Они умные, эти бабушки. С ними очень интересно беседовать. Кира то и дело льнёт к ним со слегка преувеличенной кокетливой нежностью, а они тоже с преувеличенной строгостью её одёргивают. Видно, что и той, и другой стороне эта забава приятна и привычна. Вообще, в домашней обстановке Кира ведёт себя куда более свободно и раскованно, много смеётся, бегает по комнатам, путаясь в древних, лохматых каких-то тапочках.
Там всё изумительно древнее, в этой квартире. Идя туда в первый раз, я была готова к этому, но думала, что попаду в крепкую советскую атмосферу с польским гарнитуром «пятьдесят рублей и двадцать сверху», чашками с золотой надписью «Общепит» и приёмником «Маяк». А попала в музей дореволюционного интеллигентского быта с натуральным буфетом в стиле «модерн», натуральными же стульями в стиле «ложная готика», на которых, вероятно, ещё сижывал Шаляпин, и с выцветшим от времени и частого мытья фарфором, украшенным бледными двуглавыми орлами. Редкие современные предметы вроде телевизора или компьютера чувствуют себя не очень уважаемыми анахронизмами и молча жмутся по углам. Впрочем, их там мало, таких предметов. А под резным обеденным столом, застеленным не то скатертью, не то портьерой с кистями, лежат вышитые крестиком подушки, книги и облезлые медведи с замусоленными конфузливыми мордами.
Это – убежище Киры. Её грот. Её берлога. Под столом, как выяснилось, она проводит большую часть своего свободного времени. Была бы её воля, она бы там и ела, и спала, и делала уроки.
Бабушек это ничуть не тревожит. «Пусть играет, как хочет. Главное, чтобы под присмотром. А вырастет – всё равно перестанет там помещаться». Наверное, это мудро.
Кстати, там очень уютно, под этим столом. Кира как-то так хорошо, со вкусом обжила и обустроила своё убежище, что, будь я помоложе, непременно напросилась бы к ней в гости. У неё там стоит электрическая настольная лампа, очень похожая на керосиновую, и сама она, сидя в жёлтом круге от этой лампы, кажется очень умиротворённой и счастливой…
Я присел отдохнуть
В круге времени
Какое тихое место!
Она грызёт кончики косичек и улыбается. По-моему, понимает.
— Одна беда – на улицу не выгонишь! – жалуются бабушки. -Иногда мы чуть не силой её вытаскиваем. С криком, со скандалом… Она ведь, знаете, какая? Чуть что не по ней – такой крик, такое… безобразное поведение! Мы, конечно, ей не потакаем, но всё равно – знаете, как тяжело?
— Может быть, если бы у неё было больше друзей… среди сверстников?...
— Ох, не говорите! Это проблема! Очень трудно контактирует… с большим трудом! Всё время пытается командовать, заставлять других детей делать, что ей хочется… Конечно, это никому не нравится! Мы ей сколько раз пытались внушить: Кира, так нельзя, надо уступать другим, надо учитывать и чужие интересы, а не только свои… Бесполезно! И уговариваем, и наказываем – ничего не получается! Главное, непонятно, почему! Мы никогда её в таком духе не воспитывали! Знаете, как бывает у других? Всё позволяют детям, просто абсолютно всё… дети уже на голову садятся, а родителям - хоть бы хны, так и надо… У нас такого никогда не было, мы никогда ни капризов не поощряли, ни этого… эгоизма! И всё равно она растёт вот такой вот упёртой… чтобы всё было только, как она хочет, и больше никак! Тут уже, видимо, гены, тут ничего не поделаешь….
Кира сидит под столом, слушает и отрешённо улыбается. По её виду никак нельзя предположить, что это своевольный, капризный, истеричный ребёнок. Видимо, все эти пороки спрятаны где-то глубоко внутри и вылезают на свет божий только при общении со сверстниками. А со мной, например, она ведёт себя неизменно открыто и дружелюбно, почти не дичится, не капризничает и много разговаривает. Говорит она исключительно о прочитанных книгах и больше ни о чём. Когда я пытаюсь низвести беседу на какие-то хотя бы относительно бытовые темы, она тут же сникает и замыкается в себе. Похоже, что этот мир для неё так же призрачен и тягостен, как для наркомана в перерывах между дозами. Зато после новой «дозы» её щёки розовеют, глаза радостно расширяются, и она, волнуясь и захлёбываясь, пытается утянуть и меня туда же, в свою счастливую потусторонность, и походя радуется тому, что я тоже приобщена и тоже понимаю, о чём речь.
Любопытно, что детские книжки её почти не занимают. Мои попытки всучить ей что-нибудь вроде «Ордена Жёлтого Дятла» или «Эмиля из Лённиберги» закончились провалом. Зато Капитан Блад, который до сих пор почему-то проплывал на своей «Арабелле» мимо неё, привёл её в такой экстаз, что мне пришлось принести и показать ей старый фильм с Эролом Флинном». После этого она целый вечер ходила, как пьяная, и так сияла глазами, что я боялась, как бы она не подожгла случайной искрой занавески. Похоже, что хитрый ирландец потеснил в её сердце даже графа Монте-Кристо, который, судя по всему, до сих пор царил там безраздельно. Старенький двухтомник Дюма в красном узорчатом переплёте, весь замусоленный и зацелованный до дыр, всегда лежит у неё рядом с кроватью и, по-моему, не шутя её ревнует.
— А ничего, что граф так жестоко отомстил своим врагам? Тебя это не смущает?
— Он не отомстил! – При малейшем волнении она начинает тяжело, со всхлипом дышать, и вся так напрягается, что мне делается не по себе. – Он просто всем рассказал, всему миру, какие они подлецы и мерзавцы! Они же не только его… они много чего плохого сделали! Они всем людям только и знали, что вредили! А все молчали, потому что боялись! А граф, он один не боялся, не потому что он богатый, а потому что он храбрый и честный, и он в тюрьме сидел четырнадцать лет – совсем один, с Аббатом только… а так – один вообще! После этого ничего не страшно, поэтому он и не боялся!
Она меня совсем не стесняется. Почему-то я вызываю у неё почти безграничное доверие. От её фантазий, которые она мне время от времени поверяет, веет не то достоевщиной, не то ещё чем-то таким же тревожным и тягостным
— Кира, скажи… А кем бы ты хотела стать в будущем? Ну, когда вырастешь? Ты ещё об этом не думала?
— Думала. Я всё время думаю. Знаете, о чём? Чтобы… когда я буду классе в восьмом или в девятом… чтобы я начала худеть.
— Кира, детка! Да ты и так, как тростинка! Зачем тебе ещё худеть?
— Чтобы уж совсем исхудать! – (Мечтательно, с большим удовольствием)- И чтобы все заметили и говорили: «Как ты похудела! Скажи, у тебя какая диета?» А потом чтобы я пришла к учительнице… тогда уже не Лидия Васильевна будет, а другая… Пришла бы и сказала: «Всё, я ухожу из школы. Я переезжаю в другое место». А учительница тогда спросит: «Куда? К маме за границу?» А я скажу: «Нет. Ещё дальше». И уйду. И больше не вернусь. И тогда она поймёт… и все поймут… что я просто смертельно больна, и что мне совсем-свосем недолго осталось!
— Поймут и начнут тебя жалеть?
— Не-ет! Они никого не жалеют. Да мне и не надо… Я просто поживу ещё немножко, а потом лягу и буду умирать… И все будут плакать, а мне будетрадостно-радостно!
— Отчего радостно-то? Думаешь, что там лучше, чем здесь?
— Не-ет! Там нету ничего, я точно знаю! Я один раз уже болела, очень сильно, в больнице, и уже совсем почти умерла, и сперва мне было так хорошо, а потом – раз! – и всё исчезло! И стало ещё лучше, потому что уже ничего не было, совсем…А потом меня всё-таки вылечили, и я очнулась. Но всё равно – знаете, как было хорошо, пока ничего не было!
— Кира, а твоих родных тебе разве не будет жалко?
— (Беззаботно, без малейшей грусти в голосе) Будет. Но это же сперва, и это недолго…. А потом я же уже всё равно не буду чувствовать ничего.
— Но разве это хорошо?
— (С большим чувством) Очень! Знаете, как хорошо? Я очень-очень хочу, чтобы таквсё было, и больше никак!
Бабушки слышат весь разговор от первого до последнего слова и – он опять-таки ничуть их не тревожит.
