– Мы эта… господин поручик. – Хлипкий мужичонка оказался сообразительнее своего товарища, который все еще продолжал пялиться на мундир. – Э… Так слух по темноте прошел, шта государевы люди охочих людишек сбирают. Стока всего посулили, шта держися. И денег, и припасов, и одежу, и сброю, – едва не захлебываясь слюной, перечислял оборванец. – У Сеньки Кривого гутарили даже, шта дуван меж собой, как у казаков, дуванить можно будет. Во, житуха!

Признать, от таких новостей я даже опешил. «Петр еще кому-то поручил войска набирать? Кто же это такой шустрый? Я тут еще только чешусь, а меня уже опередили. Черт, а может, какой-нибудь щегол уши грел на этом разговоре, а потом и к Петру подмазался?» Такого рода мысли пахли очень и очень нехорошими последствиями для моего положения. «Какой-нибудь чувачок живо на этой теме поднимется. Мне же потом достанутся от мертвого осла уши! Хрен вам, а не морпехов! Короче, на пристань надо».

– Евстиха, ты про того охвицера кажи! – от тревожных мыслей меня отвлек нетерпеливый голос второго незнакомца.

Быстро почесав через смятую шапку копну грязных волос, первый продолжил свой рассказ:

– Гутарят, господин поручик, охвицер ходит по самым последним дырам города и разному люду про то сказывает. Одежа у него еще чудная очень. Вся в каких-то пятнах, с мешочками пришитыми. Он-то сулил и скарб, и монету… Только, бают люди, шта берут в охочих не всякого. Мол, прежде должон ты какой-то ойзамен казать. А что это за зверь, никто и знать не знает… Уж не барыш ли охвицер так собе просит?! Бог его знает. Пойдем мы, а то и местов не останется.

Услышав про чудную одежду в пятнах и «ойзамен», я сразу же узнал этого странного «охвицера». «Боярыч, боярыч, гусь ты лапчатый! Что ты там такое устроил? Куда тебя понесло? Я же сказал, что надо меня подождать! Или не сказал… Не помню. Вчера еле живой был от усталости. Не дай бог, что-нибудь учудил!»

Бросив еще раз взгляд на растущую толпу у пристани, я побежал в дом. Нельзя было терять ни минуты. По-хорошему, я уже давно должен был быть там и возглавлять всю эту шумиху. «Вдруг государь заявится? Что он там увидит, один бог знает! Короче, бегом! Бегом!»

– Чертов мундир! Как в таком воевать?! Это все пока напялишь на себя, десять раз в плену окажешься! Чулки бабские! – к чулкам и колготам у меня отвращение еще с детского сада осталось. – Штаны, больше похожие на шорты! Ботинки, которыми бошку можно прошибить! Черт! Здесь узко, там дыра и дует…

Наконец головной убор, черная шерстяная треуголка с щегольским золотым галуном по краю, был водружен на голову. В начищенном до блеска бронзовом подносе, поставленном на попа, отразился молоденький, но до ужаса серьезный прапорщик. Ни дать ни взять слуга царю, отец солдатам! Стало быть, я готов! Нет, еще кое-что забыл.

– Куда эта бляха делась? – забурчал я, в нетерпении оглядывая комнату. – Только что ведь видел… Черт, как же я ненавижу собираться в спешке! А! Вот она!

Полагавшийся прапорщику серебряный нагрудный знак с позолоченной каймой, на котором изображались Андреевский крест и корона, висел на печке.

– Точно на этих похож… На немецких фельджандармов с их серебристыми бляхами, – заржал я, когда вновь уставился на свое отражение. – Сейчас бы еще старый добрый шмайссер с десятком магазинов…

К сожалению, на дурачество времени совсем не было. В темпе нацепил шпагу. На протазан, эту двух с половиной метровую дуру, я даже смотреть не стал.

– Вроде все, – выдохнул я, выходя из избы.

Верхом до пристани было рукой подать. Проблема была лишь в дороге, а точнее, в ее полном отсутствии. Той красоты в виде пахнущих смолой и свежим деревом дубовых досок на земле, о которых я читал в какой-то книге про древний Новгород, в Архангельске и в помине не было. Некое подобие каменной брусчатки еще только начали класть на территории Гостиного двора. В остальной части города улицы представляли собой удивительное сочетание ям, рытвин, колеи и следов от лошадей и коров, которые в распутицу превращались в натуральное болото.

– Блин, опять дороги и дураки! И там, и здесь! Ничего не меняется! – Мой коняга с осторожностью вошел в одну из громадных луж. – Не дай бог здесь свалиться. Утону ведь, – в некоторых местах глубина лужи просто физически пугала. – Черт, кажется, там какое-то шевеление начинается!

Толпа у пристани начала бурлить. Наметились какие-то перемещения. Одни группы переходили на место других, вторые – на место третьих. От всего этого попахивало очень нехорошо.

– Ладно, хрен с этими лужами. Грязь не кровь, смыл и забыл, – пробормотал я, пнув своего конька посильнее.

Не знаю, что подумал жеребец о таком обращении, но четвероногий ломанулся по ямам, лужам и буеракам так, что меня едва из седла не выкинуло.

– Блин! Убьешь! Тьфу! – Ошметки грязи летели прямо мне в лицо, забивая глаза и рот. – Что ты по центру прешь?! – Обидевшийся конь, закусив удила, несся по самой грязевой гуще. – На колбасу… на колбасу сдам! Тьфу! – В лицо шмякнуло еще одним куском грязи. – Черт! Убью.

Уже через сотню метров такой скачки я вымок с головы до ног. Щегольская форма поручика превратилась в грязную тряпку, а сам я в мокрую курицу. Вряд ли стоило в таком виде заявляться на пристань, но у коня на этот счет было свое, особое мнение.

– Стой, волчья сыть! Стой! – ближе к пристани дорога стала суше, и жеребец прибавил ходу. – Вот же гад! – тянул я поводья, но без толку. – Тормози!

Куда там… Я вылетел на широкое пространство перед пристанью и только чудом не влетел в толпу. Лишь около стены длинного бревенчатого барака храпевший конь наконец-то остановился.

– Воды мне… Быстро… – пробурчал я, заметив подбегающего боярыча. – Ведро… Бочку… – вместе со словами выплевывал я заодно и грязь, и песок. – Быстрее!

Словно из-под земли появилась натуральная бочка ведер на десять, за которой стоял красный и пыхтящий Абрашка-горбун.

– Давай, – жестом я махнул на себя и едва не заорал. – Ух! Блин! Холоднющая какая. – Абрашка тут же заулыбался, словно его похвалили.

Продышавшись от холодного душа, я снял треуголку и пригладил рукой мокрые волосы. Только после этого огляделся вокруг. Посмотреть же было на что…

На пристани еще прибавилось народу. На широком пространстве, зажатом между выступающими в море причалами и многочисленными бараками и складами для товаров, толпилось сотни три или четыре мужиков. Правда, кое-где, разбавляя серую массу разнообразных треухов и меховых шапок, виднелись и женские платки.

Ближе к нам было небольшое свободное пространство, в центре которого стояла большая перевернутая бочка. За этим импровизированным столом сидел наш цыган и с умным видом покусывал гусиное перо. Прямо перед ним лежал пергамент, на котором он время от времени что-то записывал. К нему тянулась очередь дюжих мужиков, на которых с завистью глядели остальные.

Окинув все это взглядом, я повернулся к боярычу. Кто-то мне должен был все рассказать обо всем… Оказалось, боярыч после нашей ночной встречи никак не мог уснуть. Мои слова о важном задании самого государя, от которого зависят наши судьбы, так его проняли, что он решил не дожидаться утра и начать действовать. Прихватив для верности команду диверсантов, он начал прямо ночью обходить все кабаки, таверны и просто воровские малины этого времени. В каждом месте они делали одно и то же. Выпивали по кружке пива и начинали громко болтать языками, что государь решил набрать на службу новых солдат – морских пехотинцев. Мол, для важного государственного дела молодой царь Петр Алексеевич не пожалеет серебра на жалованье. Каждому записавшемуся на службу человеку даст новый мундир из крепкого полотна, добрые сапоги и теплую шапку. С каждым новым кабаком и новой кружкой пива росло число обещанных подарков со стороны государя. Боярыч, как я его ни пытал, сейчас уже сам не мог вспомнить, о чем они говорили.

– Вот тебе крест, командир, не помним. Пиво уж дюже крепкое было, – оправдывался парень. – А как не пить? Пришел в кабак и не выпил, разговора не будет… Про сапоги говорили, помню. Пистоли каждому обещали. Кажный вражий город на разграбление давать? Нет, командир. Про то не помню… Ну и что, командир? Для дела ведь. Вона сколь мужичков пришло. Наш государь сразу узрит твое усердие. Я уже десятка три отобрать успел. Все, как на подбор, зело крепкие.