— Значит, завтра ты мне принесёшь Фиру, - задумчиво-приказным тоном напоминает мне Юлька.

— Если мама разрешит.

— Мама разрешит! – стонет мама, прижимаясь щекой к тёплому чайнику. – Мама всё разрешит! Из мамы вы уже и так высосали все соки и свили все верёвки, какие только возможно! А теперь – быстро за стол и пить чай!

— Я не пойду за стол, - строго и печально откликается Юлька и опять утыкается носом в колени.

— Как это – не пойдёшь? Чай с тортом пить не пойдёшь?

— Не пойду, - вздыхает Юлька.

— И с тётей Таней не пойдёшь?

— И с тётей Таней не пойду.

— Тогда и мы не пойдём! – решает мама. – Будем пить чай здесь, у тебя. В углу. Ты не против?

Юлька так поражена этим предложением, что не знает, как реагировать. Пользуясь её замешательством, мама быстренько тащит поднос с чашками и кусками торта, ставит всё это на пол, а сама садится напротив нас на ковёр, скрестив по-турецки ноги. Юлька сохраняет верность своей скорбной роли и не прикасается ни к чаю, ни к торту. Но и не уходит от нас в свою комнату, а остаётся сидеть на полу перед подносом и шмыгать носом в такт нашему разговору. Постепенно горе и злость стаивают и сползают с её лица, как мартовский снег. Остаётся только несколько небольших и нестрашных сугробов по краешкам, на которые уже можно не обращать внимания.

Потом она задумчиво, без обычных протестов, отправляется спать, а мы идём мыть посуду на кухню.

— Я сама её порчу, да? – спрашивает Юлькина мама, терзая полотенцем визжащую тарелку. – Так ведь нельзя, да? Надо или вообще не проявлять строгость или проявлять её до конца, как бы там ни было… А так, как я, - нельзя. Я же сама её порчу. А потом ещё и удивляюсь, почему она такая растёт… Ну, чего ты молчишь? Ты можешь мне сказать – «да» или «нет»?

— Да, - говорю я. – То есть, нет.

— Ну, вот.. Толку от тебя... Нет. Конечно, так нельзя. Надо быть твёрже. Раз наказали – за дело, между прочим, наказали – то всё, никаких поблажек… Пусть знает, что виновата. Кстати, что с это Фимой… Фирой… как её там? Как ты её собираешься покупать, интересно? Ты ведь не знаешь, какую покупать!

— Да, правда. С Зюмой я, по-моему, так и не успела познакомится.

— Вот видишь! Давай так: я куплю, а ты подаришь. Только ни в коем случае не проговорись, что это я купила! Слышишь? Очень тебя прошу.

***

— Юль, ты что в комнату не идёшь?

— Туда нельзя.

— Почему?

— А там бабушка проветривала. Знаешь, сколько свежего воздуха набилось? Полная комната!

***

Туська, которую с недавнего времени перестали пускать со мной в костёл, продолжает живо интересоваться тем, что там происходит.

— Ну, чего вчера было? Про что рассказывали?

— Да много, про что. Про Авраама, например. Как он должен был принести в жертву своего сына Исаака.

— Принести в жертву – это дракону отдать? – беспечно интересуется Туська.

— Не совсем, но вроде того. Авраам должен был убить Исаака. Собственными руками, представляешь?

— Представляю! – мечтательно говорит Туська. – Ну и что – убил?

— Нет. Не успел. Как только он связал Исаака, положил его на камень и занёс над ним нож, Бог сказал ему..

— «Ты что, Амварам, обалдел, что ли? Чего ты делаешь-то?» - старательным басом гудит из угла Юлька.

— Хм… Да. Верно. Примерно так и сказал.

***

— Ой.. Скорей бы уж старость, что ли, да?

— Юль, ты что? Зачем тебе старость? Я понимаю, Туська может о пенсии мечтать – она уже в школу ходит. А тебе-то зачем старость?

— Старенькой быть хорошо. Когда ты старенькая сидишь и плачешь, тебе говорят: не плачь, а то сердце заболит – и вакалардину дают с сахарочком. А маленькая чего? Только соберёшься поплакать чуточку, тебе сразу: а ну, перестань капризульничать! а то сейчас живо в угол пойдёшь!

— Ты спрашиваешь, кто это? Что это за люди, которые это всё пишут? Я не знаю, честное слово… я же не всех их знаю лично. Мне что присылают, то я и правлю. Есть абсолютно замечательные вещи, есть…. ну, как бы сказать?... А вот то, про что ты говоришь… Я не знаю, что это за люди, ей-богу. Может, так получилась, что они родились здесь, от русских родителей, и живут здесь всю жизнь, и в школе, может, неплохо учились… но всё равно они психологически как иностранцы.. они не могут выражать свои мысли по-русски, это им не свойственно. Может быть, это инопланетные разведчики – но тогда их очень паршиво готовили в их разведшколах. Ты не думай, что я над ними.. там, смеюсь или издеваюсь. Я, когда всё это читаю, мне не до смеха, клянусь…. Нет, ну, бывают, конечно, просто халтурщики, элементарно. С этими всё понятно. Эти приходят домой из ночного клуба в два часа ночи, вспоминают, что завтра сдавать рукопись, а там, кроме слова «синопсис» ещё вообще ничего, ни строчки… Ну, и садятся с бодуна, валяют там что-то такое, не разлепляя ни глаз, ни мозга, а потом отсылают мне всё это, перекрестившись, и с чистой душой заваливаются спать. Тут всё ясно. Я сама один раз в школе, в десятом классе, помню, писала сочинение, а уже нужно было бежать на «огонёк» - помнишь, такие были у нас тусовки в старших классах – «огоньки». Нет, ты не помнишь, ты в это время сидела дома и третий том «Капитала» читала, я тебя знаю… Ну, вот. А мне надо было бежать на «огонёк», но перед этим написать сочинение про какого-то человека, который был ранен, и ему в рану попала… по-моему, граната. Прямо целиком. Что, не бывает так? Ну, что-то такое взрывоопасное. Я и тогда в этом не разбиралась, а сейчас и подавно. А хирург ему это дело вырезал так, что взрыва не произошло. Подвиг и чудо мастерства. Это какой-то рассказ был такой, по мотивам реальных событий. И вот - мне надо было написать по этому рассказу сочинение, а я его, естественно, не читала, а время уже поджимает, на вечеринку же надо… И я пишу с ходу: вот, ему в ногу попала граната. Дальше пишу: его не могли везти в госпиталь с миной в ноге,

поэтому хирургу пришлось оперировать на месте… Не знаю, какую мину я себе при этом представляла – противотанковую или там… противопехотную. Мне всё едино было, я на «огонёк» опаздывала…. И дальше пишу: хирург стал думать, как ему извлечь эту торпеду у него из ноги и при этом сделать так, чтобы она не взорвалась... А мне чего? Торпеда так торпеда. Главное – побыстрее отделаться… И завершаю всё это пассажем на тему, как героический хирург ловко извлёк у него из бедра бомбу. Какую именно – атомную или водородную, я уже уточнять не стала, уже совсем было некогда. Так вот – мне таких сценариев, как это моё школьное сочинение, в день присылают штук по пять. Иногда прямо обидно: классный же замысел, и герои местами вполне живые, но – видно, просто невооружённым глазом видно, как автор, сволочь, опаздывает на вечеринку. Или только что с неё вернулся. Хотя... когда только что вернулся – это уже другая стилистика…

Есть ещё графоманы, да. Причём они же тоже очень разные. Есть тихие, безобидные графоманы, вроде тебя. Сидят в углу с ручкой и карандашом, зайчики такие, и играют в свои игрушки, взрослым не мешают. Этим не слава нужна – они получают тихое, незамутнённое удовольствие от самого процесса складывания слов в предложения, а предложений – в текст. Им это нравится, как господину Журдену. Есть ещё такие, для которых процесс писания – это вроде ролевой игры. Им важно самим пережить то, о чём они пишут. Приключение в джунглях, неземную страсть, заседание парткома… кому что больше нравится. А какой продукт получится на выходе – им наплевать, они как те анархисты, у которых «движение – всё, конечная цель – ничто». С философской точки зрения очень даже мудро. А есть такие, которым во что бы то ни стало нужно общественное признание. Вот эти вот – да, эти – тушите свет. И, главное, они же не понимают ничего! Им ничего нельзя втолковать! Я ему говорю: Паша, посмотри, что ты написал: «Навстречу Михееву задумчиво, головой вниз, спускался с лестницы Наливайко». Я ему говорю: Паша, тебе часто приходилось спускаться с лестницы головой вниз? А он не понимает! Он не хочет понимать! А чтобы ему это показать более наглядно, у меня не хватает ни жестокости, ни физических сил. Или вот – ещё один пишет: «Несмотря на своё русское происхождение, Александр обладал чисто по-испански совершенным владением языка». Или вот, да? Смотри – ещё для тебя подборка: