Она все-таки расплакалась. Кощей сел рядом и обнял ее.

– Он никогда-никогда меня не простит, – прошептала она между всхлипами. – И никогда не поймет. Выйдя за тебя замуж, я уничтожила последнюю возможность наладить отношения с сыном. Можешь считать, что я предпочла тебя ему. Знаю, это польстит твоему самолюбию.

– Ты специально пытаешься ужалить посильнее? – без всякого недовольства спокойно поинтересовался он.

– Да, – серьезно ответила Василиса. – Я так всегда делаю, когда мне страшно и нужно защититься. Бью в самое слабое место. Я поступала так с Иваном, и за это он меня ненавидел.

Она высвободилась из рук Кощея и отодвинулась. Уставилась в закрытые ставни.

– Иван отчего-то считал себя виноватым в смерти братьев. Страдал из-за этого всю жизнь. А еще очень боялся, что его обвинят в заговоре против них. Это была не просто болевая точка – открытая рана, которая ныла у него днями и ночами. Когда Алексею было шесть лет, мы с Иваном сильно поругались. Я уже не помню, из-за чего… Он в который раз сказал, чтобы я посидела в покоях до поры до времени, подумала над своим поведением. Он часто так делал, когда хотел, чтобы я делала или думала то, что ему нужно. И я… В общем, я воспользовалась этим. Обвинила его в том, что он хотел смерти братьев, хотел обойти их и сесть на трон. Он меня не простил. И чтобы наказать, сказал Алеше, что, если он будет обниматься с матерью, он никогда не вырастет настоящим мужчиной. Больше я сына ни разу не обняла… Но с тех пор я постоянно насмехалась над ним, раз за разом. Это было страшное время. Я чувствовала себя совершенно опустошенной, и единственным, на что меня хватало, была злость: на Ивана, на себя и на весь мир. Я не могла с ним нормально разговаривать. А он в ответ окончательно лишил меня ребенка и последних крупиц свободы. – Она выдохнула, а потом заставила себя сказать то, что давно ее мучило: – Мы оба были виноваты, мы творили друг с другом ужасные вещи, но все это начала я, заставив его жениться на мне. А теперь он мертв, а я жива, и я встретила тебя, и все у меня хорошо, а у него уже никогда ничего не будет хорошо, и вряд ли это честно. И я думаю, Кош, что потерять возможность еще раз обнять сына – это наказание за мой побег и попытку найти для себя лучшую судьбу… Нельзя получить все, не отдав ничего.

– И все же… Ты его мать… – неуверенно начал Кощей.

Василиса помотала головой.

– За эти годы я тысячу раз представляла, как бы это могло быть. Он сочтет меня сумасшедшей. Снова запрет в тереме или сошлет в монастырь…

– Я бы никогда не позволил…

– Да, это я тоже представляла. Вы сражаетесь, и один из вас убивает другого.

– Ты правда думаешь, что я мог бы убить твоего сына?! Я бы просто забрал тебя…

– И оставил бы его жить с мыслью, что мать предала его. Нет. Пусть уж лучше думает, что я мертва. Поверь, для него мертвая я куда лучше, чем живая… Боги, я не смогла сделать даже самого простого: передать ему свою силу. Он мог бы жить долго, а ему отмерен короткий человеческий век. Я увижу, как он умрет…

– За что ты винишь себя? – нахмурился Кощей. – Иван был человеком.

– Ну и что? Настя тоже человек, но все ее дети унаследовали силы Сокола. Дело в другом. И давай оставим эту тему. Твоя очередь, Кош, – устало вздохнула Василиса и повернулась к нему.

Пережитый всплеск эмоций окончательно вымотал ее. Горло снова начало саднить. Она легла обратно на постель.

– Нам в почтовый ящик положили открытку, и в ней было сказано, что для обретения силы ты возвел на костер сорок восемь человек. О чем это?

Кощей замер. Что-то неуловимо изменилось в его лице. Дрогнули губы. Он растерялся, словно его застали за чем-то постыдным, что теперь никак не удастся скрыть. Василиса нахмурилась и приподнялась на локте, потянувшись к нему, но он резко отвернулся и отошел к окну, открыл ставни, являя взору хмурое небо, на котором не было солнца. Серый стылый воздух устремился в покои, но Кощей не обратил на это внимания. Он смотрел куда-то вдаль и явно видел не то же самое, что она.

– Это правда? – не веря, прошептала Василиса.

Кощей убивал. Она знала это. Но он был царем, он охранял границы, он вершил суд. Ему приходилось принимать сражения и начинать их первому. Но он не был безжалостным палачом, из прихоти способным отнять жизнь полусотни человек.

– Кош…

– Селение, где я родился, было достаточно далеко от границ, – резко начал он, и голос его – жесткий, иглисто-ледяной – заставил Василису вздрогнуть. – Оно редко подвергалось набегам. Но когда моей матери было семнадцать, это случилось. Один из нападавших изнасиловал ее. Она говорила мне, что не знает, почему он сохранил ей жизнь. Она его об этом даже не просила. Но он ушел, а взамен отнятого оставил ей меня. Так что в какой-то мере я результат преступления и боли. И вероятно, это неким образом предопределило мою судьбу.

Кощей замолчал. Василиса смотрела, как тяжело поднимаются и опускаются его плечи, и впервые за долгие годы ощутила рядом с ним страх. Страх за себя. За него. За них обоих. Он же тем временем собрался и продолжил.

– Моя мать же сохранила мне жизнь. Она вообще считала, что жизнь – величайшее благо, а любая форма насилия – страшнейшее зло. Учила меня никогда не прикасаться к женщине без ее согласия… Она не вышла замуж, хотя мне всегда казалось, что это ее только радовало. Стала знахаркой, как и моя бабка, лечила людей. Нас с ней не очень-то любили. Скорее, терпели – в конце концов, травницей мама была отличной. Она была необычайно красива для тех мест, но эта красота отпугивала селян. Рыжие волосы, зеленые глаза. Каждое лето ее лицо покрывали веснушки. Я все пытался их сосчитать, когда был ребенком… До сих пор помню… Но глаза – единственное, что мне от нее досталось. Остальное, включая силы, я унаследовал от ее насильника. В селении меня называли отродьем. Мальчишки отказывались со мной играть. А я был мал и не понимал истинных причин. Когда мне было четыре года, я решил: если покажу им небольшой фокус, они поймут, что со мной тоже может быть интересно. Я создал огненных рыбок, пустил их плескаться в луже… Мама просила меня держать способности в тайне, но я был глуп… Так в деревне узнали, что я разумею в колдовстве. Конечно, симпатий мне это не добавило.

Кощей снова замолчал. Василисе захотелось подойти и обнять. Но она чувствовала, что этим все испортит. Она видела: он впервые рассказывал об этом кому-то. Рассказывал ей. И ему нужно было пройти этот путь до конца самостоятельно.

– Когда мне было пятнадцать, мама умерла. Она заболела, и никто не помог нам ни едой, ни чем-то еще. А осенью перед самым сбором урожая кто-то поджег посевы. Разумеется, подумали на меня. Поймали и решили принести в жертву лесным духам, чтобы те зимой даровали охотникам из нашей деревни обильную добычу. Они скрутили меня, отнесли в лес и привязали к дереву. И ушли. Глупцы… Там, где они меня бросили, было старое, давно забытое капище, принадлежавшее Чернобогу, – мне показывала его мать. Мне было нечего терять. И я сумел призвать его.

Кощей оперся руками на подоконник, будто ему было тяжело стоять.

– Я не знаю, почему он откликнулся… Но он пришел и пообещал мне силу и власть в обмен на доказательство того, что я готов принять их. Он предложил обратить в пепел мое село. Я был так зол, что поджег все двенадцать дворов одним махом. Сорок восемь человек – столько жило там. Я не знаю, сколько погибло. Я выполнил свою часть сделки и сразу ушел, забрал с собой только мамину шкатулку. В ней она хранила свою коллекцию – перстни. Это была ее отрада, она покупала на каждой ярмарке по одному. Когда я был поменьше, любил вытаскивать их и раскладывать на столе. В каждом свой камень…

Кощей снова выпрямился, убрал ладони с подоконника, но тут же начал тереть запястье.

– Чернобог явился ко мне следующей ночью. Заметил шкатулку и предложил выбрать один из перстней. Я не знал, зачем ему это, подумал, вдруг он заберет, и достал самый простенький. И тогда он вырвал из моей груди душу и поместил ее в камень. А вместе с ней мою совесть, способность любить и сопереживать… Так я стал бессмертным. Потом по щелчку пальцев он наделил меня силой. Ее было слишком много. Она рвалась наружу, и я не мог с ней справиться. А он смеялся, и я до сих пор слышу его смех…