— Ясно, — кивнул я.

— Да ты проходи, мойся… есть точно не будешь?

— Разве что позже.

— Пап, ты же никому не говорил, куда и зачем перебрался?

— Ни в коем случае! — ответил он. — Меня даже бумагу заставили подписать, что не буду разглашать, где работаю.

— Серьёзное дело…

— Да, так и есть.

— А как машина себя ведёт?

— Да как-как… побегать пришлось, пока в ПТС новый движок вписал. Подмазать пришлось, — ответил отец.

Блин. Про эту деталь я и забыл — а ведь легко можно было попросить Вениамина Петровича об ещё одном одолжении… впрочем, может, так и лучше.

— С кроватями тут не очень, квартирка-то на одного, — сказал отец. — Я тебе раскладушку притащил. Если хочешь можешь на кухне лечь.

— Да, давай так, — согласился я.

Отец достал из кладовки раскладушку и отнёс её на кухню. Я расправил её и начал стелить постель.

— Пап, с курением надо решать что-то, — сказал я.

Отец тяжело вздохнул и сел на табурет возле кухонного стола.

— Я помню, что обещал, — сказал он. — Но Сашка, не получается. Там с мужиками… курят все. Выйти перетереть там… да и по делам тоже. Не смог я. Извини.

Я занял соседний табурет.

— Как думаешь, сколько тебе осталось? — спросил я.

— В смысле? Да чего ты в самом деле…

— Пап, я не шучу. Вот сам ты — как думаешь? Как чувствуешь.

Он снова вздохнул, потом закашлялся.

— Вот этот твой кашель — знаешь, что это такое? — спросил я. — Наверно, пока что нет. Это называется хроническая обструктивная болезнь лёгких, или ХОБЛ. Патологические изменения в твоих лёгких уже произошли. То есть ты уже никогда не будешь полностью здоровым, даже если бросишь прямо сейчас.

— Так может и бросать не стоит? — улыбнулся отец. — Страшилки все эти…

— Ты не ответил, — холодно сказал я. — Как ты сам думаешь?

— Да не думаю я! Сашк, заканчивай фигнёй страдать, ну правда…

— Шесть лет, пап, — сказал я, глядя ему в глаза. — Ты едва мой выпуск успеешь увидеть.

Выражение его лица изменилось. Он мне поверил. Наверно, и сам что-то такое чувствовал, глубоко внутри.

— Ты не можешь этого знать… — всё же попытался возразить он.

— Но знаю.

— Хорошо, — кивнул отец. — Я попробую ещё раз… но ты хотя бы знаешь, какая это пытка?..

— Я бросил, — напомнил я.

— Но ты и курил-то всего ничего… ты вообще сильно изменился, Сашка. Что с тобой случилось в лагерях?

— Я поумнел, пап.

Той ночью мне снова снилась Катастрофа. Оборона научного центра под Казанью, где находились образцы кодировщиков, с трудом добытые в центрах прорыва. Толпы инферналов, штурмующие наши позиции. Некоторые модификации было совсем новыми: летающие многоножки с клювами, спруты, способные к воздухоплаванию. Неприятные штуковины — могли заражать территорию на площади до пяти квадратных километров… помню то ощущение беспомощности, потому что настоящего оружия ведь не было — так, огнемёты да термобарические припасы, которые только и позволяли что выиграть немного времени.

В то время мы ещё не понимали сути и природы происходящего, не было никаких теорий и даже гипотез. Оставалось только считать отнятые у наступающего хаоса часы и минуты.

Впрочем, когда теория наконец-то появилась, выяснилось, что выхода действительно нет.

Я проснулся от кошмара и какое-то время лежал, слушая, как колотится моё сердце. Потом встал и подошёл к окну.

Кухня располагалась на той стороне дома, которая выходила на Осеннюю улицу. За ней начинался лес. Тёмные и местами жёлтые листья в свете ночных фонарей казались ошмётками шкуры какого-то диковинного животного.

Я открыл створку окна и дышал прохладным воздухом, постепенно успокаиваясь.

И тут за лесом в небо ударил прямой луч.

Сердце тут же снова бросилось в галоп; я в ужасе отступил вглубь кухни. Но тут луч повело в сторону, он описал полукруг и пропал.

Видимо, кто-то баловался с мощным фонариком ночью…

Да и не зима сейчас.

Очень похожие лучи появились на второй год СВО. Сразу в нескольких регионах страны фиксировали уходящие в небо многочисленные разноцветные световые столбы. Даже там, где, по идее, никаких следов деятельности человека не должно было быть.

Кто-то говорил о секретном оружии, способном ослеплять спутники. Кто-то о естественном погодном явлении.

Только на самом деле эти лучи были предвестниками Катастрофы.

Не стоило, совсем не стоило испытывать прототипы оружия, принцип действия которого был основан на кардинально новом способе воздействия на саму ткань реальности…

Я открыл холодильник, где обнаружил бутылку прохладой минералки «Ессентуки 17». С детства люблю эту воду, и отец тоже. Налил себе пол стакана, сделал пару глотков.

Что же меня так накрывать-то начало в последнее время? Вроде жизнь-то налаживается. Пока что я всё делаю совершенно правильно, без сбоев. Откуда это постоянно растущее внутри чувство тревоги?

Может, у меня развивается что-то вроде ПТСР? Учитывая, как я провёл предыдущие два года не удивительно… во время Катастрофы это не так заметно — там ты каждую секунду рискуешь расстаться с жизнью и привыкаешь. И вот: у меня получилось. Давление исчезло. Пружина начала распрямляться?

Не очень хорошо, если так — мне ещё реальный проблем с кукухой не хватало…

Я поставил бутылку на место и заглянул в комнату. Отец крепко спал. Раньше я мог рассчитывать как минимум на моральную поддержку с его стороны в самых сложных ситуациях — а что теперь? Он ведь, на самом деле, младше меня. Реликт другой эпохи. Один из множества советских граждан, «не вписавшихся в рынок»…

Вернувшись на кухню, я снова лёг на раскладушку. Чтобы вытеснить дурные мысли, я начал думать о Мирославе. Всё ведь только начиналось и впереди — масса возможностей! Конечно, можно было ожидать определённых осложнений со стороны её родителей, когда они узнают, с кем именно связалась их дочь… что ж, надо быть осторожнее. И всё будет в порядке.

Так, в полудрёме и приятных мыслях я пролежал до рассвета.

Проснулся отец. Я приготовил нам яичницу с сосисками, мы позавтракали, после чего направились к нотариусу.

Контора работала чётко: никаких очередей и унизительного ожидания. Приятная помощница.

Всего через пятнадцать минут доверенность на наш «Жигулёнок» была у меня в кармане, вместе с остальными документами.

Когда мы вернулись во двор я открыл машину и сел за руль. К моему удивлению, отец сел рядом.

— Пап, — осторожно сказал я глядя, как он пристёгивает ремень. — Если что я сам справлюсь. Со мной ещё один парень будет, из нашей группы.

— А ну-ка, покажи, что ездить можешь, — ответил отец безапелляционным тоном. — Что-то не видел я, как ты учился.

Я дал двигателю прогреться, потом снял машину с ручника и тронулся. Да, я давно не ездил на механике — может, лет десять. Но это как с ездой на велосипеде, если однажды научился, уже не разучишься.

Машинка была, конечно… скажем так, архаичной. И управлялась соответственно. Но привыкнуть можно. Даже такие колёса гораздо лучше, чем совсем никаких. Тем более для простого курсанта.

Я сделал круг по району, проехался по Крылатским холмам и вернулся на Осеннюю улицу.

— Вечером верну, — пообещал я отцу.

— Добро, — кивнул тот и как-то по-особенному посмотрел на меня. После чего сказал: — Шустрый ты. Ладно, пытать не буду — твоё дело, где научился. Главное, что умеешь. И это… осторожнее там всё равно!

— Конечно, пап! — ответил я.

Стёпа в назначенное время ждал меня у трамвайной остановки возле КПП. Увидев меня, он помахал рукой, потом сел в машину.

— Ну что, куда поедем? — спросил я.

— Да на «Авиамоторную», — ответил Стёпа. — Дальше смысла нет. В цене сильно не выгадаем, только время потратим.

— Ладно.

В то время возле метро находился средних размеров универсальный рынок, где была довольно большая продовольственная секция.