Таким «мертвым» телом я провалялся до самого утра, когда меня разбудил громкий грохот. Я с трудом открыл глаза, уставившись на дрожавшую от стука дверь в мою опочивальню. Стучали с такой силой, что трещали петли и засов. Видимо, кто — то очень сильно хотел меня увидеть.

— Б…ь, кого там еще принесло?! — тело мое с трудом поднялось. — Сейчас! — рука оперлась на стол, на котором, к моему счастью, глаза наткнулись на кувшин с водой. — О! — тот сразу же был опрокинут, а его содержимое выпито. — Хорошо! Да, слышу, я! Слышу, все прекрасно! Б…ь, это еще что такое?

Я шел по какому — то ковру. По крайней мере с похмельных глаз мне именно так и показалось. По ногами было что-то очень пестрое, большое, с узорами. Конечно, ковер, или нет?!

— Черт, не проснусь что — ли никак. Ладно, откроем сначала, — я сдвинул засов и распахнул дверь, за которой стоял весьма недовольный государь с ребенком…, наследником. — Государь…, — растерявшись от неожиданности, я отступил. — … Я тут эта… спал… почти.

Иван Васильевич, двинув меня в сторону, прошел прямо в опочивальню, с подозрением осматриваясь по сторонам. «Чего это он такой? Опять на меня накапал что ли кто-то? Черти, все им неймется!».

— Гулеванишь тут, брате. Меды, зелье свое забористое распиваешь, — недовольно заговорил он. — А фузеи твои скорострельные кто будет делати? Ляхи и немчины на державу скаляться, а ты… Ох! Что сие також? Якое диво…

Я тоже наклонил осторожно голову, чтобы не «расплескать» ее содержимое, и стал рассматривать лежащее на полу. Это что-то занимало почти весь пол опочивальни и до боли напоминало … физическую карту России. Тут же меня молнией пот пробил.

— Сойди — ка, сыне, на пол, — наследник, карапуз в нарядном кафтане и красных сапожках, услышал отца не сразу с открытым ртом разглядывая рисунки диковинных зверей на кайме карты. — Сыне! — Ваня сказал чуть громче. — Знатная роспись, княже…

Было до боли интересно наблюдать, как быстро менялось настроение царя. Вот только что он гневно хмурил брови, метал глазами молнии и был готово едва ли не «скрутить меня в бараний рог». Мгновение спустя передо мною уже стоял словно совершенно другой человек. На лице его было глубокое удивление и даже, кажется, неверие. Мол, не может быть такого!

В какой — то момент царь даже опустился на колени и начал водить пальцем по контурам рек, старательно повторяя темным ногтем каждый ее нарисованный изгиб. Шевеля губами, он еле слышно проговаривал странные и незнакомые для него названия.

— Тавда, Чулым… Чудно сие, совсем чудно. Який ты ж Ямал? Ты вона как велик. А тута чта? Игарка, Тунгуска. Велика… Это ж сколько верст — то она?

Рядом с отцом, повторяя его движения, ползал и наследник, который, по малолетству, видимо видел во всем этом действе какую — то занимательную игру. Маленький Дима, также как и его грозный батя, морщил брови, задумчиво почесывал подбородок, пытался что-то ногтем ковырять в карте.

— Ай да, княже, ай да сукин сын! Это ж роспись державы нашей? — растопырил руки царь. — Это откуда же сие богачество? Агличашки привезли? Нет? — я молча мотнул головой, пытаясь придумать, что ему в конце концов ответить, как объяснить лежавшее на полу чудо? — Ляхи? Нашинские мастера постарались? Чьих это? Баско рисовано, с землями неведанными, речками чужедальними, с Северным морем-окияном…. Ответствуй, княже! — настойчиво повторили он, пристально глядя мне в глаза. — Ну?!

Что ему было ответить? Как все это объяснить? Чем оправдать появление в моей опочивальне карты или чертежа царства по сегодняшнему, где указаны еще не открытые острова, земли, реки, озера и горы? Что Ивану Васильевичу рассказать о тщательно прорисованных границах Арктики? Это же для местного мира вообще нонсенс! Божье откровение! Послание инопланетян! «Б…ь, расслабился называется! Гоблин! Ха-ха-ха! Маршрут бегства в Европу решил нарисовать?! Ха-ха-ха-ха! Нарисовал… Ваня же теперь с живого не слезет. Он вместо с этой медвежьей шкуры сдерет мою и заставит уже на ней такую же рисовать».

— Ответствуй! — продолжал наседать царь, грозно уперев кулаки в бока. — Откуда сей чертеж державы нашей?

Взгляд моих забегавших глаз вдруг уперся в стол, а на нем в яркую картонную коробку от карандашей. На ее боку даже с другого конца опочивальни я ясно различил надпись «Made in China». «Вот оно! Китай! Китаем можно объяснить все и похоже всегда!». И за эту внезапно мелькнувшую мысль я мгновенно вцепился, как утопающий в соломинку.

— Подарок сие, великий государь, — задумчиво начал я, придав своему голосу характерной грусти. — Подарок одного близкого друга, крупного купца из далекого-далекого Хорезма, которого теперь уже нет на этом свете. Мы росли с ним вместе в ханском дворце. Я сын хана, он одного из наших стражников. С годами пути наши разошлись…

Иван Васильевич, как показали мои почти ежевечерние чтения всякой художественной «развлекухи», был падок на такие истории. Правда, излишней слезливости он не любил и всякий раз морщился, когда я начинал описывать любовную линию героев будущих романов и повестей. Собственно, по этой причине, я и сейчас решил не перегибать палку с рассказом старом — старом верном друге, который трагически погиб.

— … И вот умирая он оставил мне эту карту, которую составил в своих долгих путешествиях. Со своими караванами он вдоль и поперек исходил таинственный Катай, бывал за Великой стеной на родине ужасного Темучина, плавал с покрытыми черными волосами айнами — далеким забытым народом на Востоке. Он рассказывал о том, что восточные земли твоего царства богаты зверьми в лесах, рыбой в реках и разными рудами в земле.

Сделав небольшую паузу, я припустил в голос тревоги.

— Только на землицу эту многие глаз положили. Князьки да вождишки с востока из — за моря, которых зовут циньцами и ханьцами, — решил я Ваню пугануть немного; вдруг решит сначала на востоке войну начать, а с Ливонией чуть погодит. — Спят и видят, как бы землицу ту себе прибрать…

Рассказывая все это, я и сам удивлялся своей наглости. Выдать собственноручно, буквально только что нарисованную карту за едва ли не артефакт. При этом рядом с нами прямо на полу валялись цветные карандаши и тюбики с краской. К счастью, затуманенный увиденной картиной Ваня не замечал очевидного! Ему грезилось совсем иное…

В какой — то момент я замолк, давая возможность царю остальное додумать самому. Ваня еще долго потом сидел в моей опочивальне и, прикладываясь к кубку одной из моих презентованных настоек на калине, задумчиво разглядывал уже повешенную стене карту Евразии. Все это время я также молча наблюдал за ним, его характерными гримасами на лице, скупыми, но выразительными жестами, отражавшими бушевавший в его душе шторм.

— Гляди сыне, — наконец, он прерывает молчание и хриплым голосом обращается к замершему возле его ног сынишке. — Вот она какая наша держава! — широко раскрытыми глазами Иван Васильевич смотрел куда-то в центр карты. — Людишками многолюдна, лесами и угодьями обильна сверх меры, — растопыренная пятерня его порхала по европейской части России. — Прямо до Северного море — окияна на севере и до Китайского на востоке тянется. И, рекешь княже, землица сия за Урал-рекой золотом и серебром богата?

А мне что оставалось делать? Карта с нарисованными кое — где значками золотых и серебряных руд смотрела прямо на нас, не давая ни единой возможности солгать. Как говориться, сказал «А», говори и «Б».

— Богата, Государь. На Урал-горе самоцветов много. На Аргун — реке и Шилке серебряные руды, — царь вновь впился взглядом в карту, ища глазами произнесенные названия. — У Соловецкого монастыря меди много. Есть и золотишко здесь немного…

А Иван Васильевич меня уже не слушал. Я просто физически ощущал, как он с высокой крепостной стены обозревает свои владения, полные серебра, золота, драгоценных камней. Все это заполняет сундуки и клади царских подземелий.

— … Что ты там таке рек? На землицу нашу роток разевают…, — вдруг дернулся царь, до которого, наконец, дошли мои слова о жадных соседях. — Якие таки циньцы и ханьцы? Людны сие царства? Тюфяков, пищалей много? А крепостей, лыцарей сколь? Ах, ироды…, — накручивал сам себя Иван Васильевич. — На отчину нашу идти хотят. На землицу, Богом нам данную, зарятся. Не бывать сему! Не бывать!