— Д-доброе утро, мадемуазель Романова, - обратился он ко мне.

— Доброе… - начала я, но не успела продолжить. Стаффордширская терьерица Рейчел, решив проявить верноподданнические чувства к моему работодателю, мощным прыжком скакнула статскому советнику на плечи и истово, по-купечески, облобызала его в щеки, нос и губы. Цилиндр упал в снег, а Муля и Ада запрыгали вокруг с радостным лаем.

— Фу, Рейчел! – осудила я недостойное холуйство терьерицы. Эраст Петрович поднял цилиндр и стал отряхивать. Выглядел он по-прежнему импозантно, только теперь немножко дергался правый глаз.

— Мадемуазель Романова, - продолжил он, - меня только что вызвали по т-телефону к губернатору. Вернусь не раньше пяти, - он покосился на Мулю с Адой и добавил: - А может быть, и несколько п-попозже.

Неужели он решился пренебречь моим завтраком?

— Какое-нибудь увлекательное дело? – поддержала я светскую беседу. – И, наверное, очень опасное? Террористы? Бомбы?

И тут началось что-то очень странное. Земля внезапно покачнулась у меня под ногами, из окна кухни вырвался столб дыма и пламени, а Эраст Петрович, утратив свои джентльменские манеры, столкнул меня в снег, рухнул сверху, да еще зачем-то вдавил ладонью мою голову в сугроб. Я хотела возмутиться против столь первобытного способа выражения симпатии к даме, но, во-первых, в рот набился снег, а, во-вторых, меня оглушил страшный грохот, перекрывший даже визг Мули, Ады и Рейчел.

Когда все стихло, я решилась подняться. Из черного проема в стене – бывшего окна бывшей кухни – валили клубы дыма, в снегу вокруг торчали осколки стекол, битые кирпичи и какие-то щепки.

— Господзин! – отчаянно воззвал японец, высунувшийся из соседнего окна. – Вы зивы? Вася новая рохудра подрозира бомбу!

— Это не бомба, - с достоинством объяснила я, отряхивая снег и известку. – Это новая кофеварка с Хитровки. Подает сигнал, что кофе готов.

Статский советник - с расцарапанным лицом, в разорванном пальто, - сидел в снегу. Мутным взором поглядев на меня, он пробормотал загадочную фразу: - Знаете, Евлампия Андреевна, ваше кулинарное рвение заслуживает всяческих похвал. Это раз. Но лучше бы я открыл ту посылку вместе с Лизанькой. Это два, - и Эраст Петрович рухнул обратно в сугроб.

— Господзин больше не заикается! – ликующе взвизгнул Маса и, выскочив из окна, принялся сгибаться передо мной в непрерывных поклонах. – Еврампия-сан, вы верикий врать! Тюдеса медисины! Подобное речится подобным!

И тогда я зарделась и, прижимая к груди толстенькую Мулечку, смущенно пролепетала: - А еще я умею играть на арфе…

— На самом деле достичь состояния полного внутреннего равновесия не так сложно, как кажется. Нет, я серьёзно. Надо просто сесть, сложить ноги, вытянуть руки вдоль тела, вспомнить, что у тебя в раковине стоит недельная гора грязной посуды, а горячей воды как не было, так и нет, и нужно НЕМЕДЛЕННО встать, пойти и всё перемыть.... И вот в этот-то момент оно на тебя и снисходит.

— Кто?

— Динамическое расслабление. С последующим выбросом энергии фа-цзин. И ты уже не можешь шевельнуть ни рукой, ни ногой – просто физически не можешь, честное слово. Просто сидишь и сливаешься с окружающей тебя гармонией. Так до самого вечера можешь сидеть и сливаться.

***

— Знаешь, если так вот сидеть и направленно думать о смысле жизни, то столько, оказывается, можно всего сожрать и не заметить! Я недавно так целую «Прагу» сожрала. Практически весь торт целиком, представляешь? Сидела, думала, и отрезала по кусочку. Смотрю – блин, уже одна пустая коробка осталась!

— А что со смыслом-то жизни? Нашла его в результате?

— Ну, в общем, да. Во всяком случае, поняла, что в диете никакого смысла нет. Всё равно рано или поздно сам не заметишь, как сорвёшься…

***

— Кощунствовать тоже очень просто. Я, например, постоянно кощунствую, причём совершенно машинально, на автопилоте. Вот – помнишь, ты меня зимой в костёл водила? Или это осень была? Когда ещё всем пеплом голову посыпали – как этот день у вас называется? Представляешь, батюшка этот ваш мне сыплет на голову пепел и говорит: «Помни, что ты прах и в прах обратишься». А у меня первая реакция – какая, ты думаешь? Я чуть было не сказала: помню, помню! Ещё бы не помнить! Придёт время, я всё-о Ему припомню, и это – в первую очередь! Хорошо, что всё-таки в последний момент удержалась и не брякнула…

***

— Нет, всё-таки внутреннее равновесие – не такая простая штука, как кажется. Если я беру на дом работу на выходные и не делаю, то потом мучаюсь и думаю: вот, опять все выходные дурью промаялась, - нет бы сесть и поработать! Сколько всего можно было сделать за это время! А если я всё-таки заставляю себя сесть за комп и поработать, то потом мучаюсь и думаю: блин, опять выходные коту под хвост, - а как классно можно было бы за эти дни отдохнуть!

***

— Вить, ну, чего ты опять отключился и смотришь в одну точку? Ну, скажи мне – о чём ты думаешь, а? Вить, ну, скажи!

— Об избирательной передаче информации из первой сигнальной системы во вторую.

— Я так и знала! Вить, ну, ты прямо как ребёнок!

Туська

— Ой, мне тако-ой сон страшный снился! Как будто меня ин-ви-секция поймала…

— Кто, кто?

— Ин-ви-секция. Это монахи такие, в подвале и с факелами.

— А, инквизиция… С ума сойти! А ты откуда про инквизицию знаешь?

— А у папы такая игра есть. Компьютерная.

— Ну, и что дальше было, во сне-то?

— Как – чего! Поймала и пытает.

— Батюшки! За что пытает?

— (Сурово и печально). За дело!

***

— Папа, не ездий в час пик, ты чего! Тебя же заколют!

— Чем заколют?

— Чем… Пикой, чем же ещё.

— А-а-а, вот в чём дело. Не волнуйся, не заколют. У меня бронежилет.

— Ну… БрОня, может, и жалеет, а другие-то – точно не пожалеют!

Взрослые смеются, а она опускает ресницы и отвечает им лукаво-снисходительной улыбкой. Так и не поймёшь – то ли она и вправду не знает, что такое «час пик» и «бронежилет», то ли просто развлекается, притворяясь в угоду старшим маленьким несмышлёнышем.

***

Рисует на асфальте громадный, вкривь и вкось перекошенный рыцарский замок. Получается впечатляющее монументальное здание с крепостной стеной, воротами в цветочек и петушками-флюгерами, значительно более крупными, чем башни, на которых они сидят. Тщательно вытирает о платье испачканные мелом руки и зовёт меня.

— Напиши мне тут кой-чего, а?

— Ты же сама уже умеешь писать буквы. Разве нет?

— Умею. Но не при людей, - строго говорит она.

— Не при людях, ты хочешь сказать?

— Да, - так же строго говорит она. – При людей мне нельзя потому что. А тебе можно, ты большая. Давай, вот здесь пиши: «ОСТОРОЖНО! ЗДЕСЬ ЕЗДИЮТ НА КОНЯХ!» - Где, вот здесь?

— Ага. А вот здесь… тут вот, где дворик, пиши: «ОСТОРОЖНО! ЗДЕСЬ ВЫХОДЯТ ГУЛЯТЬ КУРЫ!»

— Очень предусмотрительно, ты молодец. А то эти, которые на конях, всех кур на фиг передавят.

— А вот здесь двери. Здесь пиши: « НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ!»

— Почему?

— Так же всегда на дверях пишут.