— Учту, политика не для дуры-женщины.

— И так не надо! Потому что мама — доцент кафедры политэкономии социализма. Она в душе смеётся над тем, что вещает перед студентами, особенно когда ей рассказываю о реальном положении дел на «загнивающем» Западе, но держит марку. Играет по правилам, как и все мы.

— Но ты же в разговорах со мной — словно «Голос Америки»!

— Да, дорогая. В том и смысл советской политической системы. В семье трепись как угодно. Ведь мы семья, верно? А на людях — не смей. Знаешь, сколько сложных вопросов мне кидают на обязательных встречах с заводчанами, тружениками села, студентами и школьниками? Говорить, что дети в Западной Германии пухнут от голода в результате нещадной эксплуатации труда их родителей буржуазией, это уж совсем идиотизм. Выкручиваюсь…

— Как?

— Хочешь заработать баллы перед комитетом комсомола своего института? Организуй встречу студенток с олимпийским чемпионом Москвы-восемьдесят. Уверен, там вопросов с подвохом накидают поболее, чем в Институте механизации сельского хозяйства. Сама услышишь.

— Спасибо! После сессии.

Дав опрометчивое обещание, которое вырвет у меня пару часов драгоценного времени, я перешёл к ближайшей задаче.

— Подъезжаем. Сзади лежат два пакета. Это подарки от нас обоих. Отцу — новая норковая шапка на зиму, старую он истрепал, маме шерстяное платье и югославские сапоги. Старый жмот ей ничего не покупает и пилит за каждый потраченный на себя рубль.

— Ты его так не любишь…

— Терпеть не могу и не уважаю. Мама тоже не подарок, сделала всё от неё зависящее, чтоб не дать заниматься спортом, потому в восемнадцать сбежал как только сумел.

— Но они же твои папа и мама!

— И им предстоит знакомиться с твоими родителями. Так что терпим один час, потом едем на Войсковой — поздравлять бабушку и дедушку. Те куда приятнее. Когда закончатся праздники, заберём твои вещи с Пулихова. Там сама думай, как организовать мне встречу с паном генералом, чтоб закончилась бескровно.

— Сложно…

На Одоевского всё сложилось сравнительно просто, ма смотрела на невестку с некоторой ревностью, всё же это женщина, что окончательно уводит от неё единственного сына. Евгений, привыкший липнуть к молодым студенткам и аспиранткам, открыл варежку от изумления, уж ему-то никогда не доводилось окрутить такую красавицу. Он даже пытался выдавить из себя неуклюжие комплименты, Вика сдержалась, чтоб не заржать, кусая губы.

С Войскового, принятая бабушкой и дедушкой как внучка, она рискнула набрать домой.

— Я здесь, рядом. У родни Валерия имеется частный дом около самой Круглой площади. Как там, гроза отгремела?

Голос Оли из трубки был слышен отчётливо.

— Дядьпаша с семьёй ушёл. Гоша, клявшийся вскрыть себе вены, утром похмелился и передумал вскрывать. Папа как мешком прибитый. Мы с мамой перемыли посуду, готовимся к ужину.

— Нам приехать?

— Сейчас… с мамой посоветуюсь… Нет, рано. Пусть отойдёт. Дядьпаша весь вечер его пилил: «ты же обещал». Ты сама сколько раз слышала: «слово офицера», «я принял решение, значит — так и будет».

— Хорошо. Валера вернётся из США, тогда. Он вам с мамой кое-что купил…

— Только не сейчас! Папа устроил дознание — какие наши вещи куплены тобой. Ревел: выбросить! Мама: хорошо, только купи сам мне такую шубу. Он: тогда отдам ему деньги и ничем не буду обязанным. Сколько, кстати, она стоит?

Вика спросила глазами: сколько?

— Скажи сестре, если пересчитать с югославских на доллары, то примерно шестьсот долларов.

— А за рубли?

— Нисколько. За деревянные нигде и ни за сколько такую шубку не купить. Так что шестьсот долларов. Или ничего не надо.

— Оля, слышала? Шестьсот долларов!

Из трубки раздался весёлый смех.

— Он и одного не держал в руках… Ой, идёт. Пока.

Вика положила трубку, я подвёл черту:

— Значит, визит на Войсковой был последним. Едем домой.

Бабушка, наслышанная, что бедной девочке далеко ездить из Ждановичей в иняз, а отсюда он в трёх минутах ходьбы, пригласила пожить у них.

— В комнате с канарейками?

Втянув воздух изящным носиком, а птичий выхлоп доносился до коридора, где мы стояли, моя поблагодарила и отказалась. На самом деле, если клетки тщательно убирать, запаха они не дают. Я пытался, но в той маленькой комнатке уже всё пропиталось, надо менять мебель и красить стены.

Простившись с бабушкой и дедушкой, мы поехали в Ждановичи — первый раз ночевать вдвоём, практически как муж и жена. Роспись в Дворце бракосочетаний выглядела формальностью.

Мы понятия не имели, что нас ждёт впереди… И чем обернётся самый заурядный международный рейс «Аэрофлота» по маршруту Москва-Лондон-Нью-Йорк.

7

В небе

По советской традиции, в носовой части салона, где первый и бизнес-класс, расселись чиновники Госкомспорта, какой-то ответственный за спорт функционер из ЦК с супругой, и сопровождавшие их лица. Мы, пролетарии бокса, хоть и основные фигуранты предстоящего действа, разместились в эконом-классе.

Папа Ким практически моментально задремал на среднем сиденье, легковес Егоров, впервые летевший за рубеж, с любопытством таращился в иллюминатор. Смотреть особо там не на что — раскинувшееся лётное поле в Шереметьево и дремлющие между рейсами авиалайнеры. Оторвавшись от пейзажей аэродрома, спросил:

— Валера? Скажи, кормить будут? А то я все продукты сдал в багаж.

— А вот прошла вся в синем стюардесса, как принцесса, надёжная, как весь гражданский флот, пел Высоцкий, у неё и допытывайся.

— Но ты уже летал!

— И не раз. Думаю, покормят до посадки в Лондоне и потом за океаном. Ты бы лучше думал, как лишние килограммы не набрать.

— В Штатах похудею. Чтоб инвалюту на жрачку не переводить.

Я уже давно забыл, как возить с собой двадцать кило консервов, крупы, макароны и кипятильник. Проще зашить в перчатку двести баксов и нормально кушать, сбежав от куратора из КГБ. Папа Ким отработает на тотализаторе. Да и премиальные за победу обещали нехилые, матч любительский, но выручка от продажи билетов и права на трансляцию частично достанется Госкомспорту, это многие миллионы. Можно по несколько сот баксов отжалеть главным героям турнира, ютящимся в экономклассе. Командировочные выдали жалкие, как обычно, зато разрешили купить в Госбанке сто двадцать пять долларов по официальному курсу шестьдесят четыре копейки за доллар.

Естественно, по рядам шелестели разговоры — как потратить заветную инвалюту, часть долларового дождя пролилась на тренеров и даже массажистов, не говоря о пассажирах бизнес-класса. В экономе сидели не только спортсмены, обращала на себя внимание группа мужчин южного типа, все в солидных костюмах, лица сосредоточенные и мрачные. Похожи на бизнесменов, чей вояж в СССР не увенчался успехом.

— Прошу всех занять свои места и не вставать, — раздалось из репродуктора.

Прямо к переднему трапу самолёта подкатил чёрный «линкольн» с американскими флажками на передних крыльях. Мне было плохо видно, но Егоров хорошо рассмотрел типа, покинувшего машину и легко взбежавшего по трапу.

— Кто с нами летит! Сенатор Вэнс! С ним симпатичная смуглая дамочка, ничего такая, категории «разок можно», наверно — секретарша, и двое мужиков сопровождающих.

— Можно. Но не тебе.

Он обиженно отвернулся. Услышав, как подкалываю Егорова, заулыбался Стас, сделавший невероятную карьеру при переходе из восточных боевых искусств в спортивный бокс. Он был заявлен в полутяжёлом весе вторым номером, то есть на показательные выступления, и дублёром на основной матч, успел растрезвонить на всю сборную, что главный тяжеловес страны женится в январе на «мисс планета», прибавив мне завистников. Друг сидел от меня через проход и строил глазки стюардессам, те заученно и холодно улыбались в ответ. Может — зря. В те годы за рубеж летали только очень успешные парни, познакомься с таким, и, быть может, вопрос устройства лично-семейной жизни решён навсегда.