«Ого-го! У Вани-то губа не дура. Две тысячи мушкетов с кремневым ударным механизмом хочет получить. Интересно, а пулемет он сразу не желает… Я с это-то переделанного десятка едва не поседел, а тут две тысячи».
— Княже, — царь подсел ко мне ближе. — А не осталось у тебя того османского зелья, коим ты меня угощал. В сон клонит, а оно у тебя забористое. Выкушал, и сна ни в одном глазу.
Да, мне все же удалось сварить себе настоящий турецкий кофе! В условиях тяжелого путешествия и просто неподъемных цен на самый обыкновенный черный чай, горячее кофе оказалось для меня самым настоящим спасением. Я варил его едва не на каждом привале, сдабривая приготовленный напиток кое-какими специями, капелькой меда, и потом еще верст двадцать — тридцать, до следующего привала, блаженствовал. Не обошлось, правда, и без досадных эксцессов. На одном из привалов, когда я чуть отвлекся, какой — то проходящий мимо монашек полюбопытствовал, что у меня варится с таким необычным ароматом в котелке. Едва же он увидел это черную шипящую с желтоватой пенкой кофейную жижу, то вдруг начал визжать, как недорезанный подсвинок. Шпынь с огромным шнобелем, гееной огненной мне огненной грозил, всякими карами небесными. Боже, с каким удивлением я смотрел на этого визжащего и прыгающего вокруг моей чашки с кофе и брызжущего слюной! На его ор с обвинениями меня чуть ли не в колдовстве, сбежалось пол лагеря в доспехах с копьями и мечами. К счастью, все разрешилось благополучно, но с тех пор за мною, князем Ядыгаром, прочно закрепился образ непростого, якшающегося с едва ли не с чертями, человека. А мне-то что? И так уже странностей вокруг меня накопилось. Как говориться, одной меньше, одной больше… Мне же осталось только до иконы добраться, а там хоть потоп.
— Знатное зелье, — царь смачно приложился к небольшому кувшинчику, плотно укутанному тряпьем и шкурами. — Аж душу всю вынимает… Вот гляжу, я на тебя, княже, — Иван Васильевич прищурился так, словно пытался прицелиться в меня из какого — то оружия. — Какой-то ты неугомонный. Все вокруг тебя крутиться, шевелиться. Все какие-то замудренные вещицы делаешь. И сам ты суетный весь из себя. Нет в тебе боярской степенности. Вона, погляди, мои-то как важно шествуют. Как гусаки! Гузно оттопырят и идут.
«Порозовел. Сейчас тебя кофеинчик-то взбодрит. Правильно, не все меды пить, да вино глушить. С этой бормотухи только башка трещит. Хорошее же кофе сразу на ноги поставит».
Иван Васильевич снова потянулся за кувшином, из которого с видимым удовольствием тут же отхлебнул. Вчерашние гуляния видимо все еще давали о себе знать.
— Зело хорошее зелье. Прикажу кухаркам во дворце кажный божий день делать, — он распахнул ворот своей шубы и с чувством, глубоко и сладко вздохнул. — Может, княже, ты и правда, колдун и ворожить можешь, как молва о тебе идет… Мол утопленника к жизни вернул, а потом его приворожил. Теперь за тобой словно собачонка бегает. И османское зелье можешь варить так, что мертвого поднимет. И вон медика мово испужал какими-то злобными тварями. Словом-то каким-то чудным назвал, мыкрытобами. Тьфу, мерзкое какое слово!
Услышав это «мыкртытобы», я едва не переломился от хохота. Сдержаться удалось с огромным трудом, лишь с силой закрыв себе рот рукавицей. «Б…ь…, эта клистерная трубка царю нажаловался! Гоблин! Микробов испугался! А я тоже хорошо… Этому неучу еще что-то пытался рассказать. Мол, черт нерусский, руки чаще мой, особенно перед осмотром пациента. Инструменты свои кипяти или в крепко вине мой… А этому дурню все без толку! Все мне своим университетским диплом тычет. Мол доктор он! Ха-ха-ха! Микробов испугался! Ха-ха-ха-ха!».
— Вона дружка мой, Адашев тоже глаголит, что не след мне тебя приближать, продолжал царь. — Мол измену ты замышляешь, — признаться, спина у меня несмотря на мороз, мгновенно вспотела; думаю, многие, даже едва знакомые с российской историей, знают, чем заканчивало те, кого Иван Грозный подозревал в измене. — И хочешь моих верных слуг извести и самого меня в могилу свести… Ха, напужался, княже? Ты знай, княже, я за своим верным слугам последнюю рубаху не пожалею. Сниму и отдам. За измену же и предательство смертью лютую казнить буду…, — вот на такой ноте царь и откинулся на спинку возка.
Через некоторое время он потянулся до хруста в суставах и спине.
— Хорошо… Лепота, — кофе окончательно было допито, а кувшин, от избытка чувств, полетел куда — то в сторону. — Жить хорошо.
Царь блаженствовал. «Б…ь, хорошо ему! Сказал такое и нормально, а тут хоть штаны меняй! Да-а, нравы здесь простые… А Адашев, падла, похоже с Курбским что-то мутит. Я ведь последнее время их часто вместе вижу. И ведь подобралась парочка… Один лихой рубаха, простой как копейка, а второй головастый хитрован, который на три шага вперед видит. Подожди-ка! А ведь и правда хорошая парочка получается. Как я слышал и появились они у царя почти в одно и тоже время. Сейчас оба пользуются особым Ваниным расположением. Они явно не горят желанием пускать в свой курятник еще кого-то!».
Тем временем впереди показалась громадина Московского кремля, внушительный вид крепостных стен и башен которого мигом вышиб из моей головы все посторонние мысли.
— Чего же он такой громадный? У нас-то поменьше будет, — задирая голову, я с удивлением рассматривал рукотворные белые скалы. — И белый? Красный же уже должен быть?!
Я, конечно, не имел ученых степеней по истории, но уж по поводу цвета кремлевских стен-то всегда был уверен. Первый Кремль был белокаменным и строительство его начато было еще при Дмитрии Донском, а второй, сегодняшний, — красный! Здесь же своими собственными глазами видел белые стены и башни.
«Мрамор, что ли?». Как раз под одной из кремлевских башен мы сейчас и проезжали; огромное белое сооружение, нависавшее над нами тысячами своих тонн, внушало уважение и подавляло своей массивностью. «Подожди-ка». Я высунулся с возка и оказался едва ли не на вытянутой руки от стены. «Кирпич! Черт, он же покрашен чем-то. Известь, что-ли?».
Собственно за стеной я впервые и увидел настоящую средневековую Москвы, без ее модернистских прикрас и столетних наростов. «Да — уж, тесновато, мягко говоря». И увиденное, если честно меня, привыкшего к широте проспектов и высоте зданий, совсем не впечатлило. Наш возок проносился по кривым, извилистым припорошенным снегом улочкам, на которых с трудом разъезжались две повозки. Вокруг хаотично, словно грибы после дождя, «росли» то терема с узорчатыми наличниками на окнах и сказочными деревянными узорами на балкончиках, то глухие деревянные стены огромных амбаров и сараев. Единственное, пожалуй, что среди этого, действительно, радовало глаза — это многочисленные золотые макушки церквей и монастырей. Создавалось впечатление, что Москва, как собственно и вся страна, еще только — только начинает вырастать из тесных штанишек княжества и принимать свой новый статус…
— Эй, Митюшка! — заорал вдруг Иван Васильевич, привлекая внимание одного из многочисленных сачащих рядом всадников и одновременно отвлекая меня от дум о Москве. — Подь сюды! — низкорослый служка в длинном кафтане тут же спрыгнул с лошади и побежал рядом царским возком. — Князя Ядыгара в малые палаты определи. И на постой поставь вместе со своим двором. И чтобы обиды ни ему ни его людям не чинить! — бегущий слуг успевал и кивать и держать чернильницу с пером, что говорило о его немалой ловкости. — А столоваться у меня будет. Все, иди.
Тут он повернулся ко мне.
— Будешь мне сказки свои мудреные сказывать, да зелье свое варить, — усмехнулся царь. — А через семь ден и крестим тебя. Сам митрополита попрошу. И лик святой Богородицы свидишь.
… Следующие мои дни в Москве, после обустройства в малых царских палатах, проходили довольно однообразно. Опасаясь «дать маху» в этом кобле скорпионов из враждующих друг с другом бояр, их холопов и слуг, я вообще старался по-меньше выходить на улицу. Зато почти всех, кто приехал со мной, я в первый же день вытурил на улицу, снабдив деньгами и наказом — «вынюхивать», выспрашивать и покупать любые сведения о местной верхушке. Слухи, пьяные россказни, вопли бесноватых у церкви, намеки нищих на паперти, все это годилось, как нельзя лучше. Мне, как воздух, нужна была информация о всей «внутренней кухне», чтобы знать кого можно опасаться, а с кем и считаться особо не надо.
