— Но знаешь, что еще страшнее? — прикрыл глаза он. — Я уже отвык быть один. И я не хочу в это снова. И я не могу и не хочу без них. Они — моя жизнь. А я все испоганил. Десять лет назад мне казалось, сделаю Яре больно — сдохну. Но смотри-ка, сделал и сижу тут живой, с тобой разговариваю. Только вот понятия не имею, как мне быть дальше. А единственный человек, которого я считал другом и у которого мог бы попросить совета, ее отец. Но как теперь смотреть ему в глаза, я тоже не знаю. Что ж, кажется, я добился того, чего хотел. Стал полной копией тебя. Только что-то я этому не рад. Быть тобой оказалось удовольствием ниже среднего. Тебя самого от себя-то не тошнило? Меня вот от себя что-то подташнивает. Как посмотрю с утра в зеркало, так и начинает…

Он снова протяжно выдохнул и вгляделся в лицо на фотографии. Он и правда был очень похож на отца. С годами сходство лишь усиливалось. И если бы его отец вздумал отрастить бороду, то Грач сейчас вполне мог бы увидеть на фото себя.

— А ведь братья нормальными людьми выросли… — покачал головой Григорий. — И ты им для этого не понадобился. Маме помогают. Даже Васька. Он, правда, попивает, но вроде в меру, если мать не преуменьшает… А Борис ей дачу купил, Андрей там дом поставил. Они своих детей туда к ней привозили, пока те маленькие были, а в прошлом году там Майя по травке ползала. И, знаешь, там здорово. И еще здорово, что тридцать лет назад я там научился дрова колоть и траву косить. Потому что представляю, как на меня смотрели бы Финист и братья Яры, если бы я не знал, с какой стороны к топору подступиться. Но это мне все пришлось самому. Без тебя… А может, Яре все же без меня лучше будет? И она построит свою жизнь как надо, а не так коряво, как у нее это получилось со мной? Как у нас с тобой?

Могила продолжала молчать, и внезапно это разозлило. Так было нечестно.

— Да, пап! — воскликнул Григорий. — Мне это все надо было еще пока ты жив был понять и тебе сказать. Ты нас вообще хоть чуть-чуть любил? Мы тебе хоть немного нужны были? Или только для виду? Жена, четверо детей… Красиво ведь звучит. На фотографиях и на словах все всегда так красиво. А я знаю, мне мама рассказывала, тебе предлагали участок. Но ты отказался! Сказал маме: он же пустой, кто его поднимать будет? А там все участки были пустые. Но ничего, люди строились. Приезжали семьями и вместе поднимали. А они тоже работали, пап. Все работали! И теперь к ним дети ездят. Внуков привозят! А я вот высказываю тебе тут, а сам взял, и все так же сделал…

На глаза выступили слезы. Григорий поспешно вытер их рукавом и сжал губы. Рядом с могилой отца было свободное место. Мать купила сразу два участка, чтобы лечь рядом с мужем, когда придет ее время. И Грач вдруг задался вопросом: почему она терпела все это? Не только до смерти отца, но и после не сказала ни слова против него. Не попыталась что-то изменить. Простила ему уход сына. Неужели так сильно любила? Вряд ли о такой жизни она мечтала до замужества. Память до сих пор хранила ее иссушенное, мокрое от слез лицо, на которое он боялся смотреть весь путь до их дома от общежития, где жил Андрей. Она никогда не пользовалась косметикой, волосы укладывала гладко, собирала в низкий пучок на затылке. Носила широкие кофты и блузки, длинные юбки, скрывая худобу. И словно пыталась стать как можно незаметнее. Уйти в тень. А что, если она все понимала, и стыдилась того, что не смогла ничего с этим поделать? От того и пряталась от мира? И почему братья увидели это и поняли, а он — Григорий — нет? Он ведь тоже жалел ее, так почему принял сторону отца?

А вот Яра, его девочка, молодец. Смогла вырваться. Потому что она всегда была сильнее, чем сама о себе думала. И разве не очевидно, чью сторону примет Майя, когда подрастет и поймет, что и почему произошло?

— Молчишь… — рыкнул Григорий. — Вот ты умер, и все для тебя закончилось, а нам с этим жить. А вдруг ты меня слышишь? Или тебе все равно? Каким ты вообще был? Я же, выходит, ничего о тебе не знаю… Яра незадолго до того, как уйти, просилась на какую-то лекцию по искусству. Лекция вечером была, а я ее не пустил. Сказал, что не успеваю с работы. Хотя мог уйти вовремя, или даже чуть раньше, и она бы на нее попала. В общем, Яра осталась дома и потом еще несколько дней на меня обижалась. Я думал: пустое. Подуется и успокоится, не впервой же. Ты про нас так же думал, да? Пройдет время, и мы успокоимся. Все пустое. Все неважно. Так вот, пап. Сорок лет прошло, а ничего не успокоилось. Все болит. И я понятия не имею, хотел бы ты все изменить или нет. Но даже если да, ты уже не можешь. Тебя нет. И теперь точно ничего не будет. И я, кажется, понял, о чем пыталась сказать мне Яра, когда все твердила про кирпич, который может упасть на голову. Но я-то пока жив, и я могу.

На березу опустилась птица. Крикнула пару раз, взглянула на того, кто впустую сотрясал здесь воздух, и улетела. Гриша протяжно выдохнул, помял рукав кофты.

— А если бы ты пошел за Андреем?.. Наступил бы себе на горло и извинился… Попытался бы понять… Может быть, все иначе бы сложилось? А если бы я все понял еще тогда и принял бы не твою сторону, а их… Как бы тогда все было? Меня это мучит. И надо бы отпустить Яру, но я знаю, что если не пойду, если не попытаюсь, это тоже будет меня мучить. И Майю, возможно, тоже. И она задаст мне однажды тот же вопрос. И я не хочу, чтобы она росла рядом с каким-то непонятным мужиком. И я обещал Яре и себе, что позабочусь о них. Кто я буду, если не сдержу обещания, а?

Григорий поднялся с лавки. Снова наклонился и выдрал еще один сорняк, до этого укрывшийся от его глаз. Выкинул его подальше.

— Пойду я, пап. Меня дочь ждет. Спи себе, если спится.

Он вышел за оградку, закрыл калитку и ушел, ни разу не оглянувшись.

Будем заново учиться ходить по небу

Никаких светофоров, разделительных полос

И где бы я не был, где бы я не был

Иди на мой голос, иди на мой голос

Дом кукол — Ходить по небу

— Яра, ты пойдешь со мной на свидание?

— Нет.

Разумеется, она ответила «нет». С момента ее ухода прошло два месяца. И неважно было, как сильно ей хотелось к нему. Возвращаться к тому, от чего она сбежала, не хотелось совершенно.

Яра думала, Гриша станет настаивать, но он лишь кивнул.

— Я понимаю.

— Гриш, — вздохнула она, — пожалуйста…

— Послушай, — перебил он. — Я не прошу тебя вернуться или пустить меня обратно. Просто свидание. Всего одно. И оно ни к чему тебя не обяжет.

— А Майя? — из чистого интереса поинтересовалась Яра.

Это же был вечный камень преткновения: куда деть ребенка, и она бы никогда не поверила, что Гриша мог не учесть в своем плане, каким бы он ни был, их дочь.

Гриша отвел глаза.

— Я посмотрел расценки на нянь. Надеюсь, за несколько часов ничего не случится. Поспрашивал парней, мне посоветовали пару проверенных агентств. Пробью кандидатуру по всем базам.

— Папа! — убежавшая в гостиную Майя вернулась обратно, сунула в руки отца любимую игрушку — плюшевого котенка. — Папа! Мяу!

Гриша присел на корточки, усадил дочь на колено, погладил по голове, поцеловал в макушку.

— Гриш, пожалей меня, — попросила Яра. — Не заставляй проходить через это снова. Давай просто поставим точку. Я очень-очень слабая. И это решение далось мне невероятно тяжело.

Он покачал головой.

— Ты сильная.

— Была бы сильная, ушла бы давно.

— И не было бы у нас Майи.

Яра поджала губы. Как бы тяжело ни было и чтобы она не чувствовала, за дочь она была ему благодарна. Как бы ее не было?

Она кивнула.

— Одно свидание, — повторил Гриша. — Пару часов вдвоем. И если ты решишь, что оно тебе не надо, то через два месяца я дам согласие на развод.

«Три месяца на примирение», — подытожила судья. После этого Яра замешкалась у приоткрытой двери в кабинет, потому что одевалась, и услышала, как она сказала своему секретарю: «Им не сюда надо, а к семейному психологу. Только время отнимают. Помнишь Потаповых, которых с приставом рассматривали, чтобы они не поубивали друг друга. Им бы на них посмотреть…»