«По Балтийскому морю попробовать махнуть конечно заманчиво. На хорошем купеческом судне тут идти не долго, если бы не … чертовы пираты!». Вот уж никогда не думал, что почти в самом центре Европы были пираты. А тут такого порассказали, что диву даешься. Мол не только гулящие люди, что за кусок хлеба горло кому хочешь перережут, на береговых стоянках опасны, но и любые встреченные суда. Любой капитан сейчас немного пират, если ему встречается лакомая цель в укромном месте. «Это сейчас еще война не началась. А что будет, когда начнется? Не-ет, все я правильно решил! Искать попутное судно в Архангельске. Сейчас, как раз еще зимник. Дорога нормальная. Лучше пусть задницу в дороге отобьем, зато потом нормально путь пройдет».

На очередной улочке наша кавалькада остановилась, пережидая когда разъедутся двое саней. Возницы долго орали друг на друга, всеми небесными карами призывая пропустить один другого. В конце концов, один уступил. Воспользовавшись этой неожиданной заминкой я оглядел свою поклажу. «Вроде ничего не забыл…». Холст с картиной Брегеля надежно свернут и уложен на самое дно небольшой сумки, которую я накрепко привязал к поясу. С обоих сторон седла висело надежно притороченные котомки с нашим «золотым запасом», часть которого мы еще припрятали на себе. Хранить все в одном месте было опасно; в дороге могло случиться все что угодно. Рядом с одной из котомок в кожаной непромокаемой кобуре находился длинный пистоль немалого калибра. С другой стороны был его брат близнец. Точно на такой же арсенал я потратился и для остальных своих людей. К сожалению, с моими любимцами, скорострельными мушкетами, пришлось расстаться. Уж больно они капризные были: патроны постоянно мокли, затворный механизм был слаб и ненадежен. В добавок, сам мушкет был довольно здоровый. «Правильно не взял. Там, на месте, если надо будет, чай снова смастрячу что — нибудь похожее… В дороге же вон луки моих орлов будут по — надежнее. С этими татарскими пулеметами мы отобьемся от кого хочешь». А из лука они стреляли, действительно, мастерски. Четыре-пять стрел в воздухе, правда, не держали, но три уверенно поднимали.

В этот момент мы наконец вырвались из переулка и оказались на прямой улице, которая оканчивалась воротами. Когда же до призывно распахнутых ворот осталось какой-то десяток шагов, позади нас хлопнул пистолетный выстрел. Стрельцы на воротах, еще мгновение назад беспечно пялившиеся на наших иноходцев, тут же похватали кто бердыши, кто фузею и начали смотреть за наши спины.

— Хан, уходить надо, — прошептал Иса, наклонившись ко мне. — Там скачут странные вои в черных рясах, как носят урусутские монахи.

Признаться, у меня тоже что-то ойкнуло в груди, когда я повернулся и увидел скачущих всадников в непонятных балахонах. Кто это такие? Разбойники?! Прямо среди бела дня? Или распоясавшаяся дворня какого — то боярина? А может чернь бунтовать начала?

«Уж не по нашу ли душу эти товарищи?». Мои люди вытащили из ножен сабли и сбились вокруг меня. Оскалившийся Иса, вооруженный здоровенной огнестрельной дурой-мушкетоном, занял свое место по правую руку от меня. «А эти-то, защитнички, тоже что-то нехорошо зашевелились?». Стоявшие поодаль от нас стрельцы вдруг начали опускать фузеи. Один же что-то яростно им втолковывал, то и дело тыча в сторону всадников в балахонах. Правда, сколько я ни вслушивался, разобрать что-то внятное, мне так и не удалось. «Скачут, красавцы. Рясы напялили, метлы, кажется, нацепили… Метлы?!». Разглядев небольшие метлы — веники, притороченные к седлу каждого из всадников, я от удивления едва с лошади не свалился.

— Мать моя, опричники, — узнал я, наконец, тех, кто должен был появиться лишь черед два десятка лет. — Ваня, Б…ь, опричников, решил на нас испытать, — вздрогнув от этих слов, я резко бросил своим людям. — Уходим! Быстро, уходим! Я знаю кто это.

Едва мы вновь двинулись к воротам, как кто — то из скачущих всадников вновь выстрелил из пистолета. Потом уже до нас донесся чей — то вопль.

— А ну, повертай взад! Ворота закрывай! — вновь кто — то пальнул. — Государево слово и дело! Вертай взад!

Больше медлить было нельзя. Стрельцы сорвались с места. Одни бросились к воротам, другие начали разжигать фитили на фузеях.

— К черту припасы! Режь веревки! — заорал я и первым сорвал с седла поводья с заводного жеребца. — К воротам! Иса, я сказал бросай заводных коней! Бросай, Б…ь! — твердолобый татарин никак не мог справиться с заупрямившимся заводным жеребцом, на котором висели мешки с частью нашей казны. — Иса! К воротам!

Черт! Махновцы! Никто из моих людей не тронулся с места! С обнаженными саблями, выкрикивая ободряющие вопли, они кружили вокруг меня.

— К воротам, бараны, — я схватил за поводья коня Исы и потянул в сторону ворот. — Мы еще успеем!

Однако, ощерившийся татарин вырвал из моих рук ремешок и от души им приложил по крупу моего жеребца, который тут же рванул вперед.

— Уходи хан! Скачи в сторону Казана. Там найдешь убежище, — махнул он рукой, прилаживая на локте мушкетон; этот огнестрельный монстр с расширяющемся раструбом на стволе явно готовился сказать свое слово. — Скачи хан…

И сразу же до меня донесся нестройный залп стрелецких фузей. В ответ громыхнул мушектон Исы. Раздались какие — то крики, звуки сталкивающихся друг с другом клинков.

Но я этого уже ничего не видел, цепляясь за гриву взбесившегося коня. Уже у ворот закусивший удила жеребец со всего размаха напоролся на три — четыре бердыша, которые выставили перед собой стрельцы. А я подобно птице, пролетел с десяток метров, и вонзился в какой-то сарай, где и потерял сознание.

… Очнулся я от того, что на меня вылили ведро воды. От души плеснули зверски холодной, почти ледяной, водой! Громко задышав, я поднял голову и попытался пошевелиться. «Поймали, все — таки… Б…ь, к дыбе привязали, как куренка. А теперь, что, ощипывать будут?».

Это явно был какой — то подвал. Пара скорее коптящих, чем горящих факелов, не давала разглядеть во все подробностях помещение, куда меня приволокли. Правда, потемневшую кирпичную кладку со стекавшими по ней струйками воды я рассмотрел довольно ясно. «Подвал, бурые кирпичи и много-много воды… Похоже под Кремлем я, не иначе. В политические меня, значит, записали». Об этих подвалах, что находятся под Кремлем почти у самой Неглинки, я уже был наслышан. Много жуткого рассказывали о тамошних пыточных и каменных ямах, вопли из которых в тихие летние ночи доносились и до самого верха. Поговаривали, что сидят там только царевы недруги.

«О, а я-то замерзнуть боялся. Падлы, и огонек приготовили!». Заметил я железную жаровню с углями, рядом с которой копошился довольный мордастый детина с дебиловатым выражением лица. Одетый в кожаный передник, он осторожно перебирал пару каких — то железяк весьма странно вида.

— Очнулся, великий государь, — из полумрака темницы, где, казалось, никого не было, вдруг раздался знакомый и столь же ненавистный мне голос. — Вона, злодейская рожа, головой вертает по сторонам.

Подвешенный на дыбе на врезавшихся в тело веревках, я поднял голову. «Смотри — ка, какая тут у нас собралась спряталась». Из полумрака выступил сначала торжествующий Курбский, а затем и сам царь. Последний был черней тучи. Казалось, вот-вот и из его глаз начнут исходить молнии, сопровождаемые громом.

— Зрав будь, государь, — прохрипел я, пытаясь приподняться. — Что-то уж больно много мне милостей от тебя выпало, — попытался улыбнуться, но получилось плохо. — И хоромы вона какие каменные, и почивальня дубовая, и веревки добрые, крепкие… Вот друга любезного, князя Курбского только рядом не хватает…

Закончить мне не удалось. Переменившийся в лице князь не выдержал и, подскочив, залепил мне кулаком в лицо.

— Сдохнешь тута аки червь навозный, — зашипел он мне в лицо. — А вздумаешь меня очернять, на крюке тобе повесят и жечь будут.

— Зачти ему, княже, его прегрешения, — царь прервал шипение Курбского. — Горько мне слушать сие отпорство. Горько. Сродник мой по духу и тот предал…