Но Лебедь удовлетворенно кивнула и отвернулась, будто не произошло ничего заслуживающего ее внимания. Настя взяла мужа за руку и повела в сторону, за колонны. Василиса снова взглянула на царицу, но та уже беседовала с кем-то из гостей. Зато Гвидон очень внимательно смотрел в спину уходящего Сокола.

Кабинет Баюна распахнул им свои объятия и принял в них, когда они шагнули из зазеркалья. Мирт на подоконнике встрепенулся, просыпаясь, когда тяжелые шаги начальника, замыкавшего их группу в проходе по зеркальной тропе, нарушили предрассветную тишину. Сокол с Настей шли посередине. Вид у Сокола до сих пор был малость безумный.

– И какого Горыныча это было?! – едва ли не прошипел Кощей, когда зеркальный проход закрылся. – И где была твоя силища, когда мы сражались с Марьей?

– Это я на эмоциях, – выдохнул Финист и тяжело сглотнул, вздохнул глубоко.

Настя стиснула руку мужа, открыла рот, видимо, желая сказать, что сейчас не лучший момент устраивать допрос, но Кощей продолжил, не дав себя перебить.

– И что тебя так взволновало? – зло прищурился он, делая шаг вперед.

– Да он прямым текстом позвал Настю к себе в постель! – снова взорвался Сокол. – А потом еще и заявил, что отказа не примет, и все это при мне!

– Финист, пожалуйста! – воскликнула Настя. – Это была провокация чистой воды!

– Да понял уже! – выкрикнул Финист и со всей силы ударил кулаком по стене.

Кладку промяло на сантиметр, и во все стороны брызнуло кирпичное крошево. Тяжело дыша, Сокол стряхнул его с руки.

– Успокойся, – потребовала Настя на этот раз твердо и тихо. – Сделанного не воротишь. Вопрос в том, зачем ему это понадобилось и что будет дальше. Но сейчас мы здесь, и мы свободны, удовлетворимся этим.

Она поймала взгляд мужа и удерживала до тех пор, пока его дыхание не выровнялось. Тогда Финист отвел глаза, взглянул на рассеченные о стену костяшки и направил силу в ладонь, исцеляя порезы. Подобные мелочи боевые маги лечили на раз-два.

– Узнаете в ближайшее время, – вздохнул Баюн, который, что удивительно, до этого молчал и даже не стал высказываться по поводу порчи казенного имущества. Он выглядел понуро, и казалось, что даже насыщенный черный цвет его костюма померк. – Идите по домам. И если захотите попрощаться, приходите завтра к ужину. Может быть, вы согласитесь оказать мне честь и разделить со мной последнюю трапезу здесь.

Сто пятьдесят три года назад где-то в Тридевятом

В саду при женском тереме нынче было скверно. Недавно прошел сильный дождь, дорожки развезло, влажный стылый воздух холодил нутро, гнал внутрь: иди, грейся у печи, чего тут бродить? Солнце все еще скрывалось за тучами, и в полумраке цвет умытых водою листвы и травы казался насыщеннее и гуще.

В такую погоду Волк не надеялся встретить здесь Софью. Пришел, потому что всегда приходил, но быстро учуял среди сырости ее запах, совсем свежий, и легко нашел ее в лабиринте дорожек. Она была одна, и это было невероятным везением.

– Софа! – окликнул он и приблизился едва ли не бегом.

Она обернулась, и Волк на мгновение сбился с шага. Снова беременна. Да сколько можно-то…

– Слав, – поприветствовала она безо всякого удивления.

– Ну, здравствуй, – справился он с собой. – А я недавно вернулся. Смотри, что тебе привез.

Он отцепил от пояса и протянул ей небольшой холщовый мешочек, перетянутый кожаным шнурком. Софа мешочек приняла, открыла и вытряхнула на ладонь несколько сушеных фиников. А потом без особой радости наклонила руку, давая им скатиться обратно, и снова затянула шнурок.

– Они сладкие, – уверил Волк, потом спохватился и предупредил на всякий случай, – только внутри косточка.

– Лучше бы ты мне привез той самой травки, после которой, говорят, женщины больше не тяжелеют, – вздохнула она. – Прогуляешься со мной?

И, не дожидаясь ответа, Софа тяжело и медленно двинулась дальше, шагая вперевалочку и придерживая рукой большой живот. Выглядела она уставшей, изнуренной. Ничего не осталось от былых пышных форм, а под глазами залегли серые тени. Шестой ребенок за семь с половиной лет. Надо понимать.

Волк пошел следом.

После свадьбы Софьи с царевичем он отчего-то вдруг испытал укор совести, его мучило неясное чувство вины, и оно раздражало хуже, чем зубная боль. Пытаясь заглушить его, Волк стал навещать царевну. Дарил ей книги и сладости, что привозил из своих странствий, рассказывал истории. Первые два года она радовалась ему, но потом ее радость сошла на нет. И несколько последних книг она даже не открыла. Взгляд у царевны – а теперь уже царицы – стал безразличным и все чаще отсутствующим, и то и дело Волк замечал, что во время беседы она замирает, уходит куда-то в себя и вовсе его не слышит, и вся она, когда-то такая горячая и живая, обратилась в лед.

Софья дошла до лавочки, стоящей под рябиной, оглядела ее в поисках сухого места. Волк засуетился, провел ладонью по спилу на бревне, и его поверхность мгновенно высохла. Взглянул ей в лицо, но она на него не смотрела, опустилась на лавку, а потом и вовсе полулегла на ее спинку, как вовсе не пристало царице, и протяжно выдохнула. Большой живот на маленьком теле казался чем-то чужеродным и словно грозился вот-вот раздавить.

– Поговорила бы ты с мужем, – предложил Волк неуверенно, присаживаясь рядом. Провел пятерней по волосам, приглаживая их.

– Кажется, моему мужу не дано понять, как получаются дети, – хмуро ответила Софа, бесцельно обводя взглядом мокрый сад. – Знаешь, что он сказал мне в этот раз? «Опять ты…»

Она замолчала, и молчание это разлилось вокруг нее тоской и безнадегой.

– От зелий здоровье портится, будешь бледная… – начал было Волк, но умолк, поняв, какую чушь несет. Будто от постоянных родов не портится.

– Поговори ты с ним, – предложила Софа.

– Кто я такой, чтобы ему указывать? Ни разу он меня не послушал – и теперь не послушает.

Софа горько улыбнулась, потом и вовсе рассмеялась.

Волк отвел глаза.

Думал ли он, когда крал ее, чем все может обернуться? Для нее. Для него. Да ни о чем он не думал.

И кажется, нынче на свете осталась лишь одна вещь, что еще могла разжечь в Софье неподдельный интерес. И каждый раз Волк ждал и одновременно боялся этого вопроса. И как всегда, вопрос прозвучал.

– Что же Кощей? – словно невзначай обронила Софа. – Уже вернулся?

Волк давно пожалел, что когда-то рассказал ей о Кощее и его сокровищнице. Кажется, если что и осталось в царице живого, то это вера в то, что там, в замке в Нави, хранилось нечто, способное превратить ее в ведьму и даровать свободу, и, более того, она убедила себя, что эта неосуществимая, совершенно сказочная идея и есть ее единственная надежда на спасение. И Волку бы объяснить пожестче, как она ошибается, но он не решался. Ведь тогда мог погаснуть последний сохранившийся в ней от былого пламени огонек.

– Пока не объявился, – мотнул головой он.

– Выходит, – вскинула бровь Софья, – сокровищница его совсем без охраны стоит?

– Ну почему же? Охранные и обережные заговоры все еще действуют, он ведь их не на час и не на день накладывал.

– М-м-м…

Волк тяжело вздохнул.

– Софа… Оставь эти мысли. Они не доведут до добра.

– Словно сейчас оно у меня есть, это добро.

– Кощеев замок – гиблое место. И мало кто ушел оттуда по своей воле.

– Но если он умер, разве не должны были утратить силу его заговоры?

– Он бессмертен. И рано ли, поздно ли вернется. И несдобровать тому, кто решит воспользоваться его отсутствием.

– А я бы воспользовалась… Такой шанс…

– Софа!

– Хватит! – оборвала она. – Не ты сидишь в золотой клетке, не ты рожаешь детей и терпишь присутствие этого… этого…