Однако этот разговор получил продолжения лишь после ужина — густой похлебки, щедро сдобренной мясом и луком.

— Это место Крута, — подходя к костру, вокруг которого развалился на шкурах его десяток, Сатор пнул того самого легионера. — Пошел отсюда! — навис он над незадачливым шаморцем, занявшим в турии место павшего в бою. — Глухой? — он снова пнул его, но промахнулся…; отчего один из стоявших позади щитов упал прямо на лежавшую по соседству тушу крупного легионера, закутавшего свои мощные телеса в теплый плащ.

— Оставь ты его в покое, — недовольно пробурчал здоровяк, разомлевший от сытости и тепла настолько, что не желал пошевелить даже мизинцем. — Кости Крута все равно уже псы доедают… Хотя он был такой задницей, что…, — дальше Халли не стал даже договаривать, вновь замолкая и наслаждаясь идущим от костра теплом.

Вскоре уже весь десяток словно тюлени на лежбище валялся перед огнем. Они еще о чем-то переговаривались между собой, но разговоры становились все тише и тише. Фляга со слабеньким вином, передаваемая по кругу, застыла где-то посредине между двумя легионерами. Наконец, Халли, еще пучивший сами собой закрывающиеся глаза, уронил голову на грудь и с чувством захрапел.

— Все равно из этого ничего не выйдет, — этот тихий незнакомый голос прозвучал среди всеобщего молчания, храпа здоровяка и треска сгоравших веток как-то неожиданно и непривычно громко. — Тренируйся мы хоть до кровавого пота…, — в голосе новенького звучали тяжелые пророческие нотки, от которых веяло каким-то жутким холодком. — Я же их видел… прямо перед собой…, — он вяло вытянул вперед руку, делая ей несколько секущих движений. — Но они уходили все дальше и дальше…

Несколько мгновений повисшее после его слов молчание возле костра никто не нарушал. До опешившего десятка, замученного тяжелым и насыщенным днем, с трудом доходили его слова.

— Ты что там бормочешь, коровья лепешка? — первым, как и всегда, не выдержал Сатор, резко откинувший полу плаща и вылезая из его нагретого нутра. — Что это лопочет твой вонючий язык? — так уж вышло, что именно Сатор в десятке самовольно присвоил себе право быть скептиком и хаятелем всего… и это место, как оказалось, он никак не желал уступать, кому бы то ни было другому. — От кого нет спасения? — десятки глаз угрюмо буравили новенького. — От этих деревенщин? От этих погонщиков быков, которых молодой сопляк одел в самодельные доспехи и посадил на своих кляч?

Тяжелая кавалерия, которую король Роланд с таким трудом создавал и лелеял, оберегая от напрасных жертв, не была для шаморцев секретом. Сложно спрятать в не таком уж большом королевстве тысячи тяжелых всадников, которые с ненасытностью легендарных драконов пожирали сотни серебряных и золотых монет королевской казны.

«Бессмертные» уже не раз встречались с таким противником. Столкновения с дикими горцами на монстроподобных ящерах — мерзкими и вонючими как болота, из которых они вылезли, стычки с фанатичными «карающими братьями» Ордена Последнего пришествия, приграничные конфликты с катафрактариями империи Регул, показали, что тяжелая кавалерия неимоверно сильна и опасна, но ее атакующий кулак можно остановить. Это «бессмертные» Великого султана с успехом и делали длиной цепью огненных костров, жаркой стеной встававших перед наступавшей конной лавой; рвами с кольями и ловушками, в которых всадники ломали ноги, головы, насаживались телами на выструганные колья; десятками выставленных на передней линии орды мерзких лесных зверьков в клетках, выделяемая которыми едкая и вонючая жидкость до ужаса пугала лошадей… Словом, для легионеров тяжелая кавалерия Ольстера была лишь еще одним врагом, который снова, как и всегда, ляжет и поднимет лапки перед своим владыкой.

— Заткнулся бы ты…, — Халли недовольно заворочался, как медведь, которого кто-то случайно потревожил в своей берлоге. — «Бессмертные» никому еще не кланялись… А комтур Верд, конечно, скотина и зверь, каких свет еще не видывал, но благодаря ему ты может еще и поживешь на этом свете.

Новенький же, бледное лицо которого особенно выделялось в ярких отблесках огня, сразу же начал шарить у себя на груди. И делал это он с такой яростью, что вызвал у лежавших легионеров нескрываемое любопытство. Те, кто были рядом с ним, непроизвольно вытянули головы, стараясь разглядеть, что это он там ищет.

— К черту этих всадников, — буркнул он, наконец-то вытаскивая что-то холщовое и позвякивающее из-за пазухи. — Я говорю об этом…, — легионер развязал мешочек и, достав из него что-то металлическое, начал это кидать на подтаявший перед костром пятачок земли. — Это Дорон, легионер первой линии. Весельчак и рубака на загляденье. Был…, — Сатор, схвативший маленький предмет с земли первым, с недоумением стал разглядывать продолговатый листоподобный черный наконечник с нацарапанным на нем буквой «Д». — А вот это Красавчик, — на землю упал еще один наконечник, уже с другим символом. — Имя его уже никто и не помнили. Его так и звали — Красавчик. Девки так и вешались на него, — рядом со вторым кусочком металла лег и третий. — Здесь Болло из горняцкого поселка. Ручища у него такие были, что только держись. Так схватит, аж ребра трещат!

Черные наконечники, а то, что это именно наконечники, ни у кого уже не вызывало сомнения, летели к костру один за другим. Новенький, угрюмый мужик, появившийся в турии словно из не откуда, продолжал с надрывом в голосе перечислять чьи имена, прозвища, рассказывать о каких-то смешных историях. Правда, никого они не смешили…

— … Как-то он на хряка напялил рубаху с шитыми металлическими бляхами и ночью выпустил его в лагере, — легионер вытащил из мешочка последний наконечник и стал его «мять» в руках, словно надеялся размягчить его, как воск и слепить из металла что-то менее смертоносное. — А тот, не будь свиньей, и начал визжать! Ха-ха-ха! Несется по лагерю и визжит, как резанный, — он вдруг засмеялся над своим же рассказом. — Весь лагерь на уши поднял! Ха-ха-ха! Комтуры носятся туда-сюда. Зажглись сигнальные огни. Думали нападение. А мои-то… — тут новенький неожиданно осекся и замолчал.

Десяток во время всего этого рассказа уже не лежал. Незнакомые кусочки металла ходили по их рукам, вызывая странное ощущение своей прохладой и еле ощущаемым запахом крови.

— Что это? — Халли, наконец, не выдержал. — Что это такое?

Новенький приподнял голову и оглядел их всех так, словно впервые видел свой десяток — тех, с кем почти сутки до этого месил чуть подмерзшую грязь и снег, до кровавых мозолей отрабатывал защитные приемы с тяжелой пикой. Он медленно встал с места и вытянулся. Его рука потянулась к животу — туда, где обычно располагалась небольшая, в локоть длинной, металлическая фигурная дубинка с львиной головой — символ власти комтура.

— Я Тумос Фланк из рода благородных Фланков, — новенький впервые предстал перед своими товарищами тем, кем был еще недавно. — Комтур первой турии…, — он внезапно запнулся, словно только что понял, что говорит что-то не то. — Бывший комтур первой турии тысячи достойнейшего Борхе.

Десяток словно окаменел. Тот, кто вместе с ними терпел издевательства Верда, оказался таким же комтуром, пусть и бывшим. Первым, снова, как и всегда, среагировал Сатор, вскочивший с места и вытянувшийся в стойке. Однако, сразу же, нервно хмыкнув на взбрыкнувшие армейские рефлексы, расслабленно опустился на расстеленную под ногами шкуру.

— Да, я Тумос Фланк! Я тот самый комтур, что первым ворвался на крепостной бастион Порто-Бремена, этого зловонной пиратской дыры, и получил за это Золотого Льва, — рявкнул он, глядя на опускающегося Сатора. — И я, тот самый Фланк, что потерял всю свою турию от атаки грязных торгов…

И Сатор, Халли и несколько других переглянулись. Конечно, они кое-что слышали об этой истории… Но это были какие-то намеки, сорвавшиеся с языка Верда нечаянные слова, оговорки, странные слухи сначала об уничтожении сотне фуражиров во главе с самим сыном победоносного Сульде, потом уже о разгроме целой тысяче достойнейшего Борхе. Все эти обрывки и неясности за какие-то сутки обросли такими удивительными подробностями, что знающие люди просто сплевывались, слыша их… Сейчас же прямо перед ними стоял тот, кто мог прямо «из первых рук» рассказать все. Поэтому, неудивительно, что бывшего комтура десяток слушал с таким пристальным вниманием.