Княжне было очевидно, что они близки. Уж слишком беззастенчиво царевна прижималась к Якову. А он всё пытался приобнять ее, но рука безвольно падала на пол.

Евдокия глядела на них из темноты не мигая.

Ее давно волновали подобные вопросы. Как это бывает? Как случается? И что чувствуешь, когда рядом кто-то есть? Когда к тебе кто-то прикасается. Обнимает. Целует…

Когда-то давно она пыталась подсмотреть подобное в мыслях и чувствах своих служанок и даже приходивших к отцу бояр. Но увиденное мало напоминало сказку.

Однако сейчас перед ней была царевна, а у нее не могло быть, как у служанок и боярских жен. Ведь так?

Евдокия попыталась заглянуть в ее разум, но его заслоняли стены не менее прочные, чем те, что окружали Кощеев замок. А вот разум юноши не охраняло ничего. И княжна нырнула в него, но там царила агония. Евдокия испугалась, потому что однажды ей уже довелось окунуться в подобное, и сбежала.

Давным-давно у нее была нянечка-кормилица, она рассказывала Евдокии сказки, и маленькая княжна мечтала, что за ней явится царевич и освободит, заберет у отца и увезет туда, где они будут счастливы. Нянечка пряла, или вышивала, или шила что-то, и сказки лились из ее уст одна за другой, обрастали подробностями и прорастали обещаниями: и с тобой, родная, так будет. Евдокия лежала на лавке и смотрела на пламя свечи, и в нем видела всё, о чем говорила женщина. Мысли нянечки были текучи и спокойны, как вода, и вместе с ней юная княжна верила в свое чудесное будущее.

Евдокии минула шестая зима, когда отец решил, что нянечка ей больше не нужна.

И она осталась одна. Отец старался оградить дочь от тех, кто мог догадаться о ее способностях и как-то повлиять на нее, запретил слугам разговаривать с ней. Сам взялся тренировать ее и требовал докладывать, о чем думали те, кто приходил к нему с челобитными и донесениями. Евдокия сидела за плотной занавеской позади отца и слушала, слушала, слушала… Мужчины, посещавшие ее отца, мыслили о плохом и желали плохого друг другу. Вряд ли их помыслы были тем, о чем стоило знать шестилетней девочке. Но она никогда об этом не задумывалась. Послушно запоминала и пересказывала отцу и пыталась понять их в меру своих сил.

Между тем по палатам поползли слухи: дочь князя – чудовище, и он не зря прячет ее ото всех. И отец остался единственным человеком, чья речь бывала обращена к ней.

Так длилось до тех пор, пока в качестве слуги за трапезой к ней не приставили мальчишку из мелкого боярского рода. Его звали Степаном. Он был ее ровесником. Сейчас Евдокия уже не могла вспомнить его лица, о чем втайне от самой себя горевала. Но за долгое время он стал первым, кто заговорил с ней. В первый раз она промолчала. Во второй – улыбнулась. В третий – не смогла удержаться от ответа.

Степан не думал ни о чем плохом, и она была ему искренне интересна. Они подружились, и целых два года им каким-то чудом удавалось скрывать эту дружбу ото всех. А потом он предложил ей сбежать в сад и поесть яблок…

Прошло так много лет, а княжна всё еще помнила ощущение от тепла его ладони – та была мягкой и широкой, и больше, чем ее. Она помнила, каково это было – бежать за ним по коридорам и прятаться на лестнице, держась за его плечо…

И как много яблок было в саду. Степан предложил ей выбрать самое спелое, самое красное. Она выбрала, он сорвал. Сок брызнул во все стороны, когда Евдокия вонзила в него зубы.

А потом ее отец их нашел.

Кощеева дочка продолжала шептать что-то своему жениху. Евдокия не удержалась и снова скользнула в его разум, подслушивая их разговор.

– …подвернется возможность, беги.

– Нет.

– Да.

Княжна снова рванулась назад, попыталась и не смогла сдержать стона.

Сколько ей было, когда отец впервые приказал внушить мысль другому человеку? А сколько – когда заставил подчинить себе кого-то полностью? Он говорил, что людская жизнь бессмысленна, а значит, ничего не стоит. Что сами боги, назначив их князьями, дали им право решать, кому как жить и жить ли вообще. Что привязывается лишь челядь к своим хозяевам. Что силен тот, кто ни о ком не жалеет и ни в ком не нуждается. Что за добросердечностью скрываются страх и слабость. И доказывал ей это раз за разом, шантажируя бояр судьбою их родни.

Шли годы, и ничего не менялось. Евдокия перестала верить, что кто-то придет и заберет ее у отца. Ростислав был сильнее всех, и от него не было спасения.

А потом однажды он сказал ей, что она выходит замуж.

Княжна до сих пор с отчаянным стыдом вспоминала робкую надежду, затеплившуюся в душе: снова ощутить свою ладонь в чьей-то ладони. Но главным было то, что она покинет дом отца. Наконец-то покинет!

Очень осторожно княжна осведомилась, кто станет ее супругом.

– Я предложил тебя в жёны Кощеевому сынку, – довольно улыбнулся отец и этими словами убил все ее надежды вернее, чем сделал это когда-то взмах его кнута. – Предания лгут: Кощей спрятал свою смерть куда надежнее, чем все думают. Но его сын должен знать, где она. Наверняка Кощей выставил ему щиты, так что, прежде чем читать его, дождись, когда заснет. Уж постарайся сделать так, чтобы царевич не отослал тебя прежде. И не показывай ему свою спину, – поморщился он. – А если не получится выведать про смерть Кощееву у царевича, найди способ узнать об этом у самого Кощея. Мужчины порой бывают откровенны с теми, кто умеет доставить им удовольствие.

И всё стало понятно. В том числе – зачем у них томился старичок-артефактор, контроль над которым Евдокия обновляла каждый день, что явно не шло ему на пользу.

А потом отец добавил:

– Не справишься – убью.

Он и раньше иногда грозил ей расправой, но в этот раз Евдокия ему поверила.

Выбора не было. Она очень не хотела умирать. Она еще помнила, как это больно.

До того дня, когда царевич забрал ее, княжна ни разу не видела ни его, ни Кощея. Зато много слышала о Кощее от отца и в мыслях бояр и послов. И еще в нянюшкиных сказках. Евдокия была уверена, что он чудовище, а значит, и сын его такой же. Но с того момента, как царевич впервые обратился к ней, привычный мир перевернулся с ног на голову и уже не стал прежним. В мире царевича всё оказалось не так, как в ее. И дело было не в том месте, куда он ее привел, и не в том, где спрятал потом. Дело было в людях. В тех, кого княжна узнала после того, как покинула дом отца. Они были совсем другими. И царевич был совсем другим. Всё, чем жили отец и бояре, для них не имело никакого значения, никакой ценности.

Поняв, что царевич не собирается брать ее в жёны, Евдокия решила воспользоваться наказом отца. Но и тут всё пошло не так, и княжна не знала, радоваться или огорчаться. Царевич был красив и обходился с ней хорошо, ни разу не поднял на нее руки – даже в тот раз, когда явно хотел это сделать. Но в его мыслях жила другая, и отчего-то он был верен ей и собирался таковым оставаться, это было очевидно даже несмотря на то, что прочесть его не вышло.

А потом были долгие три месяца в лесной избушке, жители которой думали об очень простых вещах: как добыть дров да из чего приготовить ужин, радовались, что солнце греет теперь сильнее и дольше, улыбались первой капели и собирались три раза в день за одним столом, чтобы вместе подкрепиться немудреной пищей и поблагодарить богов за то, что живы и здоровы.

Среди их мыслей и чувств было так спокойно и безопасно. И никого в лесу больше не было на много верст вокруг. Евдокию никто не трогал. День-деньской она гуляла или сидела за прялкой и прислушивалась к происходящему за стеной. Княжна врала себе, говоря, что просто ждет, когда к ней вновь придет Юлия. На самом деле Евдокия не желала ее появления, ведь оно означало, что ей вновь придется вернуться к отцу. Особенно горько стало думать о своей задаче после того, как Ждан предложил показать ей дорогу до реки. Они шли по глубокому снегу, и в одном месте княжна провалилась по колено, а Ждан взял ее за руки и вытащил оттуда.

Они оба были в меховых рукавицах, но Евдокии показалось, что она ощутила жар его ладоней даже сквозь них.