— Ну, да. И ещё дерётся! - А что ей велят подписать?

— Не знаю. Гадость какую-то там. Но она не хочет. Они её заставляют по-всякому, даже руки ей хотят отпилить, прямо пилой, а она всё равно их не боится и не слушается… И они за это её держат в тюрьме. А потом – раз! – и она уже не в тюрьме, а в квартире такой, небольшой. И там она уже обыкновенная девушка. К ней все в гости ходят. Ну, друзья, там… подружки всякие. Они вместе песни поют, про гимнастёрку... Мальчик там тоже один маленький к ней ходит, с мамой. Она ему конфеты даёт. А одного дяденьку курицей кормит, жареной. Он, этот дяденька... ну, этот мужчина... он хочет у неё насовсем остаться, а ему не дают. Не разрешают. И он уходит. А она сперва плачет, а потом перестаёт… смотрит так строго, так гордо – вот так… - (Сдвигает брови и вскидывает подбородок). - … и больше не плачет. Потому что она на самом деле не должна плакать, она рыцарь, с мечом, с флагом вот таким, на лошади… И она садится на лошадь и говорит: «Кто верит мне – за мной!» И они все за ней идут, все солдаты, целое войско. Потому что все-все ей верят, ей нельзя не верить...

— Туська, а ты что, не поняла, что вот это вот – с мечом, с флагом и прочее – всё это та самая тётенька просто играет в кино? Она актриса и играет Жанну д’Арк, французскую героиню. Это фильм про актрису.

— Ну, да. По телевизору – там все тётеньки актрисы. Я знаю.

— Да нет, дело не в этом. Этот фильм про то, как тётенька снимается в кино.

— Ну, ты чего? Совсем даже не про то!

— Хм… Пожалуй, ты права. Не про то.

Как рассказывать о личных отношениях? Прямо даже неудобно… это даже не лытдыбр, а бог знает, что… Проще всего через метафору, конечно, это самая удобная лазейка, только какую уместнее употребить? Отец – сын? Нет. Сын рано или поздно уходит из-под отцовской власти и опеки, сам становится отцом, но по-прежнему остаётся сыном для собственных родителей. Учитель – ученик? Та же история. Ученик рано или поздно выходит из-под власти и опеки учителя, иногда заводит собственных учеников, иногда – нет, но для своего прежнего учителя он всё равно остаётся учеником, даже если ничему уже не учится… Король – вассал? Да, это уже ближе. Можно выйти из-под власти короля, но тогда ты уже не будешь его слугой, а он – твоим королём. Пока же ты по доброй воле остаёшься под его началом, он – твой господин, вольный награждать тебя, казнить или миловать по своему закону и своему усмотрению. Страшно? Ещё бы. А куда деваться?

И вот однажды ты приходишь к Нему в замок, и с некоторой неловкостью в душе и в пояснице преклоняешь колени, и вкладываешь свои руки в Его руки, холодея при мысли, что вкладываешь их в пустоту, и тотчас отогреваясь от ощущения, что кто-то всё-таки принял твои руки в свои и мягко, но сильно сжал их ладонями. И окончательно согреваешься и вспыхиваешь от невидимой, но увесистой оплеухи – несомненного знака твоего посвящения в рыцари. А что означают твои опасения, мысли, чувства и всё прочее, и где здесь правда, а где воображение, где истина, а где самообман – ничего этого ты не знаешь и, может быть, не узнаешь вовек.

И ты будешь приходить в Его замок, а Он будет тебя встречать и готовить трапезу, и ты будешь раз за разом участвовать в ней вместе с легионами других таких же, как ты, слуг, и одни из них будут верными, а другие – лукавыми, одни – ревностными, а другие – нерадивыми, а ты не будешь знать про себя, кто ты, и какой ты, и доволен ли Господин твоей службой, или она Ему и вовсе не нужна, а нужна одному лишь тебе – не для наград и не для денег, а только б вечность проводить. И ты будешь проводить подле Него отпущенную тебе вечность, и не ты будешь исполнять Его прихоти, а Он – твои. Он будет служить своему слуге, и невидимые руки будут наливать тебе вина, накладывать яства, показывать тебе разные Аленькие Цветочки и прочие невозможные чудеса, занимать тебя сказками и игрушками, утирать твои слёзы и умерять твою тоску. А ты будешь ходить по замку и только говорить: ну, где же ты, где ты? покажись, хозяин невидимый! Но Он не покажется. Этот твой каприз Он не исполнит. И не отзовётся в ответ – хоть зови, хоть не зови. Любая дверь в замке откроется по первому твоему стуку, но за каждой дверью будет пустота.

Иногда из этой пустоты будут выходить слуги, приближенные к Нему более, чем ты, и оттого больше, чем ты, о Нём знающие. И они будут говорить с тобой о Нём, и половина из того, что они скажут, будет тем, что ты и без них прекрасно знаешь, а половина – тем, в чём ты решительно усомнишься. И ты будешь слушать их, грызя ногти, как школьник, который хочет изучить и географию, и астрономию, и биологию, и множество других вещей, а ему из урока в урок рассказывают только о том, что надо мыть уши, вовремя ложиться спать и не грубить старшим. Ты захочешь, чтобы они рассказали тебе о Нём, а они расскажут тебе только о тебе самом. Каждый год они будут заново оставлять и оставлять тебя на второй год в первом классе, пока ты не уяснишь, что ни второго, ни третьего класса в этой школе вообще не бывает. И придёт день, когда ты смертельно затоскуешь, и разлука будет уже до такой степени невыносимой, что ты подумаешь в сердцах: а на фига мне сдались все эти Аленькие Цветочки и прочая ерунда, когда я ничего не знаю о садовнике, который их вырастил? Не знаю и не узнаю никогда. Да и есть ли он, вообще, этот садовник-то? Может, Цветочек сам вырос, без посторонней помощи? Семечко упало, он и вырос. А что? Вполне возможная вещь, между прочим!

И когда ты это поймёшь, то взвоешь уже совсем нечеловеческим голосом, как обиженная белуга, и пойдёшь в чисто поле, усеянное до горизонта этими проклятыми Аленькими, Синенькими, Жёлтенькими и Какими-Там-Ещё Цветочками, опостылевшими тебе до тошноты, до последней крайности. И сядешь посреди этих Цветочков на кочку, которая окажется вовсе не кочкой даже, а замаскированным муравейником, в чём ты очень быстро убедишься. И ты вскочишь и с извинениями пересядешь, и солнце будет светить на тебя сквозь облака и траву, и Цветочки качаться и вздыхать под ударами шмелей, и ты увидишь, что и Соломон во всей своей славе не одевался прекраснее, чем они. И из тёплой, налитой синим ленивым светом пустоты вдруг, неведомо откуда, дохнёт грозой и радостью, и кто-то возьмёт твои ладони в свои и сожмёт их так, что у тебя оборвётся сердце. И ты, кое-как придя в себя, скажешь в эту пустоту: ну вот, конечно, очередной самообман! – и сам себе не поверишь, и засмеёшься, и заплачешь, радуясь собственной глупости. А муравьи будут ползать в траве и ворчать: неужели в целом поле ты не нашёл другого места, чтобы усесться?

Про Другую Подругу (не про Ту)

Мне повезло в жизни. У меня есть подруга, которая является моей точной копией, моим двойником, моим вторым «я». Иногда я смотрю на неё и вижу себя, как в зеркале. Правда, у неё лицо умнее, а хвост – длиннее; в остальном же мы как сёстры-близнецы. Нас иногда даже путают, когда мы вместе гуляем по скверику.

По натуре она, как и я, угрюма и необщительна, однако, льстива, подхалимиста и неописуемо, просто фантастически труслива. Свет не видывал таких трусих, как мы с Подругой. Правда, я старше неё и умею это скрывать, а она пока ещё не научилась. Поэтому когда к нам приближается незнакомый прохожий со своим Другом на поводке, мы обе, как по команде, прижимаем уши и начинаем заискивающе улыбаться. При этом я улыбаюсь просто так, а моя Подруга улыбается, ставит шерсть дыбом, рычит и брызжет пеной с красивых белых клыков.

— Какое безобразие! – говорят прохожие. – Истерички! – говорят их Друзья. И обходят нас далеко стороной. А нам только того и нужно.

— Как ты думаешь, если я побегу за ними и одного из них укушу, они обидятся? – спрашивает меня Подруга.