— Мистер Хокинс, вы можете говорит о войне все, что вам вздумается и считать, что меня провели, потому что я всего лишь простая крестьянка. Но я знаю, кто начал войну. Итальянский граф, который похитил языческого бога из японского храма. Поверьте мне, мистер Хокинс, горе и нужда падут на головы тех, кто тревожит тайные силы.

Старушенция была себе на уме.

Как-то вечером Хокинс засветил лампу, и мы все засели за карты. Иеремия Донован тоже пришел, и сидел, и следил за игрой, и вдруг я понял, что он как-то по-другому смотрит на наших англичан. Потом, уже к ночи, между Ноблом и Хокинсом разгорелся ужасный спор насчет капиталистов и священников, а также о любви к отечеству.

— Капиталисты платят священникам за то, что они рассказывают вам сказки про тот свет, - чтобы вы не замечали, чем вся эта сволочь занимается на этом, - заявил Хокинс.

— Ерунда! - сказал Нобл, повысив голос. - Люди верили в загробную жизнь, когда еще и слова такого не было - капиталист.

Тут Хокинс поднимается во весь рост, словно на молитве.

— Ах, вот как! - ухмыляется он. - Ты, значит, берешь на веру все подряд? И в Адама, и в Еву с яблоком? Ну, так я тебе вот что скажу, браток: если ты имеешь право верить в одну чушь, то я имею право верить в другую - что первым делом твой бог создал чертова капиталиста вместе с его вонючей моралью и прямо в "роллс-ройсе". Имею я право или не имею? - говорит он Белчеру.

— Имеешь, браток, - говорит Белчер и садится к очагу, вытянув ножищи и поглаживая усики.

Я вижу, что Донован уходит, а спор о религии кончится неизвестно когда, и тоже выхожу на улицу. Вдруг Донован останавливается и принимается, потупясь, бормотать, что, мол, не следовало мне покидать свой пост. Тон у него прямо мерзкий, а мне к тому же давно уж осточертел этот так называемый пост, и я в ответ его спрашиваю, какого лешего мы вообще сторожим этих англичан и на что они нам сдались.

Он смотрит на меня эдак пристально и говорит:

— Как это на что сдались? Ты что, не знаешь, что мы держим их как заложников?

— Заложников? - переспрашиваю я.

— Ну да. Противник тоже имеет пленных, и поговаривают, что их будут расстреливать. Если они расстреляют своих пленных, то мы расстреляем своих.

— Расстреляем Белчера и Хокинса? - говорю я.

— А на кой же черт мы их, по-твоему, держим?

— Что ж ты раньше-то молчал? - говорю я. - Не мог предупредить нас с самого начала? - Еще чего, - говорит он. - Сами должны были это знать.

— Откуда нам было знать, Иеремия Донован? - говорю я. - Тем более теперь, когда мы с ними нянчимся уже столько времени?

— Противник держит наших ровно столько же, - говорит он. - Даже дольше.

— Это совсем другое дело, - говорю я.

— Чем же другое? - спрашивает он.

Но я не стал ему объяснять, потому что он бы все равно не понял.

— И когда это будет известно? - спросил я.

— Может, сегодня, - сказал он, - а может, завтра или послезавтра. Недолго тебе осталось тут торчать без дела, можешь не волноваться.

Но я теперь волновался не из-за этого. Теперь волнения были куда серьезнее. Когда я вернулся в дом, там все еще спорили. Хокинс так и сыпал своими излюбленными выражениями, и по всему было видно, что он берет верх.

— Знаешь, что я тебе скажу, браток, - говорил он, ухмыляясь. - По-моему, ты такой же Фома неверующий, как и я. Вот ты говоришь, что веришь в загробный мир, а что ты о нем знаешь? Ни хрена ты не знаешь! Ну, скажи, скажи мне наконец, есть у них крылья или нет?

— Ну есть, - сказал Нобл. - Доволен теперь? Есть у них крылья, есть.

— А где они их берут? У них что там, фабрика крыльев, что ли? Приходишь, значит, в магазин, предъявляешь квитанцию, и на тебе - пара самых что ни на есть ангельских крыльев?

— С тобой невозможно спорить, - сказал Нобл. - Ну вот послушай…- и они опять взялись за свое.

Было уже за полночь, когда мы заперли входную дверь и пошли спать. Я задул свечу и сказал Ноблу про англичан. Он выслушал молча и затих. Час молчал, а потом спросил, как я считаю, - надо им рассказать или нет. Я сказал, что пока не надо. Бригадное начальство, которое во Втором батальоне днюет и ночует и отлично знает Хокинса и Белчера, вряд ли допустит, чтобы их поставили к стенке.

— По-моему, тоже, - сказал Нобл. - Было бы бесчеловечно пустить их теперь в расход.

На следующее утро мы не могли глядеть им в глаза. Весь день мы слонялись по дому, как неприкаянные. Белчер, кажется, ничего не заметил; он, как всегда, сидел перед камином с таким видом, будто тихонько ждал, что случится что-то непредвиденное. А Хокинс заметил, и приписал это тому, что во вчерашнем споре он уложил Нобла на обе лопатки.

— Неужели ты не можешь спорить без нервов? - свирепо сказал он Ноблу. - Да еще со своими Адамам и Евой! А я, может, коммунист. Коммунисты, анархисты - один черт, не вижу разницы!

И до самого вечера он все не мог успокоиться и то и дело принимался бормотать:

— Адам и Ева! Адам и Ева! Делать им было нечего, вот что. Яблоки им, видишь ли, понадобились!

Не знаю, как мы прожили тот день, но я почувствовал большое облегчение, когда он кончился. Посуду убрали со стола, и Белчер, как всегда миролюбиво, сказал:

— Ну что, братки, перекинемся?

Мы уселись за стол, Хокинс достал карты, и тут я услышал во дворе шаги Донована, и у меня шевельнулось тяжелое предчувствие. Я бросился навстречу Доновану и столкнулся с ним в дверях

— Зачем пришел? - спросил я.

— За этими вашими неразлучными боевыми дружками, - ответил он, весь заливаясь краской.

— Вот, значит, как, Иеремия Донован? - сказал я.

— Да, вот так. Сегодня утром англичане расстреляли четверых наших ребят.

— Одному было всего шестнадцать.

— Худо, - сказал я. Тут Нобл тоже вышел, и мы втроем, перешептываясь, принялись ходить по дорожке. У ворот стоял Фини, из нашей разведки.

— Ну и что теперь делать? - спросил я Донована.

— Вы с Ноблом выведете их из дому. Скажите им, что их переводят. Так будет тише всего.

Нет уж, не путай меня в это дело, - шепотом попросил Нобл.

Иеремия Донован поглядел на него со злобой.

— Ладно, - сказал он. - Вы с Фини берите старые лопаты, идите на тот конец болота и выройте там яму. Мы с Бонапартом скоро будем. Смотрите, чтоб никто не видел вас с лопатами. Не надо лишних свидетелей, понятно?

Мы посмотрели, как Фини с Ноблом пошли к сараю, потом вернулись в дом. Я предоставил Доновану самому объясняться с англичанами. Он сказал им, что есть приказ отослать их обратно во Второй батальон. Хокинс выругался, а Белчер, хоть ничего и не сказал, но видно было, что тоже расстроился. В доме было темно, но никому не пришло в голову зажечь лампу, и англичане впотьмах надели шинели и попрощались со старухой.

— Только обживешься немного, как обязательно какая-нибудь штабная сволочь решит, что ты больно пригрелся и сковырнет тебя с места, - сказал Хокинс, пожимая ей руку.

— Огромное вам спасибо, хозяйка, - сказал Белчер. - Огромное спасибо за все,- повторил он с таким смаком, словно сам придумал такое оригинальное выражение.

Мы вышли на задний двор и пошли к болоту. И тогда Иеремия Донован сказал им правду. Его всего трясло от возбуждения.

— Сегодня утром в Корке расстреляли четверых наших людей. И теперь мы расстреляем вас. Это будет наша ответная мера.

— Кончай языком трепать, - оборвал его Хокинс. - И без твоих шуточек тошно.Гоняют с места на место, чтоб им…

— Это не шутка. Мне очень жаль, Хокинс, но это правда, - сказал Донован.

— А, закройся, - отмахнулся Хокинс.

— Спроси Бонапарта, - сказал Донован, видя, что его не принимают всерьез. - Правду я говорю, Бонапарт?

— Да, - сказал я, и тогда Хокинс остановился.

— Браток, - сказал он, - да брось ты, ради Бога!

— Это не шутка, - пробормотал я.