– На-асть, а помнишь, какой я пир устроил, когда Борислав родился… Неделю гуляли.

– Помню, – буркнула Настасья, но он услышал в ее голосе улыбку. – Вы ему спать не давали, я вас всех тогда люто ненавидела.

– И когда Светозар родился, пировали… И Тихомир. А рождение Ярославы как следует не отметили… Не дело это… Надо собрать всех… Дочка же… Любимая… Единственная… Потом придет какой-нибудь… Задурит… Права заявит… Все поотстреляю…

– Ну да, будто ты в свое время не так же поступил, – пробормотала Настя, но Финист уже спал.

Она аккуратно высвободилась из его ослабевшего захвата, переложила его голову со своих колен, встала, поцеловала в лоб и хотела уйти, но не смогла. Легла сзади, обняла со спины. Пахло медом (она все делала вид, будто не в курсе, что бренчит в сумке Финиста после встреч со старшим сыном) и родным мужчиной.

Весь день она представляла сцены одна хуже другой и пыталась успокоить дочь, которая, прекрасно ощущая состояние матери, выдавала истерику за истерикой, прервавшись лишь на недолгий дневной сон. Кинжал на стене сверкал отполированными боками, и к концу дня Настя поймала себя на желании выдернуть его из рамы и разломать. Ушел – значит ушел. Сбрасывает, и пусть. У нее вообще-то тоже гордость есть. А вечером, когда Яра наконец уснула, она не выдержала. Разрыдалась. Решила, коли придет – дверь ему не откроет. Кто ж знал, что, убегая, он успел прихватить с собой ключ?

Ну и ладно, будто ни разу не ругались. И хуже бывало. Зато ночи в обнимку с мужем она все-таки дождалась. Живым, целым и невредимым мужем, пусть и пьяным впервые за долгие годы. И сейчас все было хорошо, и этим нужно наслаждаться, а там видно будет. Утро вечера мудренее.

В конце концов, ведь раз за разом они выбирали друг друга, и это было самым сложным и самым прекрасным. Сотни раз прощали друг другу смешное и страшное. Тысячу раз заново решали любить друг друга. И стали друг другу домом, к которому стремились каждое мгновение, а иначе и быть не могло.

Последний луч солнца мигнул и погас, сила пробудилась и разлилась по венам, заставляя Василису проснуться. Она резко открыла глаза и рывком села в постели, не сразу сообразив, где находится, но потом увидела знакомые цветы на обоях и рамочки с птицами и успокоилась.

Она была дома. Память вернулась к ней. Кощей убил Марью. Все закончилось.

Василиса откинулась обратно на подушки.

Этим утром они с Кощеем вернулись домой, и он уложил ее спать. Наверное, зачаровал, потому что спала она спокойно, долго и без снов. Подобные чары были запрещены, но мужу Василиса доверяла полностью и по их поводу не беспокоилась – наоборот, была благодарна. Сейчас же за окном стремительно темнело, спальня погружалась в сумрак, и это тоже порадовало. В темноте лучше думалось, а ей было о чем подумать.

Она предала Настю и Финиста.

И Кощей воспользовался этим.

Финиста едва не убили.

Ее саму едва не убили.

Все это время Марья считала себя законной женой Кощея и, возможно, была права. И Кощей никогда не забывал об этом. Поэтому не сказал ей о Моревне. Предпочел солгать, полагая, что действует во благо. Но блага не получилось.

Но возможно, Кощей ошибся, потому что устал. Он взвалил на себя слишком много. И видимо, решил, что ответственность за их безоблачную семейную жизнь тоже лежит исключительно на нем. Пожалуй, отчасти в этом была ее – Василисы – вина. Пятнадцать лет назад, прежде чем выйти за него замуж, она поставила перед ним ряд условий. В том числе что он никогда не потребует от нее уйти за ним в Навь. Она прекрасно знала, что Кощей разрывается на два мира, пытаясь успеть и там и там. Волновало ли ее это когда-нибудь по-настоящему? Кощей никогда не жаловался на усталость, так что, наверное, нет.

Василиса вдруг вспомнила Ивана. Его по-царственному прямую спину, и взгляд, и голос, и жесты… Ей было тяжело думать о нем. Спустя годы, что прошли с их брака, она в полной мере осознала, насколько виноватой была перед ним, как сильно испортила ему жизнь. Она заставила его жениться на себе, а потом ни дня не была ему по-настоящему верна, все время думая о том, что, возможно, где-то ей был уготован кто-то лучше и ближе.

Мать учила Василису заботиться о муже, удовлетворяя его физические потребности: постирай ему рубаху, накорми, напои, в баньку попариться своди да на чистые простыни уложи. Но в царском тереме было полно слуг, которые делали все это за нее, а она понятия не имела, как ухаживать по-другому. Василиса с детства привыкла к работе, но там ее было слишком мало, зато мыслей пришло слишком много. У нее был прекрасный шанс наладить их отношения в самом начале, в то первое время, когда Иван еще был добр с ней. Однако для этого нужно было стать кроткой и покорной, искать подход, а этого никак не получалось. Она злилась на него и не могла понять почему и, только выйдя замуж за Кощея, осознала: она злилась за то, что они оказались привязаны друг к другу и между ними не было ничего, что скрасило бы эту связь. Тогда ей казалось, будто любовь должна случиться сама по себе, если мужчина рядом достоин ее.

Но Иван тоже причинил ей много боли. Отнял сына. Окончательно лишил свободы. Однако не сослал в монастырь и не отравил потихоньку, чтобы взять себе другую жену. А ведь наверняка, как и она, страдал от одиночества в их неправильном, мертвом браке. Иногда Василисе хотелось верить, что у него была любовница, которой он был небезразличен и которая дарила ему тепло. Потом она вспоминала Алексея у груди кормилицы…

Но вот она снова была женой, и ей казалось, что на этот раз замечательной. Ведь в этот раз она правда любила! Но бездействие порой может обернуться не меньшим предательством, чем действие…

Марья…

Одно ее имя будило в Василисе все то, что она годами подавляла в себе. Не просто так Моревна разглядела в ней тьму. Василиса чувствовала ее внутри: крохотное семя, готовое пойти в рост, стоит только дать ему пищу. А пищи нынче было хоть отбавляй. Гнев, ненависть и страх – ее лишили памяти о муже и о самой себе. Вина – теперь не только за прошлое, но и за то, что едва не стала причиной смерти Финиста, едва не лишила лучшую подругу мужа и столько лет игнорировала потребность Кощея в отдыхе. Ревность…

Ревновать было глупо, но Василиса ничего не могла с собой поделать. Да, Кощей сам отрубил Моревне голову. Но после сам сложил погребальный костер. Все было слишком сложно…

И пожалуй, со всем этим ей следовало справиться самостоятельно. Кощей ценил в ней прямо противоположное, не стоило ему знать, что с ней происходит. Василиса понятия не имела, как загладить вину перед Настей и победить свой страх перед тем, что кто-то вновь может прийти и разрушить все, что она так долго строила, но вот стать своему мужу хорошей женой она могла и должна была прямо сейчас.

Говорить ночью, не обдумав все при свете дня, – плохая идея, но Василиса не готова была поручиться, что с утра не испугается и не передумает. А передумать было нельзя. Поэтому она тихонько пробралась в спальню к мужу и, как и ожидала, застала его неспящим. Кощей лежал в постели и изучал потолок и при ее появлении едва ли не подскочил.

– Ты проснулась, – нервно улыбнулся он.

Окно было не зашторено, и света с улицы хватало, чтобы разглядеть его лицо.

– Я думал… То есть я не знал… То есть, по сути, это твоя первая ночь дома после… в общем, я хотел… но…

– Тише, – попросила Василиса, уловив в его бессвязной речи все, что было необходимо. Уже то, что он запинался, говорило о многом. – Все нормально, я выспалась и хочу к тебе.

Он подвинулся, освобождая ей место, Василиса кошкой скользнула под одеяло, устроилась у него на груди, с наслаждением потерлась щекой о голую кожу. Наконец-то вместе и одни, как же хорошо… На постель падал лунный свет, путался в одеяле. Василиса зачерпнула его ладонью, поднесла к лицу, подула, и он разлетелся под потолком светящимся крошевом. Она любила этот простенький фокус и до сих пор помнила, как отразились огни в глазах Кощея, когда она проделала это в его присутствии в первый раз…