"Записки о поисках духов" Гань Бао.

Духов ни в коем случае не следует искать. Вообще никогда не заниматься их поисками. Когда будет нужно, они сами прекрасно тебя найдут.

Рафаэль

В пятом классе я узнала, что на Крещение полагается гадать. Не помню, от кого именно я это узнала – от Василия Андреевича Жуковского или, может быть, от соседки Риты Моисеевны, всегда чтившей православные праздники. Так или иначе, но я зачем-то поделилась этой новостью со своими легкомысленными подружками. Подружки вдохновились, выспросили у бабушек, когда будет этот самый крещенский вечерок, и как только он наступил, потащили меня с собой – гадать на женихов.

По правде говоря, меня не очень восхитила эта идея. В свои одиннадцать с половиной лет я уже была достаточно серьёзным человеком, чтобы не думать о таких глупостях, как женихи. В намечающемся походе меня больше всего привлекала возможность зайти по пути в кондитерскую на Пятницкой улице – волшебную, восхитительную кондитерскую, где, как в фойе оперного театра, переливались под потолком тяжёлые хрустальные шары, а на витринах стояли старинные фарфоровые вазы, до краёв наполненные «Северным сиянием» в синих с золотым фантиках и глупо моргающими губастыми «Алёнками». Но до кондитерской мы в тот вечер так и не дошли, избрав почему-то местом для засады угол на пересечении Пятницкой и Валовой улиц. Мы спрятались за этот угол; подружки хихикали, я ради приличия хихикала вместе с ними, чувствуя себя изрядной дурой, и думала о том, что час уже поздний, ноги замёрзли в старых сапогах, а вечером по телевизору будет «Хождение за три моря Афанасия Никитина». И тут внезапно из-за угла показался какой-то мужчина, и коварные мои подружки сильнейшим коллективным пинком в спину вышвырнули меня из засады прямо ему под ноги. От злости и растерянности я расхрабрилась, сурово посмотрела на него снизу вверх и спросила:

— Скажите, а вы не скажете, как вас зовут?

Он удивлённо посмотрел на меня сверху вниз и ничего не ответил – или ответил, но как-то неразборчиво. Тут подскочили какие-то его приятели, засмеялись, затормошили его, а мне сказали, что это студент с Кубы, и зовут его Рафаэль. Да, именно так и зовут – Рафаэль, если мне так уж необходимо это знать. Злая и смущённая до звона в ушах, я вернулась к моим нахальным подругам, помиравшим от злорадного хихиканья всё за тем же углом.

— Рафаэль – это такой художник был, - заявила начитанная Светка Лосева. – У меня про него книжка есть. Хочешь, дам?

Я не хотела. Я вообще хотела только одного – поскорее сесть в троллейбус, поехать домой и больше не вспоминать об этом дурацком приключении. Рафаэль – надо же! Бывает же такое.

Прошёл месяц. А может быть, два или три. Как-то раз на уроке рисования мой сосед по парте, мелкий хулиган с графской фамилией Шереметев, разбил мою баночку для мытья кисточек.

— Садись с Камалетдиновым, - велел мне чертёжник, который вёл у нас рисование вместо заболевшей Ниночки. – Вон у него какая бадья для воды – хватит на двоих.

Я села на заднюю парту. Камалетдинов хмыкнул, нахмурился и галантно пододвинул мне свою банку. Я уныло поболтала в ней кистью и уставилась на свой листок из альбома, сиявший призывной и ехидной белизной. Чертёжник велел нам рисовать подводный мир, затонувшие корабли и водолазов. Я понятия не имела, как выглядит водолазный костюм и на что может быть похож затонувший корабль. По всей вероятности, на что-то коричнево-ржавое, скользкое от налипших водорослей и противное.

— Ты чего? – шёпотом спросил меня Камалетдинов. – Не умеешь рисовать корабли?

— Не умею, - сумрачно призналась я.

— Ну, правильно, - задумчиво согласился Камалетдинов. – Ты же девочка. Дай-

ка твою кисть. Ну, давай скорее, пока Чертёжник не смотрит.

С восторженным замиранием сердца я смотрела, как он небрежно водит мокрой кистью по листу – как будто смывает невидимую плёнку, и из-под неё проступает тяжёлая подводная зелень, полная беззвучной и таинственной жизни. Синие крабы с поднятыми вверх клешнями, мелкие лох-несские чудовища, глазеющие на призрачный остов парусника с обглоданными мачтами и разбитой грудью, кованый сундук с откинутой крышкой, а под крышкой – страшная чёрная пустота и острые медные искры... Это было чудо. Как он это делал, я не могла понять, и не понимаю до сих пор.

— Закончили? – спросил Чертёжник у класса. – Всё, заканчивайте. Кто последний сольёт воду из-под акварели, будет мыть весь класс.

Он был тихим интеллигентным садистом и обожал эту шутку – смотреть, как народ, рванувшись с места, толкается вокруг умывальника, вопит и поливает друг друга в спешке грязной водой. Камалетдинов, однако, не тронулся с места. Он рисовал. Рисовал для меня.

— Ну, что же ты? – сказала я. – Иди, выливай воду. Или, хочешь – я вылью?

— Сиди, - приказал он. – Я ещё не закончил.

— Он же правда заставит весь класс мыть. Он контуженый, - сказала я.

— Плевать, - отозвался он, набирая на кисть нежную фиолетовую краску. – Помою, не переломлюсь.

— Тогда давай вместе мыть, - сказала я.

— Ну, давай, - вздохнул он. – Только сейчас... не приставай, ладно? Не мешай мне.

Чертёжник сдержал свою угрозу и в самом деле оставил нас после уроков убираться в классе. Камалетдинов лихо переворачивал стулья и одной рукой водружал их на парты, а я размазывала шваброй грязную воду и украдкой на него поглядывала.

— Слушай, Рафик, - сказала я, осенённая неожиданной догадкой. – А полное твоё имя – как?

— Ну, как... Рафаэль, - ответил он, слегка пожав плечами. – А что?

— Да ничего, - сказала я. – Я так и думала.

Мы дружили с ним три года – пока он не ушёл из нашей школы и не переехал с родителями в Ленинград. Он рисовал для меня сцены из средневековой жизни, старинные города, лошадей и размашистые батальные полотна. Я писала за него сочинения и проверяла его тетрадки по русскому языку. Иногда мы гуляли в Нескучном саду, ели яблоки и говорили о восстании Спартака, об Атлантиде, о динозаврах или о планете Фаэтон. Конечно, мы были друзьями. Оба мы были серьёзными людьми и искренне не думали ни о каких глупостях.

А ещё он угощал меня конской колбасой – жутко твёрдой и жутко вкусной.

Некоторые из его картин у меня сохранились до сих пор.

Сделай так чтобы я не заслонял собою Тебя

не морочил Тебе голову когда Ты раскладываешь пасьянсы звёзд

не объяснял страданий - пусть будут скалой тишины

не разгуливал бы по Библии как павлин

не считал грехов что легче снега

не заламывал рук над Оком Провидения

чтобы сердце моё кривым колесом не катилось

чтоб не топал на тех кто остался на полдороге меж теплом и неверьем

И навсегда понял что и праведнейшего Святого

как соломинку тащит - муравей веры

*

Ян Твардовский. Пер. М. Осмоловой

Возвращаясь вечером с работы, я увидела горящую в темноте надпись "ЛИРЫ". Правда, буква "ы" была немножко в стороне от остальных.