Демьян облизнул губы.

– О маме… Не говорите ей.

– Почему?

– Не хочу, чтобы она беспокоилась. И не хочу, чтобы думала, будто я ищу родного отца, потому что мне недостаточно вас.

– Она так не подумает. Но как скажешь. А ты хочешь найти своего отца?

Демьян кивнул. Потом мотнул головой.

– Не знаю, – наконец решил он. – Но увидеть, наверное, да. Для начала. А там решу. Это возможно?

Кощей вскинул бровь.

– Почему нет?

– Прибегнем к магии?

– Оставим это на крайний случай. Найти человека можно и без магии. Мне понадобится всё, что ты о нем знаешь.

Демьян снова кивнул.

– Я составлю список. Как там Злата?

Кощей откинулся на спинку кресла, тяжело вздохнул, и за вздохом этим Демьян ощутил усталость куда более глубокую, чем отец позволял себе показывать.

– Так же, – ответил он. – Я начинаю думать, что мы зря даем ей предаваться меланхолии. Нужно вывести ее из дома, отвлечь от переживаний, только…

Вопрос остался незаданным, но Демьян и сам понимал. Только как?

– Зайди к ней, – попросил Кощей. – Уверен, она хотела бы тебя увидеть. А пока обсудим дела насущные. Расскажи-ка мне, как там Евдокия.

Зеркало было хорошее: большое, круглое, в костяной оправе. Совсем не чета казенному. Это зеркало Варвара Саввишна принесла ему из запасов, повздыхав, что по казенному не разговор выходит, а одно расстройство, а Яков и так выглядит слишком расстроенным, чтобы еще и с этим мучиться. Яша спорить не стал, на споры сил не осталось. Но хранительница архива оказалась права: кто бы ни создал этот артефакт, постарался он на славу, и Якову чудилось, что отец с матушкой прямо рядом с ним сидят.

– …так что всё у нас с Климом хорошо, – рассказывал он, всматриваясь в озабоченное лицо матери по ту сторону зеркала. – Едим вдоволь, живем в тепле, со всеми дружны. Бабушка нам помогает. И вы не о нас волнуйтесь, а себя берегите. Как вы там, все здоровы?

– Все, Яшут, все…

Мать улыбалась ему так ласково, что в груди щемило. Хотелось, как маленькому, упасть к ней в объятия. И как никогда Яков сейчас ощущал расстояние, что разделяло их.

– Вот и славно, – выдохнул он, и голос дрогнул.

Где-то в доме заплакал ребенок, мать обернулась, потом снова посмотрела на него, и Яков поспешил ее успокоить:

– Я скоро еще с вами свижусь, не пропаду больше.

Мать снова улыбнулась, последний раз жадно оглядела его, осенила защитным знаком и отступила, пропала где-то за рамой зеркала. Отец помолчал немного, дожидаясь, когда она выйдет из комнаты, и взгляд его стал строгим.

– Что там у вас? – серьезно спросил он. – Это ты молодец, что мать волновать не стал, а теперь говори как есть.

Как есть. Как есть было плохо, а Яков уже решил, что всё рассказывать не станет. Но совет ему всё равно был нужен.

– Я начинаю думать, что зря пришел в этот мир… – выдавил он и замолчал. Слова, которые всё чаще приходили на ум, дались нелегко. Но и отец молчал, ожидая пояснений. Пришлось снова поднапрячься. – Тут всё не так, и я не могу привыкнуть… Не знаю…

– Тогда сиди дома и носа из него не кажи, – просто ответил Светозар. – Но и не надейся чего-то добиться или узнать. А коли желаешь добиться, будь готов, что за порогом мир шире и мудренее, чем ты привык.

«Легко тебе говорить, – внезапно разозлился Яков. – Ты-то за порог и не ходил». Но тут же подавил эту неуместную вспышку гнева. Куда пойдешь, коли столько ртов кормить нужно. И всё же отец там, где всё родное и знакомое, а он здесь. А ведь впереди еще учеба, и от нее точно не скроешься за высоким забором Конторы. Но сначала нужно разобраться с тем, что уже успело произойти.

– Мне нужно кое-что сделать… попросить прощения… а я… я не решаюсь. Я ошибся и, возможно, продолжаю ошибаться. Я бы рассказал, но это не мой секрет.

Отец снова помолчал, а потом заговорил медленно, явно обдумывая сказанное:

– Что секрет чужой не желаешь выдать, чтобы себя выгородить – это хорошо. Ошибиться же любой может. Но я тебя не так воспитывал, чтобы ты от своих ошибок бегал или отмахивался. И отвечать не передо мной будешь, а перед собственной совестью. Вот и решай.

Яков согласно кивнул и ощутил, как после слов отца стало проще и яснее. Рядом с ним всегда так было, и его заветы он знал наизусть. Отчего же стало так сложно соблюдать их, стоило остаться одному? Но отец прав: отвечать он будет перед совестью, а значит, и действовать надо по совести, и тогда всё правильно выйдет.

– Спасибо, батюшка, – выдохнул он. – Ты во всем прав. А скажи… скажи мне…

– Ты справишься, Яков, – улыбнулся отец, верно угадав его просьбу. – Ты справишься абсолютно со всем, если захочешь. Я это точно знаю.

Яша благодарно улыбнулся в ответ. Ему очень не хватало этих слов.

– Батюшка… А ты не мог бы сказать то же самое Климу, когда он в следующий раз будет с вами говорить?

Морщины на лбу отца стали глубже. Он не стал ни о чем спрашивать, но кивнул.

– Как у вас с ним?

Яков замешкался с ответом, и отец снова сам всё понял.

– Поругались? Так помиритесь. Не дело это. Вы братья. Ближе у вас никого не будет.

– А жена?

– А ты себе уже жену нашел? То-то. Вся семья важна, каждый в ней, что корешок у дерева. Начни отсекать, и дерево засохнет. Человек один не может. Помиритесь.

Яков кивнул. Он и сам знал, что с Климом нужно помириться, только не знал, как подойти. Но и рассказать отцу о причинах их ссоры, чтобы и тут попросить совета, опять не мог.

– А что там матушка? – спросил он. – Выглядит уставшей.

– Любава по ночам спит плохо, вот она и волнуется. О нас тебе переживать надобности нет. Учись, брату помогай и не ищи легких путей, они редко бывают к добру. Боги не оставят.

– Да, батюшка.

– Яков, – позвал отец.

Яша снова встретился с ним взглядом. Отец смотрел так, будто тоже хотел дотянуться до него.

– Что?

– Здесь твой дом. Решишь вернуться – мы всегда тебя примем назад и слова не скажем. Но взвешивай свои решения тщательно. Прежде чем резать, отмерь. Это твоя жизнь. Как ею распорядишься, такой и выйдет. И не тот трус, кто страшится, а тот, кто идет на поводу у своего страха, а значит, против совести.

Всё-таки злая штука эти зеркала. Всё кажется, стоит только руку протянуть, и будешь дома. Но как ни тянись, не дотянешься. И когда пробежит по зеркальной глади рябь и она вновь отразит лишь твое лицо, чувствуешь себя еще более одиноким, чем прежде.

Легко было решить действовать по совести и нелегко начать. Яков с час бродил по парку, сжимая в руках коробок. Головное здание Конторы то и дело возникало у него на пути. Смотрело с укором: трус. Он не то чтобы был не согласен. Но время текло, уходило, и нужно было действовать. Яков знал: если опять не решится, то себе не простит. И он заставил себя думать не о себе, а о Злате. Ей сейчас явно было хуже.

В архиве, закончив разговор с родителями, Яков с трудом удержался, чтобы не попросить зеркало показать ему его царевну. Это было так просто. Слова вызова он знал, ведь уже несколько раз наблюдал, как это делает Варвара Саввишна. Но не стал, и дело было даже не в запрете на несанкционированное использование артефакта, а в том, что он наконец ясно осознал причину этого запрета: нельзя подглядывать за человеком просто потому, что тебе так хочется. Чужая жизнь неприкосновенна. Он уже сунулся туда, куда не следовало, и это привело к беде.

Три ночи прошло с тех пор, как Яков снял заклятье, и это время показалось ему вечностью. Злата больше не являлась к нему через зеркало, не врывалась без стука в дверь, а Яша так и не посмел ей написать. По вечерам он выходил в парк при Конторе в надежде, что она приедет сюда за матерью вместе с отцом, как это часто раньше бывало, и он встретит ее, но Злата так и не показалась на дорожках, которые потихоньку начинали засыпать желтеющие березовые листья. Всё между ними вышло плохо, неправильно вышло, но Яше думалось, что в этом не было Златиной вины. А вот его, верно, была. И он бы хотел, чтобы она знала: ему очень жаль, что так оно повернулось. Вдруг Злата смогла бы его простить? Спустя эти три дня, подумав хорошенько, Яков сам себе признался, что поторопился. Он верил, что поступает правильно, ровно до того момента, пока не увидел ее лицо после снятия заклятья. Злата смотрела как человек, на которого обрушилось страшное, неподъемное горе. Нужно было сначала разобраться, что случилось, а потом уже расколдовывать. Да только разве в тех историях, что рассказывали им по вечерам бабушка и отец, что сочиняла для них мама, так кто-нибудь делал? И стала бы Злата с ним чем делиться?