— Ты спрашиваешь, что это? — он выцепил глазами сгорающего от любопытства Сатора, еще державшего в руках несколько наконечников. — Это смерть! — сидевший легионер с недоверием в лице перебирал черные кусочки металла, словно это были не смертоносные наконечники стрел, а обыкновенные деревяшки. — С двухсот шагов стрела с этим наконечником насквозь прошьет ваши наручи, — Тумос Фланк с печальной улыбкой поднял руку и постучал по фигурному металлу щитка. — Со ста шагов стрела мерзкого торга проделает в вашем нагруднике вот такую дыру! — в его пальцах сверкнула небольшой диск серебрушки — монеты среднего достоинства или так называемого шаморского «львенка».

С лица Сатора уже давно исчезла кривая улыбка. После этих слов полный доспех «бессмертного» уже не казался ему таким надежны и крепким, как раньше.

— С расстояния пяти десятков шагов легионера не спасет и щит… Да…, — Фланк тяжело опустился к костру. — Наша «черепаха» едва сползла с тракта, как первая линия уже лишилась троих, — десяток первой линии турии состоял из самых опытных воинов, как правило, ветеранов, удар которых обычно и решал исход сражения. — До первых деревьев леса нужно было пройти лишь тридцать шагов… Тридцать проклятых шагов, каждый из которых моя турия оплатила кровью, — он шарил тяжелым взглядом по сидевшим в напряжении фигурам пока не наткнулся на фляжку с вином, к которой сразу же и приложился. — Я помню этот дикий свист, за которым сразу же следовал удар по металлу и чей-то вскрик… Закрывшись щитами, мы смотрели друг на друга, гадая, кто умрет следующим… Ха-ха… Свист, удар и вскрик…, — Фланк снова и снова повторял одно и то же — то, что запомнилось ему больше всего. — Свист, удар и вскрик… Снова и снова…, — его голос постепенно становился все тише, опускаясь до еле слышного бормотания. — Один за другим…

В какой-то момент сидящая фигура бывшего комтура, так и не выпустившего из рук фляжку с вином, начала заваливаться набок.

— Как же это так? — Сатор же все никак не мог спокойно переварить услышанное. — Здесь же сталь почти два калана толщиной! Какие стрелы?! Что этот птенчик нам тут вещает?! — не поленившись, он притащил свой нагрудный доспех и выразительно постучал по массивной металлической пластине. — Да мне урод один вот прямо по нему, — легионер еще раз тряхнул металлом. — Со всей дури боевым молотом зарядил и… хоть бы хны! Сказки все это! Комтур бывший…, наконечники, торги…, — наконец, он сам предложил единственное, на его взгляд, разумное объяснение. — А вы и уши развесили!

Молчавший же все это время Халли вдруг громко зевнул, а через мгновение буркнул кривляющемуся Сатору:

— Сам ты сказочник… Это наконечник из гномьего железа, дурья башка… Такая железяка прошьет наш доспех как масло, — он натянул на себя плащ и уже оттуда снова донесся его глухой голос. — Если у Ольстера такого добра много, то мы умоемся кровью еще до того, как обнажим мечи.

После этого заявления у всех сразу же пропало желание дальше трепать языком и остальной десяток один за другим начал засыпать. Последним, подкинув в костер несколько здоровенных коряг, завернулся в плащ и сам Сатор, твердо пообещавший само себе завтра подробно расспросить «этого языкастого типа» обо всем… Через несколько минут он уже спал и не видел, как мимо их костра быстро прошли трое высоких легионеров с особыми алыми нашивками на груди — знаком принадлежности к алой сотне, охранявшей самого Сульде. Троица с обнаженными мечами вела к шатру шаморского командующего какого-то человека, лица которого было не разобрать из-за глубоко накинутого капюшона.

В шатре же, расположившемся в самом сердце лагеря, не смотря на позднюю ночь, было светло от горевших факелов и глубокой жаровни с полыхавшими углями. Пляшущий на плотной ткани шатра огонь светом и тенью рисовал фантастические картины удивительных существ с длинными шеями, огромными крыльями и ребристыми хвостами. Однако сидевшим на мохнатых теплых кошмах людям не было никакого дела до этого. Оба — и худой старичок с длинной бородкой в дорогом синем халате, отороченном роскошной полосой переливающегося меха, и коренастый пожилой мужчина с угрюмым словно застывшим в камне лицом буравили друг друга глазами. Если бы взгляд мог причинить хоть какое-то страдание человеку, то оба они несомненно уже бы лежали и корчились от дикой боли, сраженные своей ненавистью.

— Они забрали моего сына! — шипел как болотная гадюка Сульде, нервно оглаживая рукоятку кинжала. — Моего Урякхая, батыра из батыров, убили какие-то грязные дикари! — кинжал то покидал ножны, то тут же с шелестящим звуком возвращался обратно. — Ты меня не остановишь, старик! Я прошу тебя, не стой у меня на пути… Раздавлю, как гнилой орех!.. Этот ольстерский сосунок должен заплатит за все… и он заплатит всем, что у него есть.

Старичок же, не смотря на свой безобидный вид, отвечал ему с не меньшим пылом.

— Не смей мне угрожать, отрыжка вонючего керка! — кади Рейби вытянул вперед голову, отчего тонкая и длинная бороденка вызывающе нацелилась на его оппонента. — Я око самого великого султана! Да хранят его Благие и наделят всеми своими милостями! — его сухой кулак с ярко блестевшим перстнем на указательном пальце — подарком султана и одновременно знаком его власти — взлетел вверх. — Одно мое слово и богатуры орды отвернуться от тебя!

Конечно же старик преувеличивал… Власть Верховного кади (судьи) была несомненно велика… в Шаморе, но здесь все было иначе. За достойнейшим Сульде, десницей султана, стояло слишком много лично преданных ему воинов. Проверять же чье слово для легионеров окажется главным проверять не хотел явно ни тот ни другой.

Молчаливый поединок глаз снова продолжился, еще больше поднимая градус напряжения в шатре. Слишком уж высоки были ставки в этом тайно сражении двух глыб шаморского султаната, здесь, на оккупированной территории, олицетворяющих абсолютную власть великого султана.

Для кади Рейби, Ока султана и верховного судьи, сейчас на кону стояла не просто власть над вновь покоренными землями, а Власть с большой буквы над жизнью и смертью тысяч и тысяч людей, и соответственно их имуществом. Все дело было в том, что города и крепости, «добровольно вошедшие» в состав Великого Шамора сражу же попадали под власть гражданской администрации султанат, то есть под руку самого Верховного судьи. В случае же упорства жителей и правителей захватываемых земель всю власть над ними до полного успокоения получал командующей Атакующей орды — Победоносный Сульдэ.

Последний же хотел лишь одного — добраться до убийцы своего сына и вырвать своим голыми руками его сердце. Поэтому его буквально трясло от каждой минуты и часа промедления, грозящего бегством его личного врага.

— Великому султану, да продлят Благие его годы на вечность, нужны не сгоревшие головешки и каменные завалы, а богатые города и крепкие крепости, — старик медленно гладил свою бороденку, настаивая на своем. — Только тогда иссекающий золотой ручеек золотых и серебряных монет начнет превращаться в полноводную реку, питающую султанскую казну, из которой…, — он с хитрым прищуром посмотрел на Сульдэ. — Питаешь и ты!

Все эти мысли для командующего были ясны как день, что он не преминул и отметить.

— Не путай султанскую казну со своим личным кошельком, — язвительно буркнул он. — Все их золото и так станет нашим! Этот мальчишка на коленях будет умолять нас забрать накопленные им богатства, — вскочил Сльдэ с мягкой кошмы. — Умолять… давясь кровью и слезами… Ползать на коленях, целую кожу моих сапог, — он вплотную подошел к кади и смотря на него сверху вниз, угрожающе произнес. — Завтра, ранним утром, левое крыло орды ударит по лагерю врага. Правое же зайдет с противоположной стороны от города и погонит оставшихся трусов к реке, где…, — его пальцы с хрустом сжались в кулаки. — «Бессмертные» растопчут их.

Одетый в те же массивные инкрустированные шаморскими символами доспехи, что и его легионеры, Сульдэ в этот момент буквально расточал вокруг себя неотвратимую угрозу. Однако, прожившего при дворе великого султана полную опасностей жизнь кади сложно было пронять этой внешней мишурой.