В коробе остался только сложенный лист. Он призывно белел бумажным боком и требовал внимания. Злата глубоко вдохнула и выдохнула, а потом быстро, не оставляя себе времени испугаться и передумать, взяла его и развернула. И снова застыла.

Вопреки ее ожиданиям, это была не записка. Это был карандашный рисунок. И с рисунка на Злату смотрела она сама. Сходство было поразительным. То есть нет, конечно, и нечего себе льстить, ведь столько раз видела себя в зеркале, и там она была совсем иной. А тут стояла вполоборота и улыбалась так мягко, и была такой красивой, и словно светилась… Неужели Яша увидел ее такой? И это под заклятьем? Да у него просто разыгралось воображение. Потому что… потому что…

Потому что ей бы очень-очень хотелось такой быть. Но вряд ли это когда-то случится.

И тем не менее было приятно, что в его глазах она выглядела так, и даже вроде стало немного легче. Злата легла на кровать, положила под щеку руку, поставила рисунок на складку покрывала. Девушка на бумаге улыбалась так, что можно было и впрямь поверить, что всё станет хорошо.

Снова бросила взгляд на упаковку чая. На щенка.

Яша что, совсем на нее не злится? Она ведь помнила, как бережно вытаскивал он щенка из короба и как передал ей, едва дыша. А теперь просто подарил? Нет, щенка нужно вернуть. В него вложено столько труда, столько тщания, столько любви… Она не заслужила.

Но вернуть нужно обязательно лично. А сделать это сейчас… Нет, сейчас точно нет. Она не готова встретиться с ним. Яша сказал, что это подарок. А значит, наверное, не случится ничего страшного, если щенок немного побудет у нее. Совсем чуть-чуть. Злата погладила его по рельефной спинке. Подумала, что, возможно, Яша дал ему имя. И тоже гладил его по спине. Ласково, как умел только он. Вспомнилось зачем-то, что в постели Яша всегда пытался быть с ней нежным, а она противилась: ей нужно было вожделение, а не нежность, потому что после нежности всегда становилось хуже, а не лучше, и ощущение жизни приносило беспокойство, а не сладость, пусть и не такое сильное, как сейчас, но всё равно раздражающее.

И снова – стоп. Что?

Злата встрепенулась и снова перевела взгляд на рисунок. Ей показалось, что улыбка у ее нарисованной копии стала хитрее.

Живой. Она снова чувствовала себя живой. Это ощущение, что она пропустила, пока пыталась вытянуть себя за волосы из пучин стыда и отчаяния. Злата провела рукой по покрывалу и словно впервые почувствовала, что на ощупь оно мягкое. Приятное. И пахнет домом. Когда она в последний раз это чувствовала? Когда в очередной раз вернулась от Яши пару недель назад? Но теперь, чтобы ощутить это, ей больше не нужно было воровать чужие эмоции. Источник снова был внутри нее, и она могла черпать из него прямо сейчас.

Злата резко села на кровати. Потом встала, подошла к окну и распахнула шторы. На улице еще было светло, но солнечный свет уже начал приобретать медовый оттенок. Зелень кустов во дворе стала темнее, а на лес за их поселком пала розоватая тень. Злата подавилась неуверенным смешком. Потом расхохоталась в голос. На глаза вновь набежали слезы, но уже от другого. Как красиво! Как давно она этого не замечала! Как жила без этого?

А ведь двадцать минут назад она всерьез подумывала о том, чтобы покончить с собой. Боги, как страшно… А если бы она… Нет, нет, нет! Как здорово, что ей хватило ума этого не сделать. Чем чернее ночь, тем ярче рассвет.

Дверная ручка дрогнула и опустилась, дверь приоткрылась, и в комнату скользнул Клайд. Подошел к ней. Злата упала на колени и обняла его как могла крепко. Как же хорошо…

К черту всех и всё! Яша дал ей шанс. А значит, она попробует еще раз. Всё заново. В этот раз она справится. Тем более за эти два года она кое-что поняла и кое-чему научилась. Она обратит этот урок себе на пользу.

– Клайд! – сквозь слезы воскликнула Злата. – Ты пахнешь самой настоящей псиной! Как же классно!

Клайд протявкал что-то невнятное и лизнул ее в лицо. Злата рассмеялась.

– Старый ворчун! Ты любил меня всё это время!

Она смачно поцеловала пса в холодный влажный нос и вскочила на ноги. Хотелось куда-то бежать и что-то делать. Мама звала ее готовить ужин. Отлично! И она обнимет ее! И папу! И Демьяна! Нужно устроить внеурочный семейный ужин! Точно!

Нет, сначала нужно умыться.

Да, вот оно – неплохое начало.

Папа всегда говорил, что главное – начать, а начав – продолжить. А папа плохого ей ни разу не посоветовал.

Василису Кощей нашел на кухне. Его жена готовила ужин, и ожесточение, с которым она шинковала морковку, с головой выдавало таящееся в ней напряжение.

Лет десять назад Кощей сделал для себя открытие. Он обнаружил, что семья – это почти что живой организм, и если страдает кто-то один, то по цепочке рано или поздно плохо становится всем. Наверное, это должно было испугать, ведь такая постановка вопроса свидетельствовала, что он стал зависим от слишком многих. Но ничего подобного не случилось. В конце концов, то, что он ни на что эту зависимость не променяет, Кощей осознал и принял гораздо раньше.

Когда-то давно Василиса сказала: невозможно понять, что значит иметь ребенка, не испытав это на себе. Родительство оказалось куда прекраснее и куда мучительнее, чем Кощей ожидал. Демьян со Златой выросли слишком быстро. И если Демьяну он еще смог это простить – в конце концов, тот был мужчиной, да и познакомились они, когда тому уже исполнилось двенадцать, – то со взрослением дочери Кощей до конца смириться так и не сумел. А потом пришел момент, когда Злата и вовсе отстранилась от него. И Кощей уж точно не ожидал, что это произойдет в ее восемнадцать лет. Но нужно было отпустить. Отпустить маленькую девочку, которая так любила кататься у него на руках.

«Наши дети нам не принадлежат», – порой задумчиво говорил Финист после одного-другого стакана меда. Не то чтобы Кощей готов был с этим согласиться, но, кажется, у него не было выбора. «Просто будь готов подхватить», – печально улыбалась Василиса, отлично зная, что он переживает.

И вот момент настал. Но у Кощея вовсе не было ощущения, что он успел подхватить дочь. Кажется, она всё же упала. И больно ударилась. И пусть все вокруг твердили, что дети должны набивать собственные шишки, он не мог до конца с этим согласиться, когда речь шла о Злате. Она всё еще оставалась его крошкой, и он не готов был добровольно позволить ей удариться. И тем более позволить ее ударить.

Кощей не был уверен в том, что сделает, если узнает, что кто-то посмел ее обидеть.

– Привет, – позвал Кощей, подходя к Василисе ближе, обнял со спины и поцеловал в висок. – Как она?

– Привет, – отозвалась Василиса. – Всё так же. Навела на лицо морок, я уж и не знаю, что думать…

– Морок? Ты уверена?

– Кош! – Она всё-таки отложила нож и крутанулась в его руках, разворачиваясь к нему лицом. – Не делай из меня дуру! Она безвылазно сидит в темноте, а улыбается как ни в чем не бывало, и вы оба думаете, что я в это поверю?

Глаза у Василисы были влажные, щеки блестели от слез. Кощей поджал губы.

– И что нам делать? – спросил он.

– Я не знаю, – ответила Василиса, шмыгнула носом и вытерла лицо тыльной стороной ладони. – Устроить ей допрос. Но что мы получим в результате? Послушай, ты уверен, что все-таки не можешь заглянуть в ее память и…

– Уверен, – перебил Кощей. – Глупо было не ожидать подвоха от подарка Белобога.

– И каких еще сюрпризов нам ждать? – нервно мотнула головой Василиса.

– Не знаю, – признался он и обнял ее. Почувствовал, как ладони жены легли ему на спину, пальцы вцепились в рубашку, а потом и вовсе сжались в кулаки.

– Всё наладится, – пообещал Кощей.

Эх, ему б эту уверенность. И насколько бы проще все было, если бы он всё-таки смог посмотреть, что случилось. Но щиты Златы оказались непреодолимыми. Он не учил ее ментальной магии, а даже если она и училась сама, то вряд ли смогла бы самостоятельно поставить такой заслон. И не оставалось сомнений в том, чья это заслуга. Кощей бы тоже не отказался знать, к каким сюрпризам им с Василисой следует подготовиться. И подготовить Злату. Она ведь была всего лишь ребенком, независимо от того, как и для чего сестры-пряхи спряли нить ее жизни.