— Хватит умничать! Ты, мелкое недоразумение с отбитой головой! Марш в свою комнату! Евгений, что ты стоишь?

Он отвесил мне оплеуху, чисто отводя от себя гнев супруги. Мама нередко давала волю рукам, отец только пару раз ухо крутил. Поскольку телесные наказания считались в порядке вещей, не обращал внимания. Сейчас же наступил момент истины. Или я отвоюю свой суверенный кусок мира, или мама укрепит своё право кидать любые кони.

Ничего не сказав, отвернулся и ушёл к себе. Наутро отказался завтракать.

— Ешь, чёрт бы тебя побрал! В школу опоздаешь!

Мама ещё клокотала после вчерашнего.

— Не пойду.

— Что ещё за новости?

Мы препирались в коридоре на пороге кухни. Отец ушёл раньше. Она, уже одетая к выходу по каким-то сверхважным диссертационным делам, и я, в майке и трусах.

— Без бокса моя жизнь не имеет смысла. Есть и ходить в школу я не собираюсь.

— Марш на кухню!

— Нет.

Она сорвалась. Схватила с ближайшего стула отцовский ремень и отхлестала, несколько раз попав по лицу.

— Это тебе за бокс… Это тебе за хамство… Это тебе за гадкие слова о политэкономии!

Я не дрогнул, только стоял прямо и принимал удары, не моргнув глазом. Самое сложное было остановить регенерацию, иначе рубцы исчезнут до её ухода. Когда угомонилась, быстро оделся и пошёл к двери.

— Ты портфель не взял!

— Он мне не нужен, мама. Я иду в поликлинику, чтоб мне наложили лекарства на лицо. Потом в милицию — рассказать, что сделала родная мать. Письмо в университет тебе обеспечено. Прикинь: не надо больше волноваться о защите диссертации.

Она побелела.

— Остаёшься дома! Я запру дверь.

— Не забудь вырвать провод телефона, а то позвоню ноль-два. Забери простыни из дома, чтоб не связал и не спустился на четвёртый этаж: я — гимнаст, мне не трудно. И всю бумагу, потому что буду бросать из окна записки: спасите! Потом, из детской комнаты милиции, попрошусь в спортивный интернат «Динамо» и больше не хочу тебя видеть.

Она подтянула стул и плюхнулась на него попой.

— Ну почему? Столько лет не знала от тебя проблем. Все жалуются: дети непослушные, шалят, капризничают. На тебя не нарадовалась. И вдруг…

— Вспомни, как семь с половиной лет назад ты обещала, что не будешь препятствовать моим занятиям боксом. Когда я разбил стекло «волги» и спас тебя от кавказских насильников, ударив самого дерзкого в яйца.

— Не помню… Про бокс не помню. А откуда ты знаешь про насилие?

— Я много чего знаю. И почему папа сердится, когда я иду писать через четверть часа после отбоя, и откуда берутся дети, и массу другого. Кроме политэкономии социализма, конечно.

— Не дерзи.

— А ты не лишай самого для меня важного в жизни и тобой обещанного. Про милицию — я серьёзно.

— Я же тебе не враг! — у неё полились слёзы, размывая дешёвую советскую тушь, нанесённую к тому же слишком густо. — Я тебе добра желаю. Ну, пусть я только доцент. В будущем. А ты?

— Ну, точно не буду горбатиться за триста пятьдесят рублей. Поеду на Европу и на Олимпийские игры. Посмотрю мир, заработаю реальные деньги. Ваше с папой убогое существование не для меня.

— Это тебе еврей Коган пообещал⁈

— Он — неудачник. У него ни черта не вышло. Минск для него — тупик. Как говорил ваш картавый Вовик, «мы пойдём дгугим путём».

— Каки-и-им путём?!!

— Мама, мне девять с половиной лет. Думаешь, я могу просчитать взрослую жизнь всю наперёд? Только знаю, чего хочу, и магистральное направление — бокс. Ты ни черта не желаешь слушать и только готова бить по лицу — мне за месяцы тренировок никто так не съездил. Или ты со мной, или я без тебя. Выбирай.

— Я же столько для тебя сделала…

— И перечеркнула единственной глупостью.

Быть может, впервые за эти годы она пристально посмотрела мне в глаза. Похоже, содрогнулась, что-то увидев в глубине. Неужели демона?

Во время одной из командировок на Землю я смотрел фильм ужасов «Омен», где американской семье подменили в роддоме ребёнка на дьявольское отродье. Он рос совершенно беспроблемным, никогда не болел. А однажды типа случайно убил свою мать. «Вышний» устроил подмену ещё внутриутробно, генетически — я её сын. Неужели чисто эмоционально, на уровне инстинктов, она о чём-то догадывается?

— Ты порой говоришь как совсем взрослый. Ерунду говоришь, но взрослую.

— В спорте как на войне — взрослеют быстро. Короче. Сегодня я иду в секцию как всегда. И завтра, и так далее. Будешь против — у тебя нет сына.

Конечно, я был страшно зависим от родителей. Отец до колик боялся любых скандалов, из кожи вон лез бы, чтоб замять, и замял бы наверняка. Точнее, замёл бы как сор под ковёр. Педагогический мордобой подрастающего поколения практикуется повсеместно, папу лишь пожурят, что не справился с ситуацией внутри семьи. Поэтому я блефовал. Но сработал эффект неожиданности.

— Давай так. Сегодня сиди дома. Пусть лицо пройдёт. Завтра иди куда хочешь.

— Сегодня. Скажу — хулиганы напали, поверят. У нас почти все пацаны из неблагополучных районов. А вот в школе это действительно не стоит показывать. Напиши записку классной.

Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понимать — она попробует отыграться. Женщины не умеют проигрывать и всегда будут искать путь к реваншу.

Это пророчество сбылось уже в субботу, когда я вернулся из школы и засобирался к Киму. Мама вдруг «заболела» и попросила посидеть с ней.

— Кто тебе дороже — спорт или родная мать?

Отец был в универе, началась зачётная сессия, и горе тем студентам, кто не выучил судьбоносные решения XVII съезда ВКП(б).

— Хорошо. Я вызову тебе врача. Температуру мерила?

— Думала, ты меня пожалеешь! Любовь родного сына — лучшее лекарство… Не надо врачей!

— Я тебя люблю, — соврал, не покраснев. — Хоть ты избила меня по лицу ни за что. Какие нужны лекарства? Напиши на листке, я сбегаю в аптеку.

— Не надо мне лекарств… Дома всё есть. Нужно просто отдохнуть, набраться сил. Посиди со мной.

Посидел. Ровно пять минут. А потом надел серое безобразное пальто, типичную верхнюю детскую одежду для зимы в начале семидесятых годов, и бегом кинулся к институту физкультуры, навёрстывая опоздание. Фактически — только пересечь Ленинский проспект напротив «Столичного» и ЦУМа, добежал бы и в свитере. Но — «мама будет волноваться».

Опоздавших Ким карал отжиманием на кулаках. Полезно и не мучительно. Но, так или иначе, неприятно чувствовать себя наказанным. Отсчитав пятьдесят отжиманий, я подскочил и присоединился к основной группе.

Лидировал здесь Женька, в лагере небезуспешно ухлёстывавший за «королевой» Галей, правда, больше не вспоминавший про летнюю пассию. Он был тяжелее меня и выше ростом, поэтому конкуренции не составлял. Гонял по залу с резвостью дикого горного козла, задавая темп.

Нарушая общий ритм, а после разогрева пацаны обычно начинали боевые упражнения, папа выстроил группу, нас ходило двадцать человек, сказав, что сообщит нечто важное. Мы подобрались.

— Друзья! Ученики! Скоро наступит новый тысяча девятьсот семьдесят первый год, и самый лучший подарок нам сделал Белорусский республиканский совет общества «Динамо». Наша секция, включая четыре других группы, официально получает право участия в турнирах по дзюдо. Но это ещё не всё. В виде эксперимента нам предоставляется статус кадрового резерва для МВД и КГБ, поэтому я вправе обучать вас боевому самбо. Позже будем участвовать в соревнованиях.

Мы замерли. Потом на весь зал прогремело: ур-ра!

А я не знал, как к этому относиться. После распада СССР бывшие самбисты сделали серьёзные деньги в контактных единоборствах. Через какое-то время я больше не смогу совмещать бокс и уроки папы Кима, проповедовавшего собственный стиль, смесь дзюдо и карате-до. Говорят, он ещё пацаном служил в войсках НКВД, охранял пленных японцев на Дальнем Востоке и тренировался с ними… Не уверен, что это — правда. Да и сколько же ему лет? Война с Японией закончилась больше четверти века назад!