— Значит, не стоит и пытаться? — Насторожился я.

— Ну, пытаться-то всегда стоит, — автор пожал плечами. — Где-то в голове держать такую мечту или сверхзадачу… просто понимать, что в реальности вряд ли что-то глобальное получится. Но понемногу книги все-таки мир меняли. Сами пробуете писать? — вдруг спросил он.

— Нет… наверное, нет… — от неожиданности забормотал я, смущаясь ещё сильнее, будто меня поймали за чем-то неприличным. — Честно: мне кажется, что это дико тяжело, и я не уверен, что получится. Должна быть сильная мотивация. По правде говоря, не представляю, что может заставить человека потратить столько времени своей жизни, придумывая и записывая истории. Нет, сейчас-то понятно: вас уже издают и будут издавать. А раньше? Что, если вы написали целую книгу — а она оказалась никому не нужна? Или ещё хуже: вы написали книгу. Прославились. Заработали кучу денег. А потом вдруг поняли, что ваша книга меняет жизнь других к худшему. Заставляет поверить в несуществующие фантазии, разочароваться в этом мире… может, даже принять фатальное решение?

Я мысленно последними словами ругал себя за то, что не подготовился заранее: мои вопросы звучали неловко. И зачем я про деньги вставил? Ещё подумает, что я какой-то сумасшедший завистник, который притворяется фанатом…

— Наверняка и такое бывает, — спокойно ответил писатель. — Не знаю. Если так думать, то надо ничего не писать. Ничего не говорить. Сидеть дома и не выходить. А лучше вообще не рождаться. Такой, знаете, буддизм доведенный до абсурда… — он сделал паузу и с любопытством поглядел мне в глаза, внимательно наблюдая за моей реакцией. — Вот скажите, вы ведь в жизни делали какие-то ошибки, кому-то причиняли зло, пусть даже случайно? Иначе ведь не бывает! Так что из-за этого не жить? Если бы вам был дан выбор, заранее, родиться и, возможно, сотворить зло или родиться и попробовать сделать добро — вы бы что выбрали? Кстати, был такой рассказ у Акутагавы Рюноске, в переводе Аркадия Стругацкого, если не ошибаюсь… там у младенцев перед рождением спрашивали, хотят или нет рождаться…

Автор выжидающе смотрел на меня.

— Я бы родился, — сказал я, пожимая плечами и стараясь улыбнуться. — Да, кажется, Пелевин устами одного из героев написал на эту тему: «жизнь ой… Но да!»

Вот зачем я это ляпнул? Я прослушал ту книжку в машине, коллега по работе сбросила ссылку и меня неожиданно заинтересовали рассуждения по современному искусству… а вот в каком году она была написана? Блин, там, кажется, про смартфоны было! Что, если он обратит внимание и сейчас начнёт допытываться, что это за книжка и кто такой этот Пелевин?..

— Книга всегда кому-то нужна, — улыбаясь, продолжал писатель. — Хотя бы автору. Я начал писать, потому что хотел прочитать книжку, которая бы мне во всем понравилась. Такой не было, и я начал придумывать свои. И опять же — любая книга, если ее писать искренне, кому-то понравится.

— Понимаю… — кивнул я. В глазах писателя было доброжелательное любопытство. Он явно изучал меня. А я вдруг подумал, что, если и дальше буду беспокоиться о том, как выгляжу со стороны, то так и не спрошу о том, что меня на самом деле беспокоит. — А скажите, вы бы хотели знать будущее? Ну, хотя бы на пару десятков лет вперёд?

— А вот про это фантасты часто писали. Ну, дату смерти точно не хотел бы знать! После этого трудно жить. А что-то другое… ну да, конечно. Было бы полезно быть готовым к каким-то событиям. Знать бы заранее, что СССР развалится, к примеру…

— Вы бы попытались предотвратить это?

— А вот тут всё зависит от того, можно ли изменить будущее. Абсолютно оно или относительно. Если всё предопределено, как запись на пластинке, и мы лишь звукосниматель, который скользит по канавке, повторяя ее изгибы — то знать будущее страшно и бесполезно… — он провёл пальцем по столу, будто изображая иглу. Потом сделал ещё один глоток пива и продолжил: — Но если мы не звукосниматель, а резец, который может делать новую звуковую дорожку? Впрочем, и звукосниматель тоже оставляет свой след с каждым проходом… что-то меняет. Попробовать бы точно попробовал.

Он улыбнулся и кивнул мне, словно подбадривая.

— А если, допустим, во время этих попыток вы понимаете, что изменения в лучшему там, где вы вмешались, приводят к ухудшению ситуации в другом месте? Будто бы в мире есть равновесие, тайный сговор между светом и тьмой, нарушить который сложно и опасно… Стали бы продолжать попытки? — я продолжал задавать вопросы, хоть и понимал, что самое главное писатель уже сказал.

— Вот честно скажу — не претендую на всеобщее благо. Я лучше постараюсь сделать лучше вокруг себя, а в других местах пусть стараются другие.

В этот момент к нам подошёл тот самый сухощавый мужик, который рассуждал про подводную лодку на орбите. Он кивнул писателю, потом тихо произнёс: «Соня приехала».

Писатель поднялся, допивая последний глоток пива, кивнул нам на прощание и направился в сторону выхода.

Казалось, что это было не со мной. Чем больше проходило времени, тем больше картины прошлого теряли значимые детали, мутнели, становились всё более сюрреалистичными.

Тренируясь на турниках по вечернему морозцу, я вспоминал то время, когда работал топом в одной из крупных государственных контор и жил в Заречье. Как-то по случаю я купил абонемент в пафосный фитнес-клуб World Class в Сколково. Какое-то время даже занимался индивидуально с инструктором.

Это был здоровенный, накачанный парень, блондинистый, улыбчивый. Кажется, у него было какое-то военное прошлое, но расспрашивать я не решился. Он часто любил повторять, что «человеческий разум — это нарост на железах внутренней секреции».

И, наблюдая за собой, я был склонен согласиться с этим утверждением.

Когда я решился на всё это — то не сомневался, что мысленно останусь тем же умудрённым жизнью и экстремальными событиями мужиком, ко всему готовым, с холодной головой и способностью к трезвому расчёту даже в самых трудных и запутанных ситуациях.

Но теперь, пребывая в семнадцатилетнем теле, я понял, что не только мир изменился для меня, став более ярким, насыщенным, выпуклым. Неотвратимо менялся и я сам.

Мои реакции стали более эмоциональными. Я стал способен на сиюминутные порывы, которые случались безо всякого просчёта последствий.

А ещё будущее, ради изменения которого я и затеял всё это, перестало казаться реальным. Да, Катастрофа по-прежнему маячила дамокловым мечом — но где-то там, далеко впереди. Не сейчас. Не завтра. И, значит, можно какое-то время просто продолжать жить в своё удовольствие, наслаждаясь тем, что я успел сделать в первый месяц своего пребывания здесь.

Больше того: я боялся перемен и придумывал себе всяческие оправдания.

После того разговора с писателем я понял, что на самом деле хочу, чтобы воспоминания о будущем ушли совсем. Чтобы просто прожить оставшиеся тридцать лет, стараясь получить максимум от жизни и не беспокоясь о глобальных проблемах. Я сознательно тянул время, откладывая дальнейшее планирование.

Поначалу это открытие меня испугало. А потом я подумал о снах, где возвращался в Катастрофу, которые повторялись с удручающей периодичностью, и понял, что происходящее — естественная реакция разума. Я переживал что-то вроде ПТСР, только усиленный иным гормональным балансом и давлением среды, где не было выхода подлинным эмоциям.

Как-то вечером, изображая активную подготовку к сессии, я сидел в «ленинке», незадолго до вечерней поверки. Кто-то включил телек и смотрел «Сегодня» по НТВ.

Говорили о слушаниях в парламенте по поводу раздела Черноморского флота и возможности возврата Крыма. Потом было включение из верховной рады Украины, где депутаты оскорбляли Жириновского с Лужковым, в довольно жёсткой форме.

До этого я часто сталкивался с теленовостями, конечно же. Откуда ещё узнавать, что в мире происходит, когда нет доступа к интернету и телеграм-каналам? Ну да, проблем было много: только что отгремели массовые демонстрации по всей стране, на которых люди требовали решить вопрос с выплатой зарплат. Ельцину в прошлом месяце сделали операцию на сердце. Черномырдин, ставший на время первым лицом в государстве, выходил «общаться с народом без охраны»… смотреть на это было противно, но нужно, чтобы ориентироваться в происходящем.