– Чую я, командир, Никитка государево золотишко потаенно намывал. Местные людишки сказывают, что далеко на севере на берегу Студеного моря этого добра видимо-невидимо. Видно, хорошо Никитка поморов застращал, раз они ему потаенные места с золотом поведали. За такую весть государь с Никитки шкуру с живого спустит. – Горбун тем временем, с натуги ухнув, закинул суму на стол. – Давай, Абрашка, сыпь, а то зудит аж в нутрях, как глянуть охота… Ах! Иисус Христе!
Слипшиеся от жира завязки развязать не удалось, пришлось разрезать. Наконец Абрашка наклонил суму, и на стол хлынула серая волна.
– Э-э, серебришко, – презрительно протянул боярыч, ловя пару мелких неровных кругляшей. – Думал, в суме яхонты али адаманты… Тут же ефимок полна сума.
Несмотря на звучавшее в его голосе презрение, он явно был взволнован. Руки подрагивали, а язык то и дело облизывал пересохшие губы. Ошалелый вид был и у остальных.
– Матерь Божия, Никитка-то у нас, як османский султан, – пробормотал Пали, набирая серебряные монетки в горсть и медленно, с наслаждением, высыпая их обратно. – Дурной… Куды ему столько? На тот свет ведь с собой не заберешь. Нам же для дела сгодятся…
При этих словах я вздрогнул. Признаться, столь внушительная гора серебра, а главное – десятки кило граммов золотых самородков и песка вогнали и меня в самый настоящий ступор. В моей голове бродили противоречивые мысли, одна безумнее другой. «Блин, я же богат как Крёз! С такой горой золота можно вообще послать все к черту и жить в свое удовольствие. К лешему этот Азов, морпехов и самого Петра! Надо брать своих диверсов и валить отсюда подальше! Где-нибудь в спокойном местечке устроюсь и буду жить себе припеваючи».
Серебряные монетки с тоненьким перестуком продолжали падать из рук Пали. Казалось, они что-то шепчут мне, зовут взять их, спрятать подальше от всех. Это было какое-то наваждение… «Черт! Черт! Что за дерьмо мне лезет в голову! Какое к черту спокойное местечко? Сейчас?! Блин! Нет сейчас спокойных мест в мире! Европа в огне! Франция режется с соседями! В Англии король вешает заговорщиков! На юге турки точат ножи, на севере – шведы! В Сибири маньчжуры живьем закапывают в землю! Куда податься? В Америку? Там или скальп снимут, или сердце вырвут на жертвеннике! Вдобавок это золото еще в глотку напихают. Может, куда-нибудь на юг махнуть? Черт, а там съедят… Ха-ха-ха. Перчиком посыпят и схарчат. Ха-ха-ха! Еще картошечки добавят для вкуса. Хотя картошку добрый Петр еще не привез? Или уже привез… Блин, какая разница? Ха-ха-ха!» Вместе с истерическим смехом постепенно приходило понимание, что меня с этим чертовым золотом никто и нигде не ждал. Без сильного войска за спиной я везде был всего лишь мешком с деньгами, который можно было ограбить.
– Все, хватит! Все глаза уже проглядели, зыркая на это серебро! – громко буркнул я, подходя к столу. – Мы с вами не бродяги какие-то и не тати подзаборные, чтобы над золотом и серебром чахнуть! Слышите?! Мы не поганое ворье! – Понимая, что вид такого богатства с легкостью замутит мозги любого, я должен был встряхнуть своих людей и еще раз напомнить им про нашу цель. – Мы государевы слуги! Мы защитники православной веры! – Я с вызовом оглядел всех, пытаясь поймать взгляд каждого. – Это не серебро и золото! Это наша одежда, крепкая бронь, пистоли, огнебойные припасы для рати, свинец для пуль, добрые корабли. Еще это кров и пища для наших родных… Боярыч, слышишь? Возьмешь из монастыря своих сестренок. Наймешь им кормилицу, приставишь надежного дядьку из стрельцов для пригляда, справишь добрый дом с двумя этажами. А ты, Пали? Для своей зазнобы подарки купишь. Остепенишься, наконец. Иноходцев с Персии разводить начнешь. Думаю, и остальные тоже захотят родных порадовать… Поняли, зачем нам все это золото? Не для толстожопых богатеев, а для наших родных и близких! На это золото мы снарядим наших морпехов и пустим кровь османам и крымчакам в Азове. Освободим всех невольников, что годами там обретались. Потом, если у государя хватит смелости, пойдем давить крымчаков дальше. Даст бог, и самого главного османа пощупаем за потную сиську в его логове…
Позже, когда все угомонились и уже давно спали, я все никак не мог понять, а почему меня сегодня просто-напросто не прирезали? Они далеко не святые. Крови на руках у каждого столько, что не каждый душегуб похвастаться может. Массой задавили бы меня и придавили, как куренка. После поделили бы добычу или прикопали бы до лучших времен. Почему же все произошло иначе?
Я долго ломал голову над этим. Ворочался с бока на бок. Несколько раз поднимался с постели и выходил на улицу подышать свежим воздухом. После пил холодную, ломящую зубы, воду и вновь ложился, чтобы опять мучиться от щемящего нутро вопроса – «почему?». Лишь глубокой ночью я забылся тяжелым беспокойным сном, в котором бегали какие-то разъяренные люди, размахивали всевозможным оружием и выкрикивали что-то яростное и злобное.
Едва забрезжил рассвет, я вскочил с места и выпучил глаза в сторону первых солнечных лучиков в окне. В моей голове вдруг сам собой сложился ответ на тот вопрос, который так мучил меня на протяжении почти всей ночи.
– Вот же я баран… Ха-ха, – шепча, я медленно натягивал на себя порты. – Похоже, мне просто повезло. Ха-ха-ха. Я угадал, просто угадал. Ткнул, словно пальцем в небо, и попал… Ха-ха-ха.
Я уже не смеялся, а самым натуральным образом ржал, напоминая собой сумасшедшего. Если бы сейчас в избу вошел кто-нибудь из моих людей, думаю, его тоже посетила бы эта мысль.
– Ха-ха-ха. Я, блин, Мессинг! – Я никак не мог успокоиться. – Ведь точно прирезали бы. В подворотне за жалкий медяк голову сворачивают, а тут гора золота…
Похоже, своими словами я затронул в моих людях что-то очень и очень важное для них. Скорее всего, это были не только страх за жизнь их родных и близких, вера в Бога и уважение к царской власти. Думаю, я зацепил не только это, но и нечто другое – некое глубинное понимание мужицкого счастья и справедливости. Это понимание звучит в старых народных песнях, где герой, отринув славу, почет и богатство, идет умирать за родных, друзей, свою веру и страну. Именно такими людьми были и мои диверсы! Им ненавистна сама идея стяжательства, накопительства. Они будут бесшабашно прогуливать все свои медяки, но, когда придет срок, точно с такой же решимостью и удалью пойдут умирать.
С этими мыслями я вошел во двор. Предстояла огромная работа, которая еще вчера, вообще, казалась мне неподъемной. Времени на раскачку не было от слова совсем. До смотра моих морпехов и начала царского похода на Азов оставалось каких-то полтора месяца, а работы было еще непочатый край. Почти ничего не было: ни одежды, ни обуви, ни холодного оружия, ни огнестрельного оружия, ни припасов, ни жилья для солдат. Сами же морпехи еще представляли собой обыкновенное людское стадо, которое было больше похоже на разбойников и бандитов. Однако, получив в свое распоряжение большие средства, я мог все это исправить.
– Сначала пистоли. Их делать дольше всего. А может, просто купить на всю нашу банду? – в раздумье бормотал я и тут же расхохотался: – Ха-ха-ха. Купить?! Что-то я здесь особо не видел магазинов… Значит, будем делать пистоли.
Пистоли, как чрезвычайно убойное для этого времени оружие, занимали в моем плане по созданию специального отряда морских пехотинцев особое место. Эти двадцати-тридцатисантиметровые огнестрельные монстры, выпускавшие метровый сноп пламени и порубленный в крошку свинец, должны были стать неплохим аргументом в абордажном бою.
– Пусть это будут кургузые уродцы со стволом и рукоятью. Главное, чтобы они стреляли. – Я продолжал разговаривать сам с собой, нарезая круги по двору. – Вопрос, успеем ли наделать нужное число пистолей? Если каждому морпеху дать по два пистоля, а лучше по три или даже четыре, то получиться… Блин! Почти четыреста штук!
Долго ли делать один пистоль? Сложно ответить на этот кажущийся простым вопрос. Например, известный мюнхенский мастер Питер Пек делал для императора Священной Римской империи Карла V двуствольный колесцовый пистоль почти год. За этот срок у него получилось удивительное по точности боя и красоте оружие, которое было грех прятать в кожаную кобуру. Около семи месяцев делал свой скорострельный кремневый пистоль флорентийский мастер Микеле Лоренцони, расположивший внутри рукояти хитроумный механизм с пулями и строго отмерянными порциями пороха. Несколько быстрее, примерно три-четыре месяца, делал свой пистоль со сменными зарядными камерами мастер Иоганн Кристоф Питер из Карлсбада, покрывший свое изделие тщательно отполированными накладными пластинами из ореха и гравированных серебряных накладок. Правда, нам все эти драгоценные изыски были ни к чему. Нужна была максимально дешевая конструкция колесцового кремневого пистоля с одним, двумя или с тремя стволами. Это должно было быть оружие для абордажного боя, способного, словно метлой, снести с твоего пути любого противника. Другим его немаловажным отличием должна была стать простота изготовления. Такой пистоль в наших реалиях предстояло делать едва ли не на коленке.
