«Хороший размен получается, — в уме просвистел Тимур. — В будущем — подарки и обещания, а сейчас — роль приманки с острыми зубками… А король-то хорошо! Просто рвет!».

— Эти повозки со всем добром нельзя просто взять и бросить, — продолжал король. — И дело не в этом проклятом серебре, а тем более золоте! Шаморцы должны вцепиться в этот обоз, как цепные псы! Они должны до крови укусить, чтобы почувствовать добычу! — королевские пальцы на скатерти чертили замысловатые линии, которые в его уме скорее всего и символизировали начало сражения. — Кто-то, мастер Колин, должен встреть шаморцев и чуть-чуть дать им по зубам… Я дам большую часть ополченцев, почти всех торгов-лучников.

«А король, действительно, как ни крути, молодец! — между тем крутилось в голове парня, который продолжал оценивать это предложение. — Такое задумать… Всех решил провести… Красавец! Вот мол вам невинный обоз с казной, который охраняет кучка бездельников и барахольщиков. Берите! — Тимур поймал себя на мысли, что начинает восхищаться правителем этого королевства. — Грабьте, только нас не трогайте! А мы пока побежим, быстро побежим… Ей Богу, красавец!».

— … Они лишь только должны втянуться на это поле, — между тем король продолжал раскрывать план, видимо осознавая, что теперь дороги назад уже нет ни у него, ни у гнома. — Атакуя обоз фаланга в любом случае перестанет быть фалангой…

Тимур почти не слушал короля, продолжая размышлять над сложившейся ситуацией. Поэтому он не сразу уловил, что уже давно Роланд молчит и выжидающе смотрит на него.

— Договорились, — теперь пришел черед давать согласие и Колину, что правда, далось ему далеко не просто.

— Это твое последнее слово, владыка Колин? — король смотрел ему прямо в глаза, давая понять, что сейчас еще можно отказаться от этого практически смертельного договора. — Значит, слово! — с облегчением выдохнул Роланд, увидев уверенный кивок гнома. — …

Дальнейшие события начали разворачиваться со все убыстряющейся скоростью, словно убегающие от хищника олени.

Основная часть королевского войска во главе с самим Роландом, у которого прочно нацепил трагический образ убитого горем воителя-неудачника, уже через час рысью покинула окрестности Кордовы. Рядом с Колиным осталось несколько человек — вождь торгов и телохранитель короля — его доверенное лицо

Остро отточенный наконечник гусиного пера, напоминавший наконечник пера с капавшей с него темной кровью, медленно полз по желтоватому пергаменту. Сидевший на корточках перед небольшим столиком узкоглазый писец, щуря подслеповатые глаза, тщательно выводил затейливые буквицы.

— … милостивому. Двойное горе постигло нас и ввергло каждого из твоих, о Великий, поданных в горькую печаль, — сидевший на возвышении из теплых шкур главнокомандующий негромко диктовал письмо, внимательно смотря на лежавшее рядом с ним тело. — Сначала в неравном бою с проклятыми клятвопреступниками торгами, продавшимися за медный грош, пал мой сын, славный Урякхай. Он первым из своих воинов бросился на врагов, разя подлое племя мечом и посылая в них стрелы.

Сульде на какое-то мгновение опустил голову, скрывая заблестевшие глаза.

— И лишь только когда десять по десять врагов кружили доблестного Урякхая, он пал под ударами их клинков, — писец снова заскрипел пером, покрывая пергамент темными письменами. — Еще большее горе постигло нас в День Черной луны, когда лазутчики короля Роланда, преступившего свое слово, тайно проникли в лагерь и ворвались в шатер досточтимого и славного своей мудростью кади Рейби. Они закололи всех кто был в шатре…

Командующий вновь замолчал. Прекратилось и скрипение пера.

Писец в этот момент старался не поднимать головы, чтобы даже краем глаза не увидеть тело Верховного судьи, накрытого тяжелой темно-синей тканью. Однако, любопытство, густо замешанное на страхе, все же было сильнее его, и он повернул голову.

— Я и все мои воины скорбят по этой потере, о Великий, — Сульде снова начал диктовать, но писцу все таки удалось разглядеть бледно восковое, с заостренные чертами, лицо кади Рейби. — В этот день Великий Шамор лишился одного из твоих верных слуг и столпов Веры…, — Сульде поднес к своему лицу ладони и начал наносить по лбу и щекам мелкие ритуальные раны. — По моему лицу текут не слезу, а кровь, которую сегодня прольют наши враги…, — из мелких ранок начали выступать крошечные рубиновые капельки крови, напоминавшие драгоценные камни.

В этот момент в шатре появился один из телохранителей Сульде и тихо что-то произнес.

— Наступает рассвет, — с каким-то свистящим шепотом выдал командующий, отчего у писца остро заныло под лопаткой. — Закончи послание Великому, как полагается и немедленно отправь его гонцом, — тот сразу густо посыпал пергамент мелом и аккуратно свернул его в деревянный тубус, вместе с которым тут же и исчез из шатра.

После этого Сульде медленно поднялся с возвышения и подошел к мертвому телу. С нескрываемым торжествующим выражением на лице он сплюнул на труп и с довольной улыбкой вышел на улицу.

… Первыми из лагеря словно стрела из туго натянутого лука выскочили всадники. Разномастно одетые, вооруженные кто во что горазд, остатки бывшего отряда, сопровождавшего Урякхая, со всей силы нахлестывали крупы своих коней, стремясь как можно скорее добраться до врага. Подстегивала их в этот момент отнюдь не жажда наживы, а животный, пробиравший до самых поджилок, страх.

Все они были уже приговорены к смерти и над над ними провели все необходимые погребальные ритуалы. Их лица и кисти рук были густо покрыты черным пеплом от сгоревшего камыша, которым в Шаморе окуривали умерших родственников. На шее у каждого в добавок висела деревянная тамга с глубоко выжженным символом «Комат». Именно с него начинается имея верховного демона Каториата, встречавшего в шаморском вероучении умерших перед входом в загробное царство.

Чтобы вновь вернуться в царство живых, каждый из заживо приговоренных к смерти должен был принести к шатру командующего по десять отрубленных голов врага.

Кровожадно улюлюкавшие, пронзительно свистевшие, что-то вопящие, всадники быстро покрыли расстояние, отделявшее оба лагеря друг от друга. Однако, встретили их не тучи стрел и острых копий, а самая что ни на есть обыкновенная ТИШИНА!

Удивленные этим, смертники встали перед массивными бревнами, закрывавшими вход в королевский лагерь, словно вкопанные, первые мгновение не решаясь даже прикоснуться к дереву. Однако, уже вскоре, убедившись что никакой угрозы нет, начали закидывать кошки и разбирать завал.

— Обыщите все здесь! — заорал один из комтуров, первым оказавшийся на той стороне. — Быстрее, быстрее! — он то и дело оглядывался на свой лагерь, который с холма напоминал взбудораженный муравейник. — Найдите, хоть что-нибудь!

Комтур медленно пошел вперед… Лагерь короля Роланда, еще сутки назад заполненный тысячами и тысячами воинов, сейчас был совершенно покинут. По большому полю ветер гонял лишь сухие снежинки, ударяя ими в заснеженные кучи с мусором, опрокинутые повозки, чуть дымящиеся высокие фургоны с размочаленными досками бортов.

— Никого…, — бормотал комтур, протирая свое лицо горстью снега. — Пусто… Сбежали.

Кончиком меча он коснулся какой-то вонючей шкуры, лежавшей у его ног. Поворошил ее. Вылезла какая-то рваная мешковина.

— Что это еще такое? — в черно-серой мешанине что-то сверкнуло. — …, — воин нагнулся. — Серебро…, — ахнул комтур, суетливо начав протирать небольшой серебряный кругляш в своих руках.

Не веря своим глаза, он рассматривал аверс монеты. Чуть гнутый, слегка потертый, с нечетким профилем короля Роланда, серебрушка все своим видом убеждала, что это не сон, а самая настоящая монета. Его колени сами собой подогнулись и комтур, рухнув на колени, начал быстро разгребать мусор.