Когда стемнело до черноты, а душманы покинули уничтоженный конвой, я всё же вылез. Снял разгрузку, чтоб стать тоньше, разодрал униформу, рассадил кожу на спине и груди, что вообще не проблема. Вытащил автомат.

Ну а теперь?

Как вариант — ждать здесь. Наверняка пропавший конвой начнут искать при свете дня, прилетит вертушка, затем приедет пехота. Но нет гарантии, что при первых лучах рассвета сюда не придут партизаны посмотреть — а вдруг упустили ночью что-то ценное. До светла лучше смыться и спрятаться в горах.

Я прокрался к чадящему БТРу. Гарь от ГСМ перемешалась с тошнотворной вонью сгоревших тел. В корме застрял неразорвавшийся снаряд от РПГ-2, наверно, китайского образца, но остальные качественно сделали своё дело.

Внутри темно, как у негра в жо… в смысле — за пазухой, и до сих пор горячо. Ближе к пулемётной башенке наткнулся на чьи-то останки, очень маленького человека. Нет, нормального, от высокой температуры скукожился. А вот за ним нащупал переносной сейф.

Он весил килограмм десять, не меньше. Но для олимпийца-тяжеловеса, даже в разреженном воздухе гор и после стресса, ничего особенного, только ручку обмотал куском тряпки, чтоб не обжечься. С ним прятался до утра, больше всего страдая от потери фляги, уроненной в самом начале представления. Язык за считанные часы превратился в рашпиль, горло пересохло. Меня чуть не подстрелили, когда пришли спасатели, которым вообще-то уже никого кроме меня не осталось спасать.

Примечание автора к главе 10: в афганском эпизоде использованы мемуары Владимира Быкова «Под Баграмом», также служившего в органах МВД БССР в 1980-е годы; в отличие от меня ему пришлось повоевать в Афганистане, как и некоторым другим моим сослуживцам. Оттуда же взяты слова песни про Баграм.

11

Отец

Я позвонил в отделение из Москвы, просил передать Вике: жди как можно дольше, уже лечу. Но всё равно — опаздывал, хоть обещал таксисту дать премию в двадцать чеков «Внешторга» сверх оговоренного, если долетит до роддома на Володарке мухой.

— А штрафы за скорость?

— Не трусь. Везёшь олимпийского чемпиона и Героя Советского Союза, капитана госбезопасности.

— Ох… — водитель по имени Кирилл, наконец, узнал меня. — Товарищ капитан… Про чеки… Необязательно. Я же не знал.

— У меня жену из роддома выписывают. Несусь из Кабула. В Москве не явился на вручение Золотой Звезды — сразу в аэропорт. А ты мямлишь: штрафы за ско-орость.

— Извините. Скользко только.

— Ты давай аккуратно, но быстро.

Его занесло у самого поворота на Володарку, выровнялся. Успели.

— Жди!

— Конечно! Сколько надо! Пацаны не поверят кого вёз…

У парадного входа толпились мужички с цветами, торжественные до анекдота. Что над ними смеяться, я сам такой.

Увидел группу родни. Прицепом — Гоша, кто бы сомневался. В лейтенантской шинельке, с белым парадным шарфиком. Если ещё и трезвый — держите меня двое.

Зеркала тут не было. Но, думаю, в полевой форме произвольного образца, как у всех советников в Афгане, бушлат без погон, кепи, пятнистые штаны, заправленные в высокие НАТОвские ботинки с берцами, я смотрелся как матёрый волк рядом с паркетным шаркуном.

Прикол, в этом прикиде они меня не узнали, даже Оля, что-то бурно обсуждавшая с мамой.

Вика с драгоценным свёртком в руках обнаружилась в окне второго этажа, она сразу меня заметила, размахивающего руками, заторопилась. Через минут пять вышла, сопровождаемая сестричкой.

— Иди нах, пока зубы на месте.

Я оттолкнул опешившего ракетчика и кинулся бегом, обнял их, потом взял доченьку в руки. Практически не рассмотрел, головка прикрыта, в дырочку видно только немножко красной кожицы… Посветлеет.

— Едем домой. Оля и мама всё приготовили?

— Да… Но только на Пулихова. Папа распорядился.

— Несмотря на то, что я звонил из Ташкента и сказал: лечу. Ладно, у меня такси. По пути купим самое необходимое, чтоб переночевать, завтра остальное. Или ты намерена ехать на Пулихова?

— Ты что! Только домой.

Гоша потерянно топтался, не создавая проблем. Генерал отшатнулся, узнав наконец. Не препятствовал, когда я провёл Вику к такси, усадил и подал ей дочку, позволил сесть Ольге и Алевтине Павловне.

— Четверо с водителем. Для вас места нет. В машине и вообще в нашей жизни.

Тут и Гоша подтянулся, генеральская группа поддержки, правда, весьма немногочисленная.

— Ты… Ты-ы-ы… — взвился старый мудак. Ну как, старый, недавно пятьдесят только миновало.

И лейтенантик мелким подпевалой:

— Ща как тебе врежу!

— Потрудись называть на «вы» Героя Советского Союза, воевавшего, раненого, декоративный оловянный солдатик. Пока я кровь проливал, ты хотел у меня жену и дочь спереть? Вали нахер, ничтожество, и не попадайся на глаза.

На беду или на счастье, это слышали все в салоне, потому что таксист открыл дверь, а теперь вылез с монтировкой в руках.

— Валерий Евгеньевич, помочь?

— Не марай руки о говно. Поехали.

Гоша дёрнулся было, так мелкая шавка бросается на огромного барбоса, изображая смелость, но готовая тотчас скрыться в кустах, и сдал назад.

Я сел на переднее сиденье, и мы тронулись. Ольга торопливо отчиталась, что отдала ключи от Ждаников Стасу, чтоб тот за домом приглядывал и Рекса кормил, когда Лев Игнатьевич стал на дыбы подобно конной статуе у Исаакиевского собора.

— Пелёнки, коляска, детское питание, подгузники, бутылочки…

— Всё на Пулихова.

— Тогда пусть Лев Игнатьевич сам катается в коляске и пьёт из бутылочек. Кирилл! Едем в ГУМ.

Конечно, это не супермаркет в Лас-Вегасе, ассортимент и качество печальные. Потом останавливались у гастронома и у аптеки. Приехали в Ждановичи, когда уже стемнело. Я с трудом выбрался из «волги», придавленный ванночкой, она не вошла в багажник, отпустил таксиста, дав больше обещанного, каждый день бы ему такого клиента.

В доме горел свет. Стас не просто поддерживал его в жилом состоянии, а просто жил там минимум неделю в компании девушки. По её внешнему виду любой бы догадался, чем парочка развлекалась не более получаса назад.

Рекс, лоснящийся и разжиревший, прыгнул на меня, отшвырнув к стенке, облизал, облаял, снова облизал, не проявив ни малейшей деликатности в обращении с хозяином. Спасибо, что не налетел на Вику с ребёнком.

Тёща, явно в расстройстве от случившегося — и от поступков мужа, и от моей резкости, молча и энергично помогала. Готовила первое омовение ребёнка в ванночке, а это целый ритуал для новорождённой. Я же кинулся к телефону, позвонил ма: ты — бабушка!

Через час здоровенный дом уже не выглядел таким просторным, прикатила родня и с Одоевского, и с Войскового. Евгений, сюда впервые попавший, слонялся, непривычный к полному отсутствию внимания по отношению к профессору. Бабушка и дедушка, что ни разу не удивительно, притаранили вагон продуктов. Дед, уже на пенсии, но всё равно вхожий на хладкомбинат, предусмотрительно набрал килограмм двадцать импортного детского питания — и молочного, и овощного, и фруктового, и мясного, девяносто девять процентов советских граждан даже не подозревают, что в СССР ввозится подобное. Ввозится, но не для всех. Взрослых деда тоже не обидел.

И Стас остался, мне нужен был доверенный человек с машиной под попой, с ним, куда же ей деться, и упомянутая девица.

Наконец, девочка заснула, чистая и сытая. Совершеннолетние уселись за длинным сборным столом, использованным до этого всего раз, на второй день свадьбы.

— Как назвали? — спросила бабушка.

— Виктор… если бы родился мальчик, в честь мамы, — признался я. — Альтернативный вариант мы рассматривали, но не пришли к единству. Если в честь бабушек, то Алевтина или Бронислава.

— Евгения! — ввернул Евгений, но не был поддержан.

Почему-то никто не возражал против Марии… Тут уж мне хотелось возразить, сразу вспомнился Мадрид, строгое женское лицо с мертвенно-бледной кожей… И никакой связи с настоящим, с этим миром, с этой жизнью. Та закончилась. Дверь заперта, ключ выброшен.