В вагоне метро продавец извлекал из своей необъятной клетчатой сумки гелевые ручки с голубыми огоньками на кончиках и разглядывал под их светом свои пуговицы – видимо, желая убедиться в их подлинности. Молодая девушка спала над молитвенником, мучительно сведя брови, и лицо её светилось лунной нездоровой бледностью.

А в библиотеке было уже почти тепло; привидения, позёвывая, покидали свои посты и с едва слышным шорохом уплывали в хранилище. Их место, позёвывая, занимали мы, прижимающиеся щекой к чайным кружкам и что-то спросонья лепечущие.

— Всё, книги по теории перевода можно убрать подальше.

— Почему?

— Переводчики в такую погоду не ходят. В такую погоду – только грамматисты. А переводчики – они когда тепло только, просыпаются. Такая у них природа.

— Ой, не говори. Такой холод. И ещё дождь этот… Я вчера поехала с утра на «Аэропорт», Димку к стоматологу записывать…

— В аэропорт? К стоматологу?

— Не в аэропорт, а на «Аэропорт». Ну, на станцию метро. Выхожу – изморось, мгла, ни черта не видно, только стоит памятник Тельману и показывает всем кулак. Я говорю ему: рот фронт, Тедди, ты не знаешь, где тут стоматологическая клиника? А мне какой-то прохожий пальцем у виска покрутил и говорит: девушка, а вы уверены, что вам стоматологическая нужна? - Памятник Тельману? Но его же оттуда убрали, по-моему.

— Да ты что? Интересно… И кто же мне тогда кулак показывал?

— Мало ли кто… Сама же говоришь, что темно было. Ладно, пойду зал открою.

— Открывай, открывай. Всё равно его скоро закроют.

— Это почему?

— Ну, как… Молодёжь наша выучится и уйдёт – кто ж здесь будет, за такую зарплату?.. Бабушки тоже уйдут – на пенсию. А нас с тобой отправят искать удалённые базы данных.

— А чего их искать, если их уже удалили?

— Да не в том смысле «удалённые», что уничтоженные, а в том, что они далеко. Где-то, знаешь, в тридевятом царстве. Я так себе и представляю: возьмём мы с тобой котомки, посохи, оденем лапти покрепче и пойдём себе, пойдём… искать удалённые базы данных.

— Не говори. Пойди туда, не знаю куда.

— Зал-то открой, а том там, смотри – уже кто-то перед дверью стоит и кулак показывает.

— Ну, смотри, какая хорошая вещь – «Малыш и Жучка», - убеждала меня библиотекарша. – Серия «Моя первая книжка». С картинками. Про мальчика и собачку – очень интересно, я тебя уверяю. А ты что выбрала? «Моргунов падун». Ты хотя бы понимаешь, что эти слова означают?

— Прочитаю и пойму, - хмуро настаивала я, глядя в щербатый библиотечный пол.

— Ты так думаешь, да? Ты в этом уверена? Нет, моя дорогая, - это совершенно для другого возраста книга.

— Не дадите, значит?- крепясь, спросила я и набычилась, стараясь не поднимать глаз на библиотекаршу. Она мне не нравилась. Она постоянно лезла не в своё дело. Выбор книги и установление с нею отношений представлялось мне делом тонким и глубоко личным, и посторонние советы здесь, как и в любых интимных отношениях, были бестактны и бесполезны. Вообще-то, я втайне мучилась мечтой попросить «Мифы Древней Греции» Куна, но понимала, что мне скажут в ответ, и потому не решалась заводить об этом разговор.

— Нельзя, значит, «Моргунов падун»?

— Ну, почему же? Если так уж хочется – бери. Только учти, что когда принесёшь назад, я попрошу тебя пересказать мне содержание.

Ну, это уж фиг, мысленно фыркнула я, вцепляясь обеими руками в тоненькую измятую книжку в невзрачной серой обложке. Название в самом деле было непонятным, но это только увеличивало её ценность в моих глазах. «Малыш и Жучка» - сразу ясно, о чём пойдёт речь, можно даже не читать, а самой придумать, что там случилось с этой парочкой. А «Моргунов падун» - совсем другое дело. Кто его там знает, что это за штука такая. К тому же, на обложке странными, резкими штрихами был изображён суровый бородатый человек в лодке, а под картинкой я разглядела мелкий подзаголовок: «Предания о мужественных людях». Всё это вызывало у меня предвкушение чего-то иного и настоящего

Дома, сидя на полу под торшером с баранкой в одной руке и с книжкой – в другой, я вскоре убедилась, что предчувствия меня не подвели. В книжке было три истории. «Падун» оказался водопадом, а «Моргунов» он был из-за Моргуна - поморского Ивана Сусанина, который завёл морских разбойников в этот самый водопад и сам погиб вместе с ними. Как раз эта история, написанная сложным, витиеватым языком, со множеством диалектизмов, произвела на меня наименьшее впечатление. Но шергинский «Стих об Авдотье-рязаночке» был хорош невероятно. Я читала его до ночи, давясь слезами и баранкой; родители не трогали меня, и месяц заинтересованно заглядывал мне через плечо из-за занавески

Зачинается доброе слово

Об Авдотье-жёнке рязанке.

Дунули буйные ветры,

Цветы на Руси увяли

Орлы на дубах закричали,

Змеи на горах засвистели.

Не от ветра плачет сине море,

Русская земля застонала.

Подымался царище татарский

Со своею Синею ордою...

Почему «Синею» ордою, а не привычной «Золотою» было одновременно и интересно, и неважно. Куда важнее было другое – женщина вернулась с покосов, а на месте её города – одно большое пепелище, и угнали в Орду её мужа, брата и маленького сына. И вот она решает идти и просить «царищу татарского» о милости, а уцелевшие после набега соседи её отговаривают. Говорят, что пропадёт она в пути, погибнет с голоду, разорвут и сожрут её дикие звери…

Отвечает им на это Авдотья:

И то хорошо, и то ладно,

Дождик мои косточки умоет,

Ветер мои косточки обсушит,

Красное солнышко обогреет.

Соседи не унимаются, продолжают её стращать:

В орде тебе голову отымут

Кнутом тебе перебьют спину.

А она отвечает им точь-в-точь как Лисафета в бабкиной истории о Егории

Двум смертям не бывати,

А одной никому не миновати.

И уходит пешком искать эту самую неведомую «Синюю орду», куда забрали её брата, мужа и сына. И в пути претерпевает немало тягот и лишений, но самое трудное ожидает её в Орде. Потому что «царище», решив позабавиться, предлагает ей забрать на выбор одного из своих родных – только одного. Помню, как всё внутри у меня холодела от ужаса перед таким выбором. А Авдотья нашла в себе силы рассудить «не по сердцу, а по уму».

В другой раз могу замуж выйти,

Значит, мужа другого добуду.

В другой раз могу дитя родити,

Значит, сына другого добуду.

Только брата мне не добыти,

Брата человеку негде взяти.

Челом тебе бью, царь татарский,

Отпусти на Русь со мною брата!

Рассудить-то рассудила, но с сердцем ничего поделать не могла. И стояла она так вот перед «царищем», и была тверда и серьёзна, только – «слёзы до пят протекали». И, смягчённый этой её твёрдостью и этими её слезами, «царище» отпустил на волю не только всех троих её родичей, но и вообще всех её земляков, которых взял «в полон» во время того набега. И сказал глубокомысленно напоследок, что и ему, царищу, охота, чтобы кто-то помянул его добрым словом. И почему-то немыслимый этот хэппи-энд был так естественен и так хорош в этой истории, что не было никаких сомнений в том, что так всё и было, а иначе и быть не могло.

Третья новелла из этого шергинского сборника – «Для увеселенья» безотчётно не понравилась мне опять же из-за языка. Он был выспрен, кудреват и слащав, и многие слова казались мне в нём лишними. Но сама история двух рыбаков, оставшихся на пустынном острове, меня совершенно потрясла и изумила. Тогда ещё не было мультфильма на этот сюжет с леоновским закадровым голосом, и я, конечно же, этой истории не знала.