Меня высадили во втором микрорайоне, и дальше до дома я шёл пешком. Несмотря на позднее время, вокруг было много гуляющего народа: последние деньки лета, пятница… кое-где кучковались компании, играли гитары. Но я старался обходить их стороной — ещё не хватало ввязаться во что-нибудь.

Прошёл мимо своей школы. Ну как своей: за жизнь я успел сменить их с десяток, а эта просто была последней в списке. Я там учился всего-то два с половиной года.

Школу только что построили, а наш класс был вторым выпускным. Помню, когда нас формировали, здание ещё не было сдано, и мы шли на уроки в соседнюю пятую школу.

Перед глазами встала выпускная линейка и последующая гулянка. Обошлись без ресторана — родители при поддержке педагогов решили, что дешевле всё будет организовать в здании школы.

Конечно же, было много спиртного. Педагоги, которые должны были следить за порядком, делали вид, что выпускники пьют безалкогольную газировку «Херши» и разведённые соки «Зуко», при этом сами выпивали вполне открыто. Некоторые ребята хватили лишнего. Кто-то остался ночевать прямо в школе.

Но я сам каким-то образом удержался в рамках. Уже под утро я и ещё несколько пацанов с девчонками отправились гулять на озёра, которые находились за школой. Там и встретили рассвет.

Помню, много думал о будущем поступлении. Понимал, что рискую — ведь, если не поступлю, был реальный риск загреметь в армию. А чеченская война тогда ещё активно продолжалась. Но всё равно решился…

Меня теперешнего от тех воспоминаний отделяли тридцать лет жизни, но, подумать только, в этом мире прошло всего три месяца…

Вот и знакомая девятиэтажка. Выглядит намного новее, чем я помнил, что не удивительно — дом сдали в эксплуатацию всего три года назад.

Домофона пока нет. Его поставят только в двухтысячном. Вместо него — кодовый замок. Я протянул руку и не глядя нажал три металлические кнопки. Замок щёлкнул. Моторная память сработала как надо.

Подъезд и лифт ещё в приличном состоянии, загадить не успели. Да и жильцы пока что тут были достаточно культурные: в основном бывшие военные, из заграничных групп войск, вывод которых заканчивали как раз к моменту постройки дома. Это потом кто-то продаст свою квартиру, кто-то умрёт, появится много новых жильцов. Подъезд к концу девяностых будет разрисован дымными надписями от зажигалок, кабина лифта исчиркана царапинами. Разве что антивандальные металлические кнопки протянут долго.

Я поднялся на девятый этаж, чувствуя, как ускоряется ритм сердца.

Вот-вот папу увижу… а ведь ему сейчас столько же, сколько мне! Так странно…

Знакомая дверь. Пока ещё деревянная, оббитая коричневым дермантином с наполнителем и натянутой поверх проволокой в виде ромбиков. В девяносто третьем, когда мы заселились, металлические двери ещё были диковинкой и в новых домах было принято так оббивать деревянные двери.

Долго не мог решиться нажать кнопку дверного звонка. Просто рука не поднималась.

За дверью началась какая-то возня. Закашлял отец. Он вообще много кашлял, когда курил. Послышалось возмущённое мяуканье.

Ну конечно, Васька ещё жив! Здоровенный сибирский кот, которого мы подобрали котёнком ещё когда отец в Чите служил. Таскали всюду за собой… он умрёт через два года, если я правильно помню. Десять лет — не такой уж большой срок для кота, но переезды, скудное и неправильное питание плюс отсутствие ветеринарной помощи своё дело сделали.

Я стиснул зубы и нажал на звонок. Внутри квартиры затрещало. Я услышал, как отец шаркающей походкой двигается к двери.

Щёлкнул замок, дверь открылась.

Из квартиры сразу же потянуло табачным дымом. Я ощутил новый приступ тошноты и головокружения: от недостатка никотина и от голода одновременно.

Отец выглядел старше, чем то отражение в зеркале, к которому я привык. И всё же мы были очень похожи. Немного поправить причёску, подтянуть морщины, убрать у меня шрам над левым глазом — и нас едва ли можно было бы отличить.

Конечно, если бы я по-прежнему выглядел на свой настоящий возраст.

— О, Сашка! — улыбнулся папа. — А я уж и ждать перестал! Автобусы-то давно того… последний час назад приехал!

— Я на перекладных, — пояснил я, ступая на порог.

— Не надо было, — он нахмурился. — Сейчас такое рассказывают…

Мы крепко обнялись.

— Да слышал, слышал, — улыбнулся я. — Как чувствуешь себя?

— Да вроде к вечеру отпустило немного…

— Простыл?

— Не-е-ет, в столовке нашей хватанул чего-то не того. Живот скрутило невозможно просто, вчера вообще пластом лежал!

— Я же говорил — не стоит там есть вообще. Мужики с собой носят. Мало того, что дорого, так ещё и отраву дают.

— Дак к тебе же собирался! Когда готовить было?

— Вот и съездил, — улыбнулся я. — Ладно, из продуктов есть что?

— Да я овсянку сварил и борщ, раз уж остался-то, — ответил отец. — Думал, что приедешь всё-таки… а ты чего не по форме?

— Нас в гражданке отпустили. Чтобы патрули не записывали, — пояснил я.

— Да ты проходи, руки мой. Голодный же небось!

— Пап, да я сам разогрею. Время первый час! Отсыпайся иди, завтра наговоримся.

— Я ещё хотел чего-то взять отпраздновать — но у нас опять с зарплатой швах… и пенсию задерживают. Слышал в новостях, что с бюджетом творится? Обещают этот… как его… секвестр! Вот и попали под него, наверно…

Этот его оправдывающийся тон мне и тогда-то было слушать тяжело. А сейчас так вообще невыносимо.

— Не беспокойся, — ответил я, стараясь не выдать эмоции. — Теперь всё хорошо будет. Обещаю.

— Ладно-ладно… вот отдохнёшь, а там учись уж!

Кот потёрся о мои ноги, потом поднял голову и пристально посмотрел мне в глаза. Потом отступил и вальяжной походкой двинулся в комнату.

Я скинул кроссовки и, захватив пакет с формой, которую планировал постирать, пошёл в ванную, руки мыть.

Отец к себе не шёл. Ждал меня в коридоре. Я же с досадой смотрел на пластиковый агрегат, похожий на корыто, с моторчиком сбоку, установленный на специальной подставке у ванны. Блин, и точно: первая машинка-автомат у нас появится только в девяносто восьмом, когда отцу начнут пенсию регулярно платить.

Проблема. Чтобы камуфляж (или, как принято говорить, «комок») отстирать, его замачивать нужно было. Прямо сейчас.

— Что такое? — спросил он, когда заметил, что я мешкаю.

— Да ничего. Форму замочить надо. У нас повседневная — камуфляж. А в лагерях и полевые выходы были, и штурмовые полосы…

— А-а-а, ну давай я…

— Пап, иди лежать! Давай я тебе чаю сделаю, а? Без сахара, чтоб живот не тревожить.

Отец внимательно посмотрел на меня. Он явно собирался что-то сказать — но я не помнил, о чём тогда шла речь. Вроде бы ничего такого значимого не было… может, моё поведение изменилось — и это снова меняет содержание разговоров?

— Маман не видел? — вроде как небрежно бросил он.

Я глубоко вздохнул и тут же чуть не рухнул от головокружения. Нет, так нельзя: надо срочно чего-то сожрать. Или хотя бы выпить сладкий чай для начала.

— Ты опять ей звонил? — поинтересовался я.

— Ну да… а чё ж нет-то? Мать всё-таки… а тут присяга… такое дело…

Я выключил свет в ванной и пошёл на кухню. Отец последовал за мной.

— Не стоило, пап… — сказал я мягко. — Там… давно всё понятно.

Отец глубоко вздохнул и сел, вроде как невзначай потрогал грудь с левой стороны.

Именно сердце его и доконает. Необследованные вовремя сосуды, несделанное вовремя шунтирование… а ведь его готовы были в Бурденко принять! Врачи говорили, что ещё лет десять можно было давать с очень большой степенью вероятности.

— Ты не держи на неё зла…

— Пап, да в мыслях нет, — улыбнулся я. — Я благодарен ей за всё. А остальное… что ж, если она счастлива, то это хорошо.

— Вот и правильно мыслишь, — улыбнулся отец.

Конечно, раньше я говорил куда более резко. И в выражениях не стеснялся. Не понимая, что делаю только хуже единственному оставшемуся у меня по-настоящему близкому человеку.