Жалобная книга Вавилонской библиотеки

Во избежание «немилых недоразумений», как написано в одних старинных библиотечных правилах, хочу заверить вас, что помещаю этот пост вовсе не для того, чтобы «надо всем глумиться» и уж никак не для того, чтобы «лягушек резать», а для того лишь, чтобы показать, как изумительно отражается в этих высказываниях эпоха.

Вы только посмотрите. Человек явно привык поздравлять людей со Светлым праздником Пасхи. Пасху отменили, а потребность осталось. Безумно трогательная запись, по-моему:

«Хочу поздравить всех дорогих моему сердцу библиотекарей в связи со Светлым праздником 1-е мая! И расцеловать от души всех нижеследующих работников:

1. Алемасову

2. Гальперину

3. Данилевскую

4. Лучинскую

5. Свидерскую

6. Сорокину

За их внимательное, сердечное и высококвалифицированное к нам отношение! Спасибо вам всем, дорогие и любимые вы наши! (дата не указана)»

А это – чем не Зощенко?

«Считаю недопустимым явлением, что в читальном зале третий день подряд засорена уборная! В целом, я не о себе беспокоюсь, я могу и потерпеть, а о наших братски к нам настроенных товарищах из зарубежных стран, которые тоже часто посещают читальный зал вашей библиотеки, как и мы, по многу часов там работают и при этом никак не приспособлены к таким обстоятельствам! Суворов Н.В. 11.07.38»

«Нельзя ли урегулировать вопрос с телефоном? Не смотря на то, что на столе стоит телефон, и никто им не пользуется, и нет даже звонков, всё равно его наличие в читальном зале раздражает посетителей, т.к. раз он там стоит, он в конце концов может и зазвонить! Колосова Надежда. 02.02.39»

«Прошу обратить внимание на необходимость систематического закаливания всех посетителей, в первую очередь тех, кто жалуется на сквозняки. При том значении, которое сейчас приобретает физическое воспитание и развитие всех, включая гуманитарных работников, против которых я ничего не имею, кажется дикостью их требование проветривать зал не более 3-х раз в сутки. Сгущенная атмосфера, которая из-за них образуется в зале, способствует головной боли, а о прочем вреде духоты для здоровья я распространяться не стану. Во избежание простуживаний надо, чтобы все окна были открыты настежь постоянно, с самого начала рабочего дня, и зимой, и летом! Тогда читатели привыкнут к здоровой атмосфере и очень быстро перестанут жаловаться. Спивак О.М., дата не указана»

А вот Булгаков:

«Я даже не могу придумать, какими словами охарактеризовать поведение администрации, которая разрешает разучивание песен (хотя бы и с самыми благими целями, хотя я не знаю, с какими именно!) в ближайшем соседстве с читальным залом!! Песни поются хором, громко, фальшиво, с плохим музыкальным сопровождением, а иногда на немецком языке и с грамматическими ошибками. Чем так петь, лучше никогда не петь вообще, а уж тем более – в библиотеке, где, простите, не поют, а читают! Может быть, вы их разучиваете, чтобы потом отправляться в Германию и действовать на нервы фашистам, но пока вы действуете на нервы (и невыносимо!) только нам, советским читателям. Иртеньев Н. 25.09.39.»

«Прошу сообщить точный адрес того заведения, где вы покупаете такую замечательную, такую чистую и прозрачную воду и даёте её читателям в виде чернил. С.Д. 28. 11. 38»

«С безобразным опозданием приходят газеты из Германии! Нельзя ли принять к ним какие-то более радикальные меры? Уваров. 20.03.40»

А вот – какие приметы времени, взгляните:

«По воскресеньям людям тоже хочется есть, причём даже больше, чем в остальные дни недели. А буфет в библиотеке закрыт. Можно было бы договориться с трестом ларьков о присылке по выходным лотошника с квасом и какими-нибудь пирожками, для обслуживания ими читателей! Лоток можно поставить в прихожей возле раздевалки, а читателей обязать, чтобы они с квасом и жирными пальцами в читальный зал не ходили 8.09.36»

«На вопрос, где бы читателям выпить воды с сиропом, библиотекарша ответила: «нигде». Мне, советскому человеку, такое отношение непонятно. Рядом с гардеробом иногда стоит самовар, но только в качестве издевательства, потому что при нём нет стакана! Неужели нельзя чем-нибудь заполнить этот пробел? Черных, Н.В. 12.07.37»

«Придя в читальный зал в фетровых ботах, которые приспособлены под валенки, я не была допущена в зал. И это в то время, когда другие люди, которым это почему-то было можно, проходили в зал в ещё менее интеллигентных и ещё более грязных кирзовых сапогах, а иногда в рваных каких-то, неаккуратных опорках! А две девушки были вообще в валенках с галошами, и с ними был молодой человек в бурках. Может, они вместе дрейфовали на льдине, может, это вообще были не девушки, а Папанин, Фёдоров и Кренкель? Но даже если и так, мне это всё равно, потому что правила должны быть едиными для всех! 2.03.38»

Вот послушайте, что с моим дедом случилось, когда он молодой был. Он сам мне рассказывал про этот случай, и не один раз. В общем, так. В молодости дед мой был человек не то чтобы непутёвый, а – как бы сказать? – невезучий. Ничего у него не ладилось - ни дом, ни хозяйство… так как-то всё шло наперекосяк, и за что бы он ни брался, толку из этого никогда не было. А он любил одну девушку, из соседней деревни, из Габерсдорфа. Та девушка была очень хороша собой, и по ней многие парни сохли, но она была гордая, над женихами только смеялась и всем, кто бы к ней ни сватался, давала от ворот поворот. Ну, и деду моему, само собой, тоже… на что он был ей такой, невидный да невезучий? Она на него и глядеть не хотела. А дед так мучился из-за этого, что и словами не передать – не ел, не пил, с лица весь спал, места себе не находил… вот как запала ему в душу эта гордячка! И решил он уйти из родных мест и попытать счастья где-нибудь на стороне. Думал: пойду в город, заработаю денег побольше, вернусь к ней важным, да нарядным, да при деньгах, да привезу ей всяких дорогих подарков… тут-то она, может, и взглянет на меня по-другому?

Сказано – сделано. Заколотил дед дом, надел заплечный мешок и пошёл в город искать счастья. Да только где он, этот самый город, он не очень хорошо себе представлял. Шёл, шёл, ну и заблудился. Кружил, кружил по каким-то тропам и наконец вышел к реке. А ночь уже была, темно… только звёзды по всему небу, как светляки, и луна полная, большущая. Видит дед – река, а через реку мост перекинут. А там, на том берегу, вроде как дымок, и собаки лают. Пошёл дед на мост. А мост какой-то чудной, словно бы и не из брёвен, и не из камня, а из чего-то ещё, непонятного. Как будто из серебряных пластин. И так и блестит, так и играет под луной. Дед идёт, идёт по нему, и что-то ему как-то не так.. не по себе, одним словом. Дошёл до середины, глянул вниз – Матерь Божья! А это и не мост вовсе, а спина дракона. Он, дракон-то, лежит, через реку перекинулся, на одном берегу – голова, на другом – хвост. А над водой - спина, вся серебром так и горит. А на спине – дед мой, весь от страха аж зелёный. А что делать? До середины-то он уже дошёл! Ну, дед тогда нагнулся, скинул башмаки и пошёл дальше по драконьей спине босиком. Идёт, сам еле живой, а дракон под его босыми ногами только чуток эдак пошевеливается и дышит. А чешуя у него, дед потом говорил, тёплая, шершавая, но не колючая, а тугая, словно спина веретеницы, пригревшейся на солнце… Кое-как, сам себя не помня, дошёл дед до другого берега и пустился со всех ног, не оглядываясь, туда, где слышался лай собак и виднелся дым. Выбежал на холм, смотрит – Матерь Божья, это ж его родная деревня! И такой она ему показалась красивой при лунном свете, что он всё смотрел на неё, не отрываясь, и всё плакал и благодарил Бога. А потом спустился с холма и пошёл домой.