С того дня Михаил стал бессменным дежурным охранником возле своего командира. Едва ли не целыми днями он был возле него, изредка доверяя свой пост кому-нибудь из морпехов. Правда, все это прошло мимо меня. С момента того выстрела я был в беспамятстве, которое, к счастью, продолжилось недолго…

Мое пробуждение прошло буднично и совсем незаметно. Я открыл сначала один глаз, потом второй. Затем появился слух, который тут же наполнился чьим-то нудным плаксивым бормотанием. Оно было настолько противным, что начало меня доставать. Об этом я, собственно, и решил сказать.

– Блин, сколько же можно?! Башка и так раскалывается от твоего бормотания. Замонал уже.

Из дальнего угла раздался странный грохот; видимо, кто-то свалился от удивления или испуга.

– Боярыч, ты, что ли?! Ну у тебя и рожа. Увидишь, в штаны навалишь. Ты чего? Ты чего, говорю? Слышишь?! Чего меня лапаешь, как девку? Я ведь не из этих…

Однако боярыч с перекошенным от радости лицом продолжал с силой трясти меня. Некоторое время он не мог произнести ни слова. Только лишь ощупывал меня руками: голову, руки, грудь.

– Господи, командир очнулся, – наконец, дрожащим голосом произнес он. – Не чаял уж совсем. Думал, так и преставишься во сне-то. Ты же не дышал почти. Сердечко еле-еле тюкало…

– Что же вы, дурни, меня раньше времени хороните? – хрипло рассмеялся я. – У меня на роду написано, что не в постели помру я. Тем более на небеса нет мне хода, – сдуру бросил я и сразу же наткнулся на остекленевший взгляд боярыча. – Господь мне в картишки проигрался в пух и прах. Обозлился на меня. Лаялся очень сильно. Сказал, чтобы теперь я маялся на земле целую вечность.

О своей шутке я почти сразу же пожалел, увидев ломанувшегося прочь из избы боярыча. Когда же он вернулся вместе со священником и лекарем, оправдываться было уже поздно. Правда, через пару дней, будучи под хмельком, он несколько раз спрашивал у меня про это. Все пытался вызнать, в какую игру с Богом я играл. Видимо, хотел заранее потренироваться…

Оказалось, в бессознательном состоянии я валялся почти пять дней. Лежал натуральным бревном все это время, ни на что не откликаясь. Думаю, меня только чудом не похоронили.

Столь долгое лежание в отключке не прошло для меня бесследно. Я очень обессилел. С трудом поднимал руки, поворачивал голову. О том, чтобы подняться, вообще не было разговора. Сейчас меня можно было лишь осторожно кантовать, как деревянный контейнер с хрупким содержимым.

– Давай-ка, братка, рассказывай последние новости, – улучив момент после очередной кормежки, когда мне с ложечки вливали в рот наваристую похлебку, спросил я. – Чую, многое случилось.

Боярыч при этих словах как-то странно посмотрел на меня. После чего тут же выгнал фигуристую девку, кормившую меня, и крепко захлопнул дверь за ней.

– Столько всего случилось, командир, что все и не рассказать, – начал он негромким заговорщическим голосом. – Слухай.

Оказалось, за эти пять дней вокруг меня развернулся настоящий бразильский сериал, который, к счастью, уже закончился сам собой… Сначала мои пьяные откровения стали известны царю и его ближнему кругу. После мое сбывшееся предсказание о рождении царского наследника уже разошлось широким кругом. Пошли самые фантастические слухи, в которых как только меня не называли: и спящим пророком, и дьявольским отродьем, и великим спящим, и говорящим с Богом. С того дня около моей постели круглыми сутками дежурили два писаря, записывавшие каждый мой чих и вздох. Вокруг избы стал лагерь с морпехами, которые в каждого мимо приходящегося человека тут же целились десятками пистолей и штыков.

Еще более необычными были другие новости. Во-первых, царь, вдохновленный моими предсказаниями, забрал у своей супруги сына и решил его воспитывать сам. Говорят, теперь младенца его кормилицы таскают всюду за царем. Во-вторых, ни в какое Великое посольство Петр не отправился. Сейчас он носился по стране и пинками, оплеухами и деньгами помогал развиваться российской промышленности, прежде всего, военного назначения. За границу же отправились сотни вербовщиков, со строгим наказом любыми путями нанимать для временной работы или постоянного места жительства в России любых умелых мастеров – корабелов, шкиперов, капитанов, сержантов, пушкарей, оружейников, ювелиров, горных дел мастеров, учителей, коноводов, шорников, кузнецов, виноделов, астрономов… От услышанного перечня мастеров, которых Петр решил завезти в страну, я чуть в ступор не впал. В-третьих, у меня отобрали большую часть моих морпехов, которых царь намеревался поставить сержантами в срочно формирующиеся полки так называемого нового строя.

Под впечатлением этих новостей я находился больше суток. После началась тягомотная рутина, заполненная скучными однообразными днями. Утром меня обмывали теплой водой, кормили наваристой кашей. После усаживали в кресло на крыльце, откуда я любовался на речку и растущий вдалеке лес. Ближе к обеду приходил боярыч и делился со мной новостями, которых, как правило, в нашем глухом углу не было. Он же садился со мной обедать, после чего вновь куда-то убегал. Подремав с пару часов, я немного расхаживался. Обычно мне удавалось сделать десятка два или три шагов по избе. Затем я снова ел. Словом, почти без всяких изменений это повторялось день за днем…

Однако в один прекрасный день все изменилось. В то утро я хандрил. Точнее, дичайшая тоска грызла меня уже третий или даже четвертый день. Мне все осточертело до такой степени, что пропал аппетит и нарушился сон. Я не понимал, что делать дальше. Мои идеи с помощью военных придумок вырваться в число первых лиц государства и превратиться в более или менее самостоятельную фигуру сейчас казались детскими и даже глупыми. Получилось, что, напрягая жилы, в течение двух месяцев я толком ничего не добился. Мои военные изобретения – дымовые и горчичные гранаты, пороховые ракеты и так далее – в лучшем случае считались невиданными диковинами, а в худшем – глупым способом потратить государственные средства. Даже мой броненосец, эффективность которого не нужно было никому доказывать, сейчас одновременно гнил и ржавел у причала в Архангельске, никому не интересный и не нужный. Огнеметом, смешно сказать, вообще никто не заинтересовался. Генерал Гордон, рассказал боярыч, долго выхаживал возле моего огнеметного орудия, снятого с броненосца. После махнул рукой и пробурчал что-то против нечестного, порочащего настоящего воина, оружия. Мол, солдат должен добыть победу только штыком и мушкетом. Словом, я едва ли не целыми днями лежал в постели и мучительно думал, что теперь делать.

В тот день на меня накатило особенно сильно. Дико захотелось домой, увидеть своих близких, оказаться в знакомой с детства обстановке. Боже, это было какое-то непередаваемое чувство гнетущей тяжести, с силой сосущей меня изнутри. Хотелось выть и рычать, бросаться на стены.

– Блин, как же мне паршиво-то, – со стоном прошептал я, с отвращением сметая со стола кувшин с остатками браги. – И от этого толка нету. Черт, как же я ненавижу эту проклятую картину…

Видит бог, если бы мне сейчас каким-то чудом в руки попалась та самая картина-портал, я бы исступленно стоптал ее, а остатки сжег и развеял пепел. Эта чертова картина физически уничтожила всю мою жизнь, превратив в скитальца вне времени и пространства.

– Черт все это побери! – от души пнул я лавку и едва не отбил ногу. – Задолбало все.

Вдруг мой бешеный взгляд остановился на беленой стене мазанки. Тут меня переклинило, и я, схватив с давно уже остывшей железной жаровни первый попавшийся уголек, начал рисовать. Размашистыми резкими движениями вывел ровные линии, затем сменившиеся на изломанные. Истончившийся уголек тут же менял на новый и снова бросался рисовать. Я не знал, что рисую и почему рисую. Словно что-то двигало моей рукой, подсказывая, куда и как направить черную линию дальше.

Я не помню, сколько продолжалось это сумасшедшее действо. Когда же все это схлынуло, я обессиленно рухнул на холодный деревянный пол, чувствуя себя выпотрошенным и выжатым как лимон.