А у нас как? Живёт человек, живёт.. ну, прямо скажем, не очень живёт… хреновато живёт, и всё ему хуже и хуже… И вдруг – бац! – как обухом по голове: нет, так, блин, нельзя, ну, невозможно уже так больше, ёлы-палы! И начинает жить так, чтобы было уж совсем хреново, понимаешь? – чтобы совсем никуда… чтобы старушку топором по темечку, а самому страдать, страдать.. лежать в тёмной, разваленной каморке и страдать, блин, и страдать, а потом в тюрьму, и по этапу, и на каторгу – и вот там-то, там как раз и будет настоящее просветление, неподдельное, без дураков, до самого нутра.. если, конечно, до этого не успеешь преставиться… Кстати, я считаю, что Достоевский ничем не лучше Раскольникова, даже хуже. Сама посуди:: Раскольников убил старушку, чтобы из человека стать сверхчеловеком, а Достоевский сам подстроил так, чтобы он убил старушку, чтобы наоборот – из сверхчеловека его сделать человеком. Но ведь тут хрен редьки не слаще, потому что и так, и так надо бабку убивать, и никуда, типа, не денешься. В любом случае получается, что старуха – так, подручный материал для сотворения чьей-то Новой Души. На фига она тогда такая нужна, эта Новая Душа? – ну её в баню, ёлки-палки… Это правда, кстати, что ты говорила? Ну, что на том свете каждый автор встречается со своими героями? Так сказать, с глазу на глаз, в тёмном переулке?

— Почём я знаю? Говорят, что так.

— Это хорошо. Бедный Фёдор Михалыч! А нынешние-то, нынешние, которые про монстров всяких пишут и колдунов… это ж даже лучше себе не представлять, что их ожидает.. Слушай! А ты-то не боишься, что встретишься со своими героями?

— Нет, конечно. Ты – мой главный герой. Чего мне бояться?

— Ни фига себе! Здесь - я, и там - опять я. Нет, тогда тебе тоже не повезло….

***

— Ну, ладно, я же про книжку хотела рассказать. Ну, вот. Эта американка ради познания Истины и Смысла Жизни решила стать японкой. Не просто пожить в Японии, а стать настоящей японкой, понимаешь? И вот она живёт в японской семье, и эта семья её ужасно презирает и третирует. Особенно жена хозяина. Унижает её, заставляет выполнять всякие мелочные, дурацкие правила и ритуалы. Там вся жизнь состоит из всяких мелких бытовых ритуалов: это можно, этого нельзя, посуда должна стоять так, а стулья – так, к завтраку – один сорт тофу, к ужину – совершенно другой, особый, с кунжутом. У рулона туалетной бумаги, блин, оказывается, есть лицо! И ни в коем случае нельзя ставить его лицом к стене. Только я не понимаю, почему – обидится он, что ли, этот рулон?... И вот эта бедная американка всю эту хренотень неукоснительно соблюдает, чтобы научиться смирению и стать идеальной японкой. И она терпит всякие оскорбления, и ходит в сорокаградусную жару в какие-то пешие паломничества в горы, и читает сутры в старинном храме, а потом сразу, со сбитыми в кровь ногами и паром из ушей, без передышки, даже душа не приняв, отправляется на занятия дзюдо. И там её метелят по-всякому, а она страдает морально и физически и познаёт таким образом смысл жизни. Всё-таки я этого не могу понять, хоть ты тресни.! Целый год тратить на поиски этого самого «ва»! И так, по сути дела, и не найти. Господи! Да у нас бы она живо его нашла, за одну поездку летом в загородном автобусе, где ни окна, ни двери не открываются, про кондиционеры никто не слышал, занавески все давно посрывали, чехлы на сиденьях никто никогда в жизни не стирал и не пылесосил, да и чехлов уже практически тоже нет, одни лысые грязные доски… И народу набито, как сельдей в бочке, и пенсионеры орут, чтобы их, как льготников, пропустили бесплатно, а водитель орёт, что на его автобус эти льготы не распространяются, и если они не заткнутся, то он вообще никуда никогда не поедет.. и двери не откроет… а если его совсем достанут, то он ещё и отопление включит. А ты сидишь на колесе, скрючившись буквой «зю», а в спину тебе упирается чей-то красивый навозный сапог, а напротив тебя мужик, только что со скотобойни, и у него руки все по локоть в крови, а на лице улыбка такая мечтательная… а с другой стороны бабка с рябиновым деревом на плече, в полотенце укутанном, а с третьей стороны ещё одна бабка, с ведром только что очищенного маринованного чеснока…Вот оно где познаётся, истинное «ва»! Уже на третьей минуте такой поездки открывается второе дыхание. Правда, первое при этом закрывается. А потом, где-то через час-полтора тебе уже совсем хорошо, как будто ты всю жизнь провёл в этом автобусе… Знаешь, сколько эта американка времени потратила, чтобы наладить отношения со своими японскими соседями? Она к ним и так, и эдак, и печенье им дарит, и мандарины, и улыбается с утра до вечера, как заведённая, а они ей только козью морду делают и отворачиваются. Да в том же самом нашем автобусе её бы сперва обматерили по-всякому, потом локтями до крови искололи во все бока, потом накормили бы червивыми яблоками из собственного сада, потом рассказали бы всю свою жизнь, как она помнится, с самого татаро-монгольского нашествия; потом узнали бы, что она американка - и с ходу предложили бы ей снять каморку в избе, заломив за это несусветнейшую цену; потом выспросили бы про её жизнь, как от неё муж ушёл и алиментов не платит, а дома, на Оклахомщине, старенькая мама лепит африканские горшки и продаёт, чтобы не помереть с голоду, - и с ходу предложили бы ей пожить вместе с мамой у них, в той же самой каморке, совершенно бесплатно и сколько угодно времени… И после этого она написала бы книгу «Два часа в поисках ва». Потому что к концу этого самого рейса она всё бы распрекрасно обрела, что искала… и даже больше гораздо, я тебе точно говорю.

***

— И всё-таки я не понимаю. Если ты хочешь освободиться от каких-то рамок и условностей, то зачем для этого загонять себя в ещё более тесные рамки? Мне кажется, наоборот – это же рабство какое-то, это худшая разновидность язычества! И Христос, кстати, говорил: соблюдай правила, но в меру, без фанатизма, чтобы не ты подчинялся им, а они подчинялись тебе… Как это – Он не так говорил? Разве Он этого не говорил Апостолам? А кому же Он это говорил? Может, мне? Нет, но я явно это где-то слышала, причём у меня полное ощущение, что слышала именно от Него…

***

— Нет, ну, кстати американцы в этом отношении не так безнадёжны. Они тоже консерваторы жуткие, конечно, но всё-таки не как японцы… Вот - у меня подруга сделала евроремонт в квартире и попыталась её сдать японским супругам. Квартира – чистое благолепие, всё сверкает и сияет так, что глазам больно. Они пришли, посмотрели всё, скисли так, нахмурились и стали извиняться. Нет, говорят, японская женщина не может пользоваться таким примитивным холодильником, без интернета и программного управления. И такой примитивный телевизор, который не во всю стену, а только в половину стены, она тоже смотреть не может, ей фамильная честь не позволяет. А уж о том, чтобы сесть на такой, извините, унитаз, - об этом вообще речи быть не может! Оказывается, японская женщина может пользоваться только таким унитазом, который в себя сам всё сразу всасывает. Вот так – жжик – и всасывает. Чтобы, не дай Бог, какие-нибудь случайные брызги от спускаемой воды не попали на японскую женщину и тем самым её не осквернили… Мне интересно знать, они все там такие дистиллированные, японцы эти, или как? Надеюсь, что это только в Токио такие, в провинции, я читала, там другая жизнь… Но эти-то, эти-то, бедняги! Представляешь, сколько времени им пришлось искать по всей Москве квартиру с нужным унитазом? Мне даже страшно подумать.. Ведь ДРУГИМ ОНИ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ НЕ МОГЛИ! Неужели так и терпели? Хотя японцы, наверное, да, - они моги терпеть, это не американцы…

***

— Так вот, об американцах и правилах. Мне Мэтью рассказывал один случай. Он тогда в посольстве работал. А там ведь знаешь как, в посольстве? Рабочий день заканчивается в шесть, и всем надо быстро выметаться. Задерживаться после работы нельзя, для этого нужно специальное разрешение. А если разрешения нет, а ты всё торчишь, как дурак, в своём офисе, приходит морпех с автоматом и деликатненько так, подталкивая дулом в спину, тебя выпроваживает. То есть, это по инструкции он должен выпроваживать. И вот этот американец, Мэтью, он мне рассказывал, как однажды в посольство приехал какой-то Новый Чиновник. То ли атташе по культуре, то ли ещё кто-то, не помню. И вот, рабочий день закончился, этот Новый Чиновник выходит из здания и видит, что внизу, в полуподвальном помещении, кто-то свет забыл потушить. Ну, он говорит Мэтью: гляди, мол, непорядок какой, надо пойти всё выключить. Спускаются они в подвал – и что же видят? Там и вправду свет горит, стол накрыт, водка стоит, консервы рыбные.. и сидят двое или трое американцев из посольских, с ними – двое или трое русских, тоже сотрудники, и ещё – те самые морпехи, которым поручено следить, чтобы после шести никого в здании посольства не было. Сидят так вдумчиво, степенно, медитативно даже, пьют потихоньку водочку, все такие серьёзные и возвышенные… и даже не разговаривают ни о чём, просто медитируют каждый о своём и этим делом запивают. У Нового Чиновника просто челюсть отпала. А они его увидели, молча ему на свободный стул показывают – садись, типа, не стой столбом – и наливают и ему тоже. Потом один пехотинец говорит так задумчиво: мало водки, говорит. Надо бы добавить. Jesho po chut-chut – i vse! А другой говорит: а давайте сейчас кто-нибудь высунет руку из окна… - а там такие окна, Мэтью говорил, низкие совсем, на уровне мостовой, и с решётками, – так вот, давайте, говорит, кто-нибудь руку высунет, схватит за ногу первого попавшегося прохожего и попросит: muzik, bud drugom, sbegai za paroi butylok cherez dorogu! Мэтью говорил мне: жалко, что они этот план не осуществили. Я, говорит, хотел бы посмотреть, какое лицо было бы у этого мужика…