Демьян глубоко вздохнул и перевел взгляд на потолок. Потолок требовал побелки. Он бы вполне мог заняться этим на праздниках. Ничего сложного.

– Я поставлю ей щиты, – поделился он с кошкой своим решением. – Сверху, чтобы не лезть в разум. Но печати отец от меня не дождется. Однажды Юля захочет поговорить об этом со мной и не сможет произнести ни звука. Она не простит.

Демьян протянул руку, чтобы погладить Чуму, но та шарахнулась в сторону, едва не упав в ванну, и протяжно, громко мяукнула, заставив его вздрогнуть.

– Всё-таки собаки куда адекватнее кошек, – вздохнул Демьян. – Дополнительный новогодний пауч ты сегодня не получишь.

Чума фыркнула и спрыгнула с бортика. Демьян усмехнулся. Вот же… Но стало полегче. А потом он едва не рассмеялся. Дожил, с кошками разговаривает.

На кухне Юля поставила перед ним тарелку с жареной картошкой и пиалку квашеной капусты.

– Баба Рая поделилась, – поведала она. – Еще грибочков маринованных дала. Я к ней сегодня заходила, подарила пакет зернового кофе. Она любит, сама мелет. У нее такая красивая кофемолка, механическая, у которой ручку крутить надо. Даже порой начинаю жалеть, что я не пью кофе… О, а давай для тебя такую заведем? Я сама тебе буду молоть.

– Давай.

– Она нас вечером на чай позвала. Сходишь со мной?

– Конечно.

Картошка у Юли получилась совсем не такой, какой выходила у него. Но это было не так важно. Демьян ел и понимал, что дело тут вовсе не в картошке.

– Юль, – позвал он. – А эта школа, про которую ты мне говорила… Приемных родителей… В нее же записываться надо, да?

Юля прекратила порхать по кухне белым облачком и приземлилась на соседнюю табуретку. Звездочки на ее юбке переливались в свете лампы.

– Да.

– А хочешь, прямо сегодня запишемся?

Она молча смотрела на него некоторое время, потом сглотнула.

– Ты правда согласен?

– Я сам приемный. И тоже жил в детдоме – там не то чтобы сильно радужно. Но мне повезло. Почему бы не помочь кому-то еще. Но, Юль… Из-за проклятья я могу взять только девочку.

Юля кивнула.

– Прямо сегодня запишемся? – переспросила она.

– Прямо сегодня.

– В любом случае это же не сразу. И мы же будем просить младенца, да? Это точно займет много времени. Они редко бывают. А если нам еще и только девочку…

– Юль…

– Спасибо… – Она сорвалась с табуретки, приземлилась у его ног, спрятала лицо у него на коленях и заплакала.

– Боги, за что ты благодаришь?

Она помотала головой и не стала отвечать.

А потом они и правда подали заявление на сайте и скачали список необходимых справок и документов. Приготовили салат. В восемь часов зашли к бабе Рае и посидели с ней немного. Потом вернулись к себе. Уже хотелось есть, и они не стали ждать ночи, чтобы сесть за стол. В одиннадцать у одного из клиентов Демьяна упал сайт, и он полчаса сражался с ним, пытаясь восстановить доступ. В это время Юля разослала поздравления своим друзьям. Справившись с задачей, Демьян позвонил сначала Злате, а потом и маме, и попросил ее поздравить от его имени отца. Где-то рядом с мамой играла музыка и кто-то что-то весело кричал, и она ни о чем не спросила. А потом они вдвоем с Юлей встретили Новый год, обменялись подарками – котам Юля раздала по праздничной вкусняшке, – оделись, вышли во двор и запустили заранее купленный салют. Полюбовались на чужие. За невысокими домами хорошо было видно распускающиеся в черном небе цветы, и у Демьяна даже вышло на несколько минут отвлечься на них и забыть обо всех своих горестях. Потом они вернулись домой, выпили горячего чая, чтобы согреться, и легли спать в час ночи, пошутив, что стали слишком стары для всей этой праздничной суеты. И заснули, веря, что наступивший год принесет только хорошее.

Больница Климу не нравилась.

Еще после первого посещения он понял, что это последнее место, куда стоит попадать. Всё здесь было пропитано страданием: застарелым и совсем свежим. И чувствовал он себя тут так, будто его посадили на муравейник. Клим старался держаться, но всё равно периодически морщился, однако всякий раз, как находилось время, неизменно приезжал сюда с Женей. Да и как было с ней не ездить, если она вечно навьючивала на себя с дюжину пакетов и сгибаться под их тяжестью начинала уже на выходе из общежития. Сначала Клим пытался ее вразумить и объяснить, что половины из того, что она возит, ее отцу не нужно. Потом понял: так Женя борется со страхом. Ей, видимо, казалось, что выздоровление отца напрямую связано с тем, сколько сил она положит на заботу о нем. Впрочем, чувствовал себя Савелий Афанасьевич уже и правда куда лучше, из отделения интенсивной терапии его перевели в общую палату и даже пообещали вскоре отпустить.

Сейчас они сидели в столовой, где Женя, проигнорировав недовольный взгляд медсестры, накрыла стол. К празднику она наготовила всего и много, но строго сообразно назначенной ее отцу диете. Климу такое не особо нравилось. Зато Савелий Афанасьевич казался абсолютно счастливым, будто и не числился пациентом этого ужасного места. Он смотрел на них с таким умилением и с такой нежной улыбкой, и было в выражении его лица что-то детское, едва ли не наивное. Клим от этого чувствовал себя виноватым: он понятия не имел, как теперь сказать старику правду. Женя божилась, что расскажет сама, как только отец окрепнет, и, скорее всего, даже в это верила, только вот Клим не верил. Доктор уже предупредил их, что больному нужен полный покой и что любое потрясение может оказаться для него последним.

– Ну что ж вы, – с укором сказал Савелий Афанасьевич, когда они провели у него часа полтора. – Вы идите, отмечайте, а то так весь праздник на меня и потратите…

– Прекрати, папа, – поморщилась Женя. – Я тебя одного не брошу, и так в восемь вечера нас попросят.

– С чего ж это – одного? Я не один, – возразил он. – У меня соседи по палате ух какие подобрались! Смотри, сколько ты нам наготовила. Поедим, поговорим, тебя похвалим, с Петром Иннокентьевичем партейку в шахматы сыграем, а там и на боковую. Что нам, старикам… До полуночи точно терпеть не станем. Подъем тут ранний.

– Пап…

– Давай, Чернавушка, давай. Собирайся, – уверенно кивнул Савелий Афанасьевич. – Ты теперь не об отце, а о муже думай.

И посмотрел на Клима. Тот неопределенно мотнул головой, не желая ни спорить, ни соглашаться. Женя тоже быстро глянула на него. Потом снова на отца.

– Ты уверен?

– Конечно, доченька.

– Но, может, всё-таки…

– Чернава!

– Тогда посуду пойду помою, – то ли расстроенно, то ли растерянно отозвалась Женя и принялась собирать со стола. Клим вроде как принялся ей помогать, но Савелий Афанасьевич его осадил.

– А ты пока со мной посиди, – попросил он.

Женя собрала посуду и ушла к раковине в закутке. Савелий Афанасьевич проводил ее взглядом и, стоило ей удалиться, взял Клима за руку.

– Послушай, – вздохнул он и посмотрел на него едва ли не с мольбой. Климу стало неловко: отец Жени был старше него раза в три, и неприятно было, что теперь он явно считал себя от него зависимым. – Не знаю, говорила ли тебе Чернава. Ее мать и ходила с детьми тяжело, и тяжело рожала. Мучилась, бедняжка, страшно. С первой дочерью два дня кричала и на стенку лезла, едва потом выходили. Повитуха сказала, больше родить не сможет. Она как поняла, что других детей не будет, всю себя в доченьку вложила. Да и я тоже. Избаловали, что уж тут сказать… А потом восемнадцать лет прошло, и опять она у меня затяжелела… С Чернавой еще хуже вышло. Все соки из жены те роды выпили и едва калекой не оставили. Долго потом лежала… И не простила мне этого, и я себе не простил бы, только вот жизни без Чернавы не представляю. И не знаю, как оно правильно должно было быть… Я что хотел сказать. Ты погоди с детьми. Не торопись. Я специально узнавал, в этом мире иначе всё, и рожают тут не так… Но всё же… Чернава больно на жену мою уродилась похожей… Пусть окрепнет. Да и учиться она сильно хочет…