Вэнс покинул кабину, и потянулись мучительно медленные часы. Причём ведь, возможно, они последние. Если лайнер врежется в землю, сгинув вместе с нами в пламени взрыва, меня ждёт преисподняя безвозвратно, как и остальных временно живых грешников на борту. Поскольку с загробным миром не чувствую никакого контакта, буду как самый обычный жмур, которому припомнят и нечуткость с родителями, и жестокие нокауты на ринге, и хладнокровное умерщвление угонщиков без вежливого: извольте сложить оружие и сдаться. А если демоны, отмеряющие сроки в загробной зоне, сочтут, что у нас были все шансы спастись, не уничтожь я террористов, сидевших за штурвалами, мне повесят гибель полутора сотен невинных. Это уже сотни лет адских пыток!

Но я не наслаждался времяпровождением под солнцем, ярко светившим поверх облаков. Только дул кофе, его таскала Джей, готовившая и для меня, и для сенатора.

Отвлекали от мрачных мыслей приборы на месте бортинженера. Гидросистемы, пневмосистемы, электрооборудование и прочие мудрёные комплексы отчитывались о своём самочувствии. Опытный член экипажа моментально увидел бы нештатность, переключил бы на дублирующий канал… Я только пересказывал земле, что увидел на непонятных ему циферблатах Стас, севший в то кресло после сенатора. Оставалось лишь уповать на тщательность подготовки борта к трансатлантическому рейсу. Не только «чудо на Гудзоне» мне не удастся, малейшая неисправность грозит катастрофой. Пока мой товарищ заметит изменения в показаниях, пока сообщу о подозрениях земле, пока там примут решение, пока исполню их инструкции, следующего «пока» может уже не наступить, вместо него — взрыв и факел горящего керосина.

Но не всё плохо. Диспетчеры тщательно расчистили коридор, сведя к нулю вероятность, что придётся отрубать САУ и руками уводить самолёт от столкновения, расходясь по горизонтали или по высоте. Я преспокойно сходил в туалет, когда приспичило, лайнер скользил к краю материка столь же ровно как со мной, так и без.

Ближе к французскому побережью меня взял в оборот аэрофлотский из Лондона, не склонный ободрять или стращать. Эдакий сухарь, заставил меня десяток раз повторить последовательность действий перед посадкой, никогда не называя по имени, только по номеру рейса и по-русски. Память у меня исключительная, всё запомнил с первого раза, но было однозначно страшно. Ошибка ведёт к крушению.

— 9317! АП включён?

— Башня, я 9317, АП включён.

— АПС включён?

— Так точно, АПС включён.

— Включить захват курса. Выставить посадочный курс. Напоминаю: жёлтая рукоять на пульте АП.

— Есть выставить.

— Закрылки в посадочное на тридцать градусов.

— Есть закрылки. Бленкер пропал.

— Так и должно быть. Нажмите кнопку «Вертикаль». Отшкалилась планка глиссады?

Кому-то наш разговор показался бы диалогом двух психов. Наверняка инструктор из Лондона уверен, что я тупо выполняю его приказы, не понимая их смысла. Наивный! Благодаря моим аккуратным вмешательствам сотня тонн крылатого металла с высокой точностью отстраивает траекторию полёта в воздушном пространстве Великобритании, прицеливаясь к взлётно-посадочной полосе, огромной, если стоять на ней, и всего лишь крохотной чёрточке, глядя с высоты, да ещё под неудобным углом. Глиссадой называется заветная прямая, ведущая в створ полосы, необходимая нам как воздух, как биение сердца. Она — наша ниточка жизни.

— Глиссада захвачена! Режим удержания высоты и автомат перестановки стабилизатора отключены.

— Молодец, 9317! — в голосе аэрофлотчика прорезалось, наконец, одобрение. — Правильно идёте.

Последний этап… Вход на глиссаду с горизонтального полёта, затем снижение… Полоса видна через стекло прямо по курсу… Контрольки горят — все стойки шасси вышли… Непреодолимое желание отрубить автоматику, вцепиться в штурвал и взять лайнер под контроль… Я каждую секунду был готов отключить САУ, двинуть вперёд все четыре рычага управления двигателями и потянуть штурвал на себя, уводя лайнер на новый круг, если хоть что-то не срастётся. Выработаю керосин. Чем меньше топлива и легче самолёт — тем выше вероятность успешной посадки.

Он бухнулся на полосу довольно грубо, даже подскочил над ней, сделав «козла», но затем уверенно покатился по бетону. Правда, начал съезжать вправо, не страшно, и на грунте остановится. Но я решил поберечь его шасси, убрал автопилот, выровнял направление движения педалями, тормознул, ожидая, пока машина не замерла неподвижно. Двигатели гудели на малых оборотах, думаю, надо знать сложную последовательность переключения тумблёров на рабочем месте бортинженера, чтоб заглушить их корректно.

В салоне завопили от восторга. Наверно, даже мой нокаутирующий удар в финале Олимпиады не вызвал столь искреннего одобрения болельщиков.

— Эй вы там, на башне! 9317 сел. Пришлите умельца отогнать самолёт на стоянку, боюсь — не справлюсь, не припаркую.

Никакого умельца не прислали. Самолёт у конца полосы окружила полиция, пожарные, машины «скорой помощи». Какой-то мужичок яростно фотографировал нас, спускавшихся по переднему трапу. Наверняка репортёр-фотограф, давший на лапу аэродромной охране ради исторических снимков.

Я шагнул с бетона на жухлую прошлогоднюю траву и упал на неё ничком, прижавшись лицом к мёрзлой земле.

— Вы ранены, мистер? — прозвучало сверху на английском. — Нужна помощь?

— Нет. Сэнкс. Всё OK. Просто чертовски здорово по-прежнему чувствовать себя живым.

Действительно, более тысячи раз сажал самолёт на британскую землю. Но этот раз…

Меня вдруг схватили десятки рук, перевернули и подбросили в воздух, пусть на небольшую высоту, зато в ту самую стихию, из которой едва вернулся. Пока что больше в неё не хочется.

— Ма-тю-ше-вич! — скандировали боксёры, к ним присоединились другие голоса.

Так взлетал несколько раз, пока меня не освободили секьюрити из Хитроу, увлекая к автобусу до аэровокзала.

— Валери! У тебя седина в волосах, — шепнула Джей, пока ждали допроса у кабинета полиции аэропорта. — Сколько тебе лет?

— Девятнадцать. Двадцать запросто могло бы и не исполниться.

А что я, собственно, раскис? Есть же неотложное дело, ради которого пришлось забежать в туалет, где разделся, разорвал футболку на мелкие обрывки, раскидав их по мусоркам для туалетной бумаги. Потом занялся извлечением пули, если вдруг загонят на рентген — спалюсь.

Она двинулась вверх, закупорила дыхательное горло, резко вытолкнул её решительным «хе-е-е», избавившись от последней улики. Пуля упала в унитаз и скрылась в водовороте смыва. Всё, чист! Можно сдаваться полиции.

8

Две пресс-конференции и один бой

Не считая угона и нашего чудесного спасения, Вику больше всего заинтересовало фото жгучей латиноски, позировавшей рядом со мной перед камерами. Этот снимок даже «Правда» перепечатала день в день.

— Валер? Кто она?

— Ревнуешь? Я польщён. Даму зовут Джей, тридцать семь лет. Один из угонщиков пытался её изнасиловать, но я свернул ему шею. Потом шла позади меня и добивала из пистолета подранков. Опасная дамочка, почти как я. Когда вместе с тобой слетаем в Америку, нас ждут в гости в штате Охайо. Приглашала, обещала познакомить с детьми и мужем.

— Тогда ладно…

— Милая! Рассказ о Джей обошёлся в фунт стерлингов, — соврал я, беспардонно пользуясь телефоном пресс-центра бесплатно, кто же откажет главному ньюсмейкеру дня. — Ещё две оплаченных минуты, давай поговорим о нас.

— У меня завтра зачёт… Да, папа посмотрел репортаж из Лондона, узнал, кто будущий зять, и весь в раздрае: ты — герой, но выдавать дочку замуж за хладнокровно убившего семь человек, пусть террористов… Как⁈

Конечно, Гоша, готовый по приказу из Москвы запустить по Нью-Йорку баллистическую ракету с термоядерной боеголовкой и отправить к праотцам десять миллионов гражданских, кажется сущим агнцем рядом с ликвидатором семерых угонщиков самолёта. Для генерала, пережившего войну — неожиданное заявление.