— К отцу. Он просил заехать.

И идет дальше, чувствую, как прожигает спину взгляд черных глаз.

Ай-ай-ай. Что будет?

Удивительно, но Контору она покидает никем не остановленная. И долго мнется на остановке, решая, куда ехать.

Он ее постеснялся. А она выставила его дураком.

Кто из них виноват больше? Почему ей кажется, что она?

Наверное, это трусость, но сейчас она не готова снова оказаться перед Гришей, и его черными глазами, и этим его «Яра». Поэтому в конце концов она садится в автобус, который увозит ее к родителям.

Дверь открывает мама.

— Я посижу у себя? — спрашивает Яра.

— Ну конечно… — отвечает она, и на лице ее отражается тревога. — Что-то случилось?

— Я случилась, — вздыхает Яра и бредет в свою комнату, которую по привычке все в этом доме до сих пор называют детской, закрывает дверь.

Три недели назад она окончательно уехала жить к Григорию. Родители сказали, что не будут ничего здесь менять, но отец поговаривает о том, что им надо бы снова переехать, и в новой квартире никакой ее комнаты конечно же не будет. Где она тогда станет прятаться?

Но пока такая возможность есть, и Яра падает на свою кровать лицом в подушку, вставляет в уши наушники и закрывает глаза. И лежит так неизвестно сколько, сделав музыку погромче, чтобы совсем уж наверняка, чтобы схорониться в ее коконе, отсидеться в ней, пока не наберется решимости выползти и предстать перед черными глазами.

Ее ждет не больше и не меньше как Страшный суд, ей-Богу.

Жутко до тошноты. До темноты перед глазами. До слез.

Она не сможет.

Вот так все и закончится.

Что же она такой дурой-то уродилась?!

Кажется, она начинает потихоньку подвывать, но сильно разойтись не успевает, потому что кто-то садится рядом, и ей на лопатку ложится ладонь. Яра замирает на вдохе. Так делает только один человек.

Нет, нет, нет! Так нечестно! Она еще не готова. Она здесь пряталась. Она в домике. Он что, не знает правила игры?

И, мучимая терзаниями и стыдом, она сжимается под этим прикосновением. А Грач, совершенно для нее неожиданно, вместо того, чтобы развернуть лицом к себе и высказать все, что о ней думает, гладит ее по спине.

Боги, лучше бы орал…

Яра убирает наушники и поворачивается сама. В этот момент начинается припев, и из динамиков орёт что-то уж совсем неблагозвучное, и она досадливо морщится и быстрее нажимает «стоп» на сотовом. Вся ее любимая музыка сейчас кажется ей глупой, детской забавой.

А Грач не хмурится. И вообще вместо того, чтобы смотреть на нее, с интересом изучает ее комнату. Конечно же, он видел ее раньше, когда приходил в гости к родителям и заходил поздороваться. Но никогда не позволял себе войти внутрь: приветствовал ее с порога и сразу уходил. Так что можно сказать, что сейчас он попал сюда впервые.

Яра внимательно следит за его взглядом. А тот скользит по рабочему столу, стопке скетчбуков, рисункам и зарисовкам, наклеенным на стену и разбавленным фотографиями: она с родителями, она с братьями, она с подругой, она на выпускном… И на одной, немного смазанной, она с Грачом. Ее восемнадцатый день рождения. Она очень просила не обижать именинницу и сфотографироваться с ней. Он согласился только на один дубль. Тот вышел не слишком удачным, но это было лучше, чем совсем ничего.

Кажется, Грач тоже замечает это фото, но никак не комментирует. Зато усмехается при виде крыльев феечки, подвешенных к шторе. Яра вспыхивает и поджимает губы. Григорий изучает дальше.

— Что за группа на плакате? — спрашивает он.

— Ты их не знаешь, — бурчит Яра. — Это авангардный метал, тебе не понравится.

— А вдруг?

Яра испытующе смотрит на него какое-то время, пытаясь понять: он издевается или серьезно? Это такая подготовка перед казнью или ее неожиданно помиловали? А потом плюет на все, находит на сотовом нужную песню и протягивает ему наушник.

— Возможно, что-то в этом есть… — тянет Григорий, но потом его лицо приобретает чудесное потрясенное выражение. — А, нет, кого я обманываю… Какой кошмар…

Яра дергает проводок на себя, и наушник вылетает из его уха. Она останавливает песню. И отворачивается к стенке, подтягивает колени к груди, зарывается носом в шерстяной плед и глубоко вдыхает знакомый запах. Пахнет детством. Хороший запах. Прячет в себе. Успокаивает.

— Прости, Яр, — уверенно говорит Грач. — Я был не прав.

Глаза распахиваются сами собой. Серьезно? Да нет, не может быть…

— А знаешь, Юля сказала, что от кого-кого, но от меня она такого не ожидала. И что-то там про тихий омут с особо жирными чертями. Но если честно, услышать такое про себя было даже приятно, — и он смеется.

Смеется, черт побери! Боги, что она должна сделать, чтобы он на нее все-таки наорал?! А ведь однажды она сделает, она в этом не сомневается… И от этого еще страшнее.

Яра снова разворачивается к нему лицом.

— Это ты прости, — шепчет она, не глядя на него. — Я не должна была всего этого говорить… Я просто… Ну, не знаю… Ждала, что ты меня как-то по-иному представишь. Чтобы стало понятно, что я не просто Яра. В общем, глупость сделала.

— Бывает, — кивает Григорий. — Только больше так не делай, а то мало ли с кем я разговариваю. Но мы оба хороши. Я чего-то смутился, когда надо было сказать…

И Яра не сдерживается и тянется обниматься. И как же приятно это делать, особенно когда он обнимает в ответ.

— Ты как так быстро меня нашел? — спрашивает она.

— Я хотел тебя у Сокола перехватить, но не успел. Пришлось брать след.

— Чего? — обалдевает Яра.

Григорий смеется.

— Я безопасник, — отвечает он. — У меня свои фокусы. А мы нехорошо расстались, неправильно. Не стоит расходиться, поругавшись и не помирившись.

Но Яра пропускает это мимо ушей, потому что…

— Да ты сбежал ради меня с работы! — с восторгом понимает она.

— Угу, — улыбается Грач. — Все, мне светят выговор с занесением в личное дело и последующее увольнение. Так и знал, что ты не доведешь меня до добра.

Яра несильно бьет его кулаком по груди. Сильно чревато ушибом кисти. Проходили уже. Григорий снова смеется. Что-то уж очень у него хорошее настроение сегодня.

— Ты так рад встречи с этой Юлей? — ревниво интересуется Яра.

— Да нет, — усмехается он, — просто все вспоминаю взгляд, которым она одарила меня, когда ты ушла. Я на курсе самый тихий был. Много учился и почти не развлекался. Мне после смерти отца еще долго не хотелось развлекаться. И все быстро уверились, что я ботаник и ни на какую дерзкую выходку не способен. Хотя, честно говоря, в какой-то момент я и сам в это поверил. А потом в мою жизнь ворвалась ты.

— Значит, так меня в следующий раз и представляй, — предлагает Яра. — «Ярослава — моя самая дерзкая выходка». Меня устроит.

— Яра…

Грач гладит ее по голове, а Яра вдруг понимает, что в квартире слишком тихо.

— А где мама? — недоуменно спрашивает она.

— Ушла за хлебом, обещала вернуться через пару часов, — снова смеется Григорий. — Дорога до булочной нынче далека и терниста, в мое время такого не было.

Орать «мама!» сейчас некому, и Яра просто возмущенно краснеет. А потом понимает одну вещь, которой до этого как-то не придавала значения. Вот сейчас Гриша в ее комнате. Сидит на ее кровати. И это странно. Словно он ворвался туда, где ему нет места. Это как если бы его детская все еще была где-то, и она пришла бы туда и стала осматриваться, перебирать вещи. Это как-то чересчур лично. И в то же время, она готова его сюда впустить.

Но зря мама ушла, заниматься здесь сексом все равно, что осквернять святое место. Она бы не смогла. А он и подавно. А вот просто полежать рядышком… Что-то в этом есть.

И она протягивает ему телефон.

— А включи что-нибудь, что ты в моем возрасте слушал, — просит она.

Грач долго роется в поисковике, потом уверенно делает выбор и протягивает ей наушник. Яра тянет его за руку, укладывает рядом.