– Не лайся мне тута. Отпевать потребно немедля, – громко настаивал трубный голос. – Ибо черна его душа, як ночь. Не гляди на яго младость. Грехов у этого юнца видимо-невидимо. Антихристов запашок…

– Шта?! Ты, чернильная душонка, пивной бочонок, на кого пасть разеваешь? У командира грехи?! Душа черна? – едва не задыхаясь от возмущения, заревел из шатра еще кто-то. – Он же тысячу душ православных спас, если не больше! В Архангельске изловил татей с кораблем, что поморов изводили и, как кур, резали. Здеся сторожевую каланчу взял. Первым пошел, османа не испужался. А ты, скотина, его антихристой кличешь?! Убью, падлу!

Через мгновение полы шатра распахнулись, и оттуда буквально выкатилось грузное тело, затянутое в темную рясу. Расплескивая сопли и слюни, злющий, как сто чертей, поп ворочался в грязи, снова и снова пытаясь подняться с корточек. Правда, ему никак не удавалось это сделать.

– Окаянный! Ирод, как есть ирод! Антихрист, и людишки яко таки же, – плаксиво бурчал он, время от времени начиная трясти жирным кулачком в сторону шатра. – Не сумлевайтесь, все митрополиту сказывать буду. Нет, не митрополиту! Государю скажу про энти антихристовы дела! Все скажу! И про иудину звезду на воинских панцирях, и про вонючие сатанинские бонбы… В аду емо гореть! На святого отца руку поднять посмел. Святую церковь хулил…

Почти сразу же из шатра вышел невысокого роста морпех с искаженными яростью чертами лица. Не замечая никого вокруг, он подскочил к священнику и начал его охаживать по жирным бокам черенком от лопаты.

– Жирный хряк! Командира живьем в землю? Собака! Знаю я вашего брата, – орал боярыч, лупя палкой по попу. – Каждого, кто к вам в мошну грош не несет, анафему петь готовы! Сейчас я…

– Стой! Стой! – закричал царь Петр. – Довольно с него! Стой, говорю!

По знаку Петра пара мордатых преображенцев тут же набросились на разбушевавшегося морпеха, который, хитро вывернувшись из захвата, и их начал охаживать палкой. Через мгновение подскочили еще трое солдат, совместными усилиями которых и удалось утихомирить буяна.

– Ну, ты, братка, даешь! – восхищенно забормотал царь, рассматривая тяжело дышавшего морпеха с разбитым в кровь лицом. – Впятером еле утихомирили. Прямо Потапыч из леса. И где только такого Лексашка выискал? Давай ко мне! Что мычишь, как немой телок? Ничего, поговорю с Лексашкой. Он мне тебя и отдаст. Где он? – не дожидаясь ответа от морпеха, Петр сдвинул полу шатра и прошел внутрь. – Тама?

Внутри был полумрак, который с трудом разгонял слабый свет от свечей и большой жаровни с багровыми углями. Царь постоял несколько секунд, чтобы глаза привыкли, и прошел дальше, к невысокой лежанке. Здесь, накрытое темным плащом, лежало худощавое тело, принадлежащее его знакомцу, Алексашке Меншикову.

– Лексашка, брат, чего разлегся-то? – еще за пару шагов начал говорить Петр. – Ты же у нас герой. Азов-то мы взяли! Слышишь? Если бы не твои орлы, то мы бы так и стояли под стенами османской крепости. А воины твои с тем чудным именем морпехи есть знатные солдаты. Сброя, пистоли тоже зело добрые. Корабль броненосной тако ж видел. Нешто все твои придумки? А…

Тут Петр, наконец, разглядел лежавшего и с трудом сдержался, чтобы не отшатнуться. Его знакомец выглядел так, что краше только в гроб кладут. Его диковинные темно-зеленые порты, черные сапоги были густо покрыты засохшей бурой кровью, источавшей тяжелый запах. Когда-то ярко блестевшая кираса сейчас была покрыта вмятинами, черной гарью. Но страшнее всего было лицо Алексашки. Кое-как омытое от крови, оно казалось перекошенным, совершенно незнакомым. Его длинные волосы окровавленными колтунами закрывали левую часть лица. Справа, почти с самой макушки, свисал лоскут кожи, открывавший вид на тошнотворное буро-черное месиво.

– Как же так… Чего поперед солдат-то полез? Эх… Твое командирское дело не поперед переть, а позади приказы приказывать, – печально пробормотал Петр. – Думаешь, мне по нраву быть позади всех? Я тоже ведь хочу османа прищучить. Слышишь?

Петр с удивлением смотрел на тело. Он никак не мог понять, как же могло такое случиться. Лексашка, юнец, немногим старше его самого, подарил им османскую крепость и закончил вот так бесславно и страшно.

– Оставь его в покое, государь. В беспамятстве уж с утрева. Турок в няво из пистоля прямо в голову стрельнул. Попы, сволочи, уже отпевать удумали. Гутарят, мол, даже лекаря звать не потребно… Отходит командир. Господь решил его к себе забрать. Видно, там на небесах тоже буча намечается и в господней армии хорошие воины зело потребны. Будет таперича командир Сатану и в хвост и в гриву лупить, пока тот афедрон свой не покажет, – угрюмо пробурчали из-за спины Петра; оказалось, к нему подошел тот самый морпех, что недавно метелил священника. – Не уберегли, государь. С дурости своей, не уберегли. Я же должен был спину яго крыть. Это в меня тот проклятый осман должен был стрельнуть. В меня должен был стрельнуть.

Морпех от души приложился к вытащенному откуда-то кувшину и тут же скривился, занюхивая рукавом.

– Такого людину не уберегли… – с дикой тоской в голосе забормотал он себе под нос. – Як же так? Он же мне за старшого братку. От дыбы спас. Доверие оказал. Отнесся ко мне не как к псу подзаборному, а со всем уважением, по-человечески. К делу приставил. – Морпех еще раз пригубил содержимого кувшина. – Человечище. Настоящий…

Хмурый Петр, не говоря ни слова, взял у него кувшин и тоже сделал большой глоток. Правда, содержимое оказалось отнюдь не слабеньким вином, а чем-то адски обжигающим горло. У царя моментально зашумело в голове.

– Я же тогда, в Разбойном приказе, думал, что отбегался. Как на духу скажу, государь. Сидел в темнице и вспоминал молитвы, что матушка мне в детстве читала. А командир мне поверил. Не позволил сгинуть в безвестности, – тяжело вздохнув, он бросил горький взгляд в сторону лежанки. – Вот какая людина была. А попам, государь, не верь. Напраслину они на него возводят. Никогда командир сатанинским делом не занимался. Я-то верно знаю. Всегда при нем был… Он кажному убогому и сирому с помощью шел. Никому не отказывал. Кому грошик даст, кому одежонку справит, а кому на прокорм хлеба с рыбой в котомку положит. Добр не в меру был. Прозорлив еще. Не каждый старец али монах-пустынник бывает таким. – Морпех чуть понизил голос, словно готовился поведать какую-то великую тайну. – Он, государь, великие беды и великие радости прозревает… Бывало, подзовет меня к себе и начнет рассказывать, что Русь-матушку ожидает. Говорит, не знаешь ты, боярыч, что наступает особливое время тяжких испытаний. Сейчас кажный, кто смел и верен государю, сможет великую пользу принести и обрести большой почет…

Шепот его постепенно становился еле различимым. Уже почти затихнув, парень вновь воспрянул.

– И про тебя, государь, он много сказывал… Разное… только все и не упомнить, – боярыч начал с силой растирать лицо, словно это должно было помочь ему вспомнить. – Командир рассказывал… Вспомнил! Сын у тебя должон вскорости народиться! Наследник! Алексеем вроде должны его наречь.

С таких речей царское лицо перекосило от гнева. «Какой-то шпынь безродный посмел при нем такие речи вести! Плетет невесть что! На царя…»

В этот момент с улицы начали раздаваться радостные крики. Несколько раз кто-то пальнул в воздух. Вопли не прекращались, а становились все громче. Их подхватывали все новые и новые люди.

– Государь, государь! Радостная весть! Где государь? От государыни-матушки благая весть! Государь! Государь! Наследник народился! – шум накатывался волной, приобретающей мощные грохочущие звуки. – Православные люди, у государства Российского наследник народился!

Петр с дикими от удивления глазами уставился сначала на резко замолчавшего морпеха, а потом на лежавшее на лежанке тело. На его ошалелом лице с выпученными глазами был буквально нарисован только один вопрос «как?».

В палатку, наконец, ворвался один из приближенных царя, восторженно вопя:

– Государь! Государь! Благая весть! Сын у тебя родился! Наследник!