А вот на соревнования по боксу папа Евгений никого из посторонних не пускал, готовился к просмотру передачи как к ритуалу. Садился на стул перед телевизором, водружал на кухонную табуретку перед собой рюмашку с коньяком и непременно брал пригубить за каждый успех. Периодически вскакивал, размахивал руками и притоптывал ногами, рискуя снести табурет, кричал «так его!», «давай!», «ну что же ты бьёшь как котик лапкой»… Думаю, срывался бы на матерные восклицания, но в присутствии ребёнка сдерживался. Замечу, что сам он был полнеющей и абсолютно неспортивной личностью.

Однажды перед очередной боксёрской трансляцией я привязал поясом от маминого халата плюшевого медведя к спинке дивана, обмотал полотенцами кисти рук и начал бить в игрушку, изображая боксёра и даже вскрикивая. Отец, недовольный отвлечением от любимого мордобоя, обернулся и натурально выпал в осадок при виде моего развлечения.

— Валерик, ты…

— Когда выясту, стану боксёом, и меня покажут в телевизое! — пообещал я, ничуть не сомневаясь, что выполню.

Мама, естественно, пришла в ужас. Боксёр, в её представлении, это отмороженный дебил с отбитыми мозгами. И не убедишь, что у меня любые травмы головы заживут быстрее, чем она промямлит «Боже мой».

Эти слова услышал от неё через год в конце мая, когда гуляли по бульвару Луначарского. Я убежал на газон, где кружились бабочки. Пытался попасть в них ударами кулачков, тренируя резкость и точность, но куда там… Неполных три года.

Мама осталась в одиночестве, когда рядом притормозила белая «волга». Распахнулась передняя правая дверь, из неё выскользнул жгучий чернявый мужчинка и начал приставать с подкатами «красавица, э, садысь, пакатаем!»

Она не соглашалась, тогда ухажёр открыл заднюю дверь и начал силой заталкивать внутрь. Средь белого дня, в каких-то двухстах метрах от Ленинского проспекта, под окнами старшины с мотоциклеткой… И никого рядом. Из подручных средств — только острые камни из расколотого бордюра.

Ну и как мне в два года и десять месяцев справиться с двумя крепкими мужиками кавказского типа? Чёрный номер с белыми буквами и цифрами я запомнил, но что дальше? Пусть не считаю её настоящей мамой, но всё же она меня родила, растит, заботится, зачем ей такая травма…

Пока джигит боролся за любовные утехи, в лобовое стекло «волги» полетел камень. Я метил в водителя, рассчитывая, что стекло окутается трещинами, тем самым затрудню отъезд и отвлеку внимание. Не учёл, что время многослойных триплексов ещё не пришло, брызнули мелкие осколки, мужик за рулём злобно вскрикнул и схватился за лицо. Из-под пальцев показалась кровь.

Первый кавказец тем временем отпустил мать и кинулся ко мне, я — навстречу, сжимая детской пятернёй следующий снаряд. Под вопль мамы «Ва-алерик…» швырнул камень гаду в лицо, не сильно надеясь попасть, зато кавказец поднял руку, прикрылся — и утратил обзор ровно за миг до того, как моя головёнка врезалась ему в промежность.

«Рвать цветы легко и просто детям маленького роста», писал Самуил Маршак, а я как раз обладал подходящим ростом, чтоб цветок сексуально озабоченного, приготовленный для мамы, почувствовал себя и сорванным, и растоптанным.

Она вцепилась в мою руку и бегом потащила в сторону дома, я смотрел назад. Было предельно глупо сообщать агрессивному типу моё имя и нестись к собственному подъезду — вычислить и выследить нас после этого проще простого. Валявшийся на асфальте голосил «сразу рэзать!», водитель, более уравновешенный, успокаивал его и уговаривал сесть в машину.

Вечером отец грозно пучил ноздри, сотрясая воздух: был бы я там, ох бы их обоих…

Не вопрос, папа, покажи себя в деле. Стараясь сдержать ухмылку, я принёс из своей комнаты альбом для рисования, исчерченный детскими каляками-маляками, и изобразил на чистой странице прямоугольник с четырьмя цифрами и буквами МОС.

— Вызови мийицию, папа. Там такие значки. Мийиция найдёт машину и хуиганов, испугавших маму. Тогда ты их обоих… как Попенченко!

Из папы словно выпустили воздух. Он немедленно сдал назад, лепетал, что вдруг придётся отвечать за разбитое стекло. Мама оценила обстановку трезво и стиснула меня за плечи.

— Ты, Валерочка, мой единственный защитник. Исполню любую твою просьбу!

— Купи мне бойшую собаку-овчарку. Никто нас не обидит! — ответ я знал заранее. Собак она боялась больше, чем ухажёров с солнечного Кавказа.

— Что угодно, но только не это!

— Тогда отпусти меня учиться боксу.

Ма беспомощно оглянулась на отца, тот пришёл на помощь:

— В бокс до четырнадцати не берут. По крайней мере — до двенадцати.

— Хорошо. В гимнастику. Но пок’янитесь оба: в двенадцать я иду на бокс.

Прямо из наших окон виднелся Белорусский институт физкультуры, в полуподвале — боксёрские залы. Лучшие в республике. Но, блин, ждать ещё девять лет…

2

Гоп-стоп на бульваре Луначарского

Продвигая в массы великую науку политэкономии социализма, по сравнению с этой вершиной человеческой мысли физика и химия рядом не лежали, мама взялась за диссертацию, меня же определила в детсад с первого сентября. Он располагался в нашем дворе и был виден от подъезда. Я привычно и добросовестно отрабатывал роль заурядной трёхлетки, не считая мелочей, повергавшей в ступор воспитательницу. Отобрал у девочки скакалку и прыгал на ней, пока не был наказан шлепком по заднице. Внутри ограды садика больше не возился в песочнице, а прямиком дул к перекладине и повисал, пытаясь подтянуться. Запрыгивал на скамейку, с неё на землю и опять на скамейку, развивая ноги. Растягивался в шпагате.

Думал начать тренировку ударов, хотя бы в воздухе и по листочкам деревьев. Но по зрелому размышлению пока отказался. Во взрослом теле умею драться куда лучше среднего уровня, столетия на зоне не прошли зря. Прямые руками и базовые ногами въелись в душу намертво, сработают в любом теле. Но удар поставлен не боксёрский!

Из аудиоуроков, любезно предоставленных «Вышним», чтоб он сдох, я постепенно уяснил, насколько сложен бокс. К реальному рукопашному бою на улице не имеет никакого отношения, хоть умение бить и держать удар лишним не будет. А вот масса дурацких ограничений и здоровенные перчатки на руках задают совершенно особенные условия для нападения и защиты. Ногами бить нельзя, по затылку, по спине, ниже пояса — тоже. Сидя рядом с отцом у телевизора, представлял, как загасил бы боксёра в одну кассу, сначала ударом ноги раздробив ему колено и лишив подвижности, потом обводным пробив по почке. Но на ринге — низзя! Работая только кулаками в громоздких перчатках и по очень ограниченным целям, да ещё и под градом мощных ударов умелого противника, это совершенно нетривиальная задача.

Отработав прыжки через скамейку, я бессмысленно таращился на копошение трёхлеток во дворе. Какие у меня плюсы в боксе? Начнём с минусов. Каждый чемпион — это не только огромный труд за плечами, но и врождённый талант. Донор этого тела спортивными талантами явно не мог похвастаться. Пусть к моменту смерти ему исполнилось шестьдесят три, организм хоть что-то помнил бы из достижений молодости. Нет, ничего подобного.

Далее, наследственность. Мама ещё стройная, но с первыми звоночками склонности к полноте, изматывает себя диетами, её сверстницы между двадцатью пятью и тридцатью уже сплошь расплываются. Отец, его родители и мои бабка с дедом по матери — все как на подбор низенькие и плотненькие, сиречь и мне не вырасти в длинного тонконогого. Конституция скорее подходит для борцовской карьеры. Или штангиста. Но им не сделать таких миллионов, что нужны «Вышнему».

С другой стороны, в боксе очень много решает реакция и скорость. Если хотите, скорость реакции и скорость удара. Она определяется прохождением нервных импульсов через волокна, тут уж ничего не поделаешь, физика — объективная наука, в отличие от политэкономии социализма. И быстротой отклика. А здесь есть над чем работать. Боксёр получает множество микротравм во время раунда, каждая чуть замедляет срабатывание релюшек в мозгу. Я же восстанавливаюсь быстрее. Минута перерыва между раундами — вообще вечность! Подлатаю повреждённое запястье, чтоб, по крайней мере, выдержало до финального гонга.