Клим шел по дороге, пинал мелкие камешки, свалявшиеся из снега и грязи, и вспоминал свой разговор с дедом. Он был уверен, что его ждет хорошая головомойка. Однако дед на его рассказ отреагировал неожиданно спокойно.

– Эх, молодость, – едва ли не с завистью протянул он. – Чего только в юные годы не натворишь. Весело! Ладно, не боись, не сдам я вас. Савелий Афанасьевич – человек старый, не нужны ему лишние потрясения. А ты смотри, чтобы под этим предлогом дочь его и пальцем…

– Дед.

– Я перед твоим отцом за вас с братом отвечаю! – не позволил перебить себя Сокол. – Только выходит, что-то плохо я за вами приглядываю. Ты фиктивно женился, Яшка так вообще… А-а, ладно. Но пригрозить я обязан, а то получается, совсем ничего не сделал.

Клим понимающе кивнул, с трудом сдержав улыбку. А он и не знал, что его дедушка может быть таким.

– Дед, – позвал Клим. – А как ты понял, что бабушка – та самая?

Финист призадумался и взглянул в окно на серое январское небо.

– Как понял? Как понял? А вот как осознал – что бы ни случилось, сразу ей об этом хочу рассказать, – так и понял. А еще – когда страшно стало, что вечер настанет, а она не позовет. Тут, внучок, не ошибешься.

Очередной камешек вылетел из-под ноги и угодил в канаву возле дороги. Клим остановился.

Черт… Забыл сказать…

Как никогда радуясь возможностям этого мира, он достал телефон, а тот вдруг сам пиликнул в его руках, оповещая о пришедшем сообщении. Клим снял блокировку.

«Мы отъехали».

«Береги себя», – набрал он.

«И ты себя».

Вот теперь всё было правильно. Он убрал телефон обратно в карман и уверенно зашагал дальше.

Встреча Сокола с Савелием Афанасьевичем состоялась через несколько дней после того, как последнего выписали из больницы. Отец Жени пошел на нее один. Придерживаясь за перила, поднялся на второй этаж Отдела безопасности, отдышался, преодолев последнюю ступеньку, а потом неспешно побрел в сторону давно известного ему кабинета, стараясь держаться поближе к стене. Дочери рядом нет, а значит, можно не изображать из себя здорового, тем более делать это с каждым днем становилось всё сложнее и сложнее. У нужного кабинета он остановился и постучал.

– Войдите, – раздалось из-за двери.

Савелий Афанасьевич улыбнулся. Старый вояка… Всегда на своем месте. Всегда готов принять.

– Савелий Афанасьевич! – поприветствовал его Сокол, вставая и выходя из-за стола. – Рад видеть вас в добром здравии. Заставили вы нас поволноваться.

– Ну что вы, что вы, – укоризненно покачал головой Савелий Афанасьевич, с удовольствием пожимая протянутую Финистом ладонь. – Не стоит обо мне волноваться. Это я волновался, что работу не всю выполнил. Но теперь уж немного осталось. За недельку управлюсь, а там можно и домой возвращаться. Соскучился я по дому, уж если честно. Казенное – оно тоже неплохо, но в родных стенах всё же лучше. А вы ведь, наверное, уже догадались, по какому поводу я к вам…

– Да как же не догадаться! – вскинул бровь Сокол. – Да вы присаживайтесь, не стойте. В ногах правды нет. А может, выпьем, а? За ваше счастливое выздоровление и за всё остальное. Моя жена делает отличные травяные сборы. Сейчас заварю.

Савелий Афанасьевич посмотрел на него совсем тепло.

– За что люблю вас, помимо прочего, Федор Яковлевич, так это за ваш трезвый образ жизни. При вашей-то работе… С удовольствием с вами выпью. А вот скажите мне, коллегу моего пропавшего, Богдана Глебовича, нашли?

– Увы, – нахмурился Финист. – Как в воду канул. На Буяне полагают, что он скрылся.

– Что за чушь! – возмутился Савелий Афанасьевич. – Не такой он человек, чтобы сбежать!

Финист вскинул и опустил брови.

– Артефакторов, способных изготовить магические кандалы, на службе царицы сейчас всего трое, и каждый из них сам по себе на вес золота. И как один из них, вы и сами это знаете. На черном рынке за магические кандалы можно получить очень много. Варианта два: либо Богдана Глебовича похитили, либо он соблазнился возможностью хорошо заработать. На Буяне не хотят сеять панику, поэтому расследование проводят очень тихо. Гвидона можно понять.

– Основной специальностью Богдана Глебовича было прокладывание путей через зазеркалье, – негромко сказал Савелий Афанасьевич. – Всем остальным он занимался исключительно по приказу царицы и царя.

Финист поджал губы.

– Тогда всё еще хуже, чем я думал. Царский двор всегда был монополистом в этой области. Если предположить…

– Не должно мне вести разговоры о подобных вещах, – прервал его Савелий Афанасьевич. – Уж простите старику преданность царице. Старыми идеями живу.

Финист кивнул.

– Это вы меня простите. Забылся. Долгих дней царице и царю.

– Долгих дней, – кивнул Савелий Афанасьевич. – Давайте лучше чайку. Расскажите мне, что там за травки.

– Не переживайте, – понял его Сокол. – Нет там ничего для вас опасного. Я вас ждал и с учетом вашей ситуации просил Настю травы собрать.

– Федор Яковлевич…

– Родственники же теперь как-никак.

Они встретились взглядами и посмотрели друг на друга куда более пристально, чем того требовала ситуация.

– Никак не думал, что с вами однажды породнюсь, – медленно произнес Савелий Афанасьевич. – Это почетно. Знаете, о вашей проницательности на Буяне ходят легенды. Говорят, вам солгать нельзя…

– Так и среди артефакторов нашей досточтимой царицы дураков не водится, а вы тем более дураком никогда не были, чай не первый год знакомы, – ответил Сокол. – Так что давайте закончим делать вид, будто оба не знаем, что происходит.

Савелий Афанасьевич дотронулся до груди, сжал пальцы, а потом грустно улыбнулся. Распрямился и внезапно перестал выглядеть наивным и восторженным старичком. Взгляд его стал серьезен. Из выражения лица пропала всякая излишняя мягкость, и хоть осталось оно светлым, но всё же теперь стало видно, как он изнурен. Он вздохнул и посмотрел Соколу прямо в глаза.

– Значит, начистоту, мой друг, – устало произнес он. – Я дышу на ладан. Мне осталось немного, и это чудо, что в этот раз меня спасли. Чернава многого не знает: врачи говорят – дело дрянь. А я не хочу, чтобы она меня таким видела и таким запомнила. Так что хорошо даже, что она здесь жить будет, а не в Петербурге сидеть возле моей постели. Но и оставлять ее одну мне страшно. Она ж вбила себе в голову, что для семьи не создана, только вот она еще молодая и глупая, доченька моя, и не понимает, каково это – быть одной. Чернава действительно суть и смысл моей жизни. Я не боюсь смерти, но оттуда ей уже ничем не смогу помочь, и это единственное, что меня по-настоящему страшит. А вашему внуку я верю. И нет никаких гарантий, что у них получится, но пока они играют этот свой спектакль, есть хотя бы шанс. Авось присмотрятся друг к другу, да и сладится всё. Вы ж не против, Федор Яковлевич?

– А с чего мне быть против? – удивился Финист. – Чернава девушка хорошая, честная, умная. Такую большая честь в семью взять. И если у них с Климом и правда сладится, то мы все за ее спиной встанем. А если нет… И так пропасть не дадим.

– Друг… – начал было Савелий Афанасьевич, но замолчал и схватился за грудь там, где было сердце. Сокол молча ждал. Старик отдышался и устало откинулся на спинку стула.

Давая ему время прийти в себя, Сокол достал из сейфа холщовый мешочек и заварочный чайник, высыпал в сетку травы, залил горячей водой.

– Как вы догадались? – спросил он у Савелия Афанасьевича.

– Не так уж и сложно было, – улыбнулся тот. – Что ж я, дочь не знаю? Она бы без моего согласия замуж не пошла, да и не верю я, что ваш внук бы сначала ко мне не пришел. Я видел, как он обнимал ее. Так обнимают сестру, а не жену. Ну а как в общежитие вернулся, так и убедился: ночуют они по разным комнатам. Но даже если откинуть всё это… Я уже говорил, Чернава убеждена, что семейная жизнь не для нее. Может, насмотрелась, как мы с женой собачимся, хотя совсем ведь малышка была, что она может помнить?.. Чернава… сложная… Она людей не то чтобы боится, скорее сторонится, потому что не понимает. Потому и хочет их изучать, что надеется в них так хоть чуть-чуть разобраться. Но даже здесь выбрала такой вариант, чтобы быть подальше от них. Она – что пугливый лесной зверек, который ни к кому не идет, и чуть что – сразу кусается. Уж не знаю, почему такой выросла. Ни друзей, ни подруг. Наверное, я виноват. Если бы мы с ней осели где сразу, ей бы проще было, а так многие годы только со мной и общалась. А потом она поступила. Я надеялся, что в Университете ей удастся с кем-то подружиться, но ничего не вышло. То ли ее не приняли, то ли она не стала и пытаться или попыталась недостаточно. Думает, я ничего не знаю… А я всё знаю и всё слышу. Знаете, как это больно, когда дочь плачет?