я вот тебе тут фильм купила. "Чарли и шоколадная фабрика".

— Ага. (Снисходительно). Это ты молодец, хорошо придумала. Кстати, а ты знаешь вообще, почему там эта девочка, которая Верука, в помойку провалилась? Потому что она хотела слишком много разных вещей. А на самом деле это всё хлам и больше ничего. Сегодня - вещь, а завтра всё равно полетит в помойку. И значит, вообще нет смысла ничего хотеть.

— Тоша! Ну, опять ты читал мамины книжки по буддизму! Ты же в них ничего не понимаешь...

— Да не читал я никаких книжек! Что я, сам не вижу, что ли? Хочешь, хочешь какую-нибудь вещь, а она берёт и на другой день ломается. Лучше уж вообще ничего не хотеть.

— Она ломается не сама по себе, а потому что КТО-ТО не умеет с ней обращаться. И вообще - кто это мне всё время говорил, что хочет морскую свинку? - Я не говорил, что хочу. Я говорил просто, что хорошо бы пришёл какой-нибудь такой специальный человек и её принёс. Вот и всё.

Кажется, Вересаев писал о том, что у человеческой глупости есть свои законы. И если в трамвае объявляют: "Трамвай идёт до тако-то площади", обязательно найдётся кто-нибудь, кто спросит: "А дальше не идёт?"

На самом деле это не глупость, а вера в чудо: вдруг всё-таки он передумает и пойдёт дальше. А ещё - недоверие к тому, кто тебе об это сообщает: ведь врёт же, подлец, наверняка каких-нибудь своих, проверенных людей повезёт дальше, оставив всех остальных торчать и мёрзнуть на остановке в ожидании следующего трамвая. Который тоже идёт только до этой площади.

Я понимаю это и потому на них не сержусь. Несмотря на то, что каждый их тех, кому я говорю: "Этой книги нет в нашем зале, но вы можете заказать её из хранилища", сверлит меня взглядом исподлобья, а потом спрашивает: "А что, в вашем зале её нету, что ли?" "Нет, в нашем зале её нет. Заполните требование и закажите из хранилища". "Ага. А у вас, значит, я не могу её получить?"

Каждый из них верит, что если он проявит достаточно настойчивости, я не выдержу и выдам ему книгу. Ту самую. Которой нет в нашем зале и никогда не было.

Крещение язычников

День своего крещения я помню во всех подробностях.

Вечером накануне этого дня, когда я стояла над раковиной и делала вид, что чищу зубы, в ванную заглянула мама. Выглядела она слегка смущённой, что не предвещало ничего хорошего. Так оно и оказалось.

— Ты понимаешь... тут такое дело... Завтра нам придётся кое-куда поехать

Так, подумала я. В Детский Мир. Сапоги покупать. И приготовилась сопротивляться до последнего вздоха.

— Нет, не в Детский Мир, - сказала мама. – Надо будет... в общем, пройти одну процедуру.

Эге, подумала я. Значит, сверлить будут. Или уколы. И приготовилась мужественно встретить предстоящие испытания.

— Это совсем не больно и очень быстро, - заверила мама.

Ну, да, подумала я. Знаем мы это «не больно». Пробовали.

— Только... понимаешь, - замялась мама, - папа об этом знать не должен. То есть, не то чтобы не должен, но... лучше ему об этом не говорить.

Ничего себе подумала я и спросила:

— А с Наташкой это тоже делать будут?

— И с ней тоже, - успокоила меня мама.

— Тогда ладно, - сказала я.

На следующее утро нас с сестрой Наташкой закутали в шубы и куда-то повезли. По дороге Наташка рассказала мне, какая именно процедура нас ожидает – она была умнее меня и успела подслушать разговор мамы и бабушек на кухне. Моему возмущению не было предела. Тут же, в дороге, я подняла скандал и заявила, что креститься не буду. Бабушки вздыхали, успокаивали меня и говорили, что в школе об этом никто не узнает – и вообще никто не узнает, если я буду хорошенько об этом помалкивать.