Мама ушла от нас три с половиной года назад. Мне было тринадцать, и случившееся для меня стало полной неожиданностью.

Да, родители всё чаще ругались. Мама жаловалась на безденежье и неустроенность. Выговаривала отцу. Тот пытался что-то делать — но, видимо, действительно бывают такие люди, которые совершенно не приспособлены к жизни в эпоху дикого капитализма. Он пытался честно зарабатывать деньги, как его учил всю жизнь мой дед — убеждённый коммунист. Разумеется, безо всякого успеха. Потому что в ту эпоху деньги не зарабатывали — их делали. Часто буквально из воздуха…

Я набрал воды в чайник и поставил на плиту. Нашёл «трещётку» — зажигалку для конфорок, пустил газ. Вспыхнуло синее пламя.

— Чай-то есть, пап? — поинтересовался я.

Вместо ответа отец достал с полки маленькую пачку рассыпного «Майского».

Я удовлетворённо кивнул.

Несколько лет назад, когда военные хорошо зарабатывали, мама вроде как была счастлива. Правда, как я теперь понимаю, немилосердно транжирила деньги. Особенно в Польше, куда отца перевели в качестве благодарности за безупречную службу. Она покупала себе кожаные плащи, которые стоили дороже, чем отец получал в месяц. Косметику французскую, духи — этого добра у нас было навалом. В то время, как другие старались откладывать доллары и приторговывали техникой во время поездок в отпуск раз в год.

Я достал сахар и насыпал четыре ложки в кружку. Отец улыбнулся.

— Сладкоежкой остался, — сказал он.

— Тебе лучше без сахара пока, — ответил я. — Живот поберечь.

— Да я ж не спорю!

— И не крепкий, — предупредил я. — А то не уснёшь.

— Ну ты совсем-то меня за развалину не держи, — улыбнулся отец. — Усну я. Нормально всё, делай покрепче.

И всё же, несмотря на мамино поведение, отец перед самым выводом из Польши успел машину купить. В Германии, которая тогда только-только объединилась. Экспортную модификацию ВАЗ-21013, красную. Мы даже успели на ней съездить к родственникам в Самару. А вот на пути обратно у неё застучал двигатель, который отец с тех пор пытался перебрать. К сожалению, безуспешно. Он так и продаст её, по дешёвке — как раз когда я на первом курсе буду учиться…

— Кстати, — сказал я. — Просьба к тебе. Машину пока придержи, хорошо?

— Да на кой её держать-то? — отец пожал плечами. — Ничего я там не сделаю. Надо движок менять.

— Я видел в автомагазине рядом с храмом движок продаётся от шестёрки, — сказал я.

Помню, что действительно присматривался к этому движку, когда учился в одиннадцатом классе. Мечтал всё.

— За два с половиной вроде продают, — ответил отец настороженно.

— В общем, придержи пока, — повторил я.

За то, что мы без машины остались мама пилила отца особенно сильно… пилила-пилила — а потом в один прекрасный день собрала кое-какие вещи и сказала, что съезжает к другому. Сказала, что документы уже подала. Чмокнула меня в щёчку на прощание — и была такова.

Следующие несколько лет я видел её только издалека, когда приходил к её новому дому, который находился возле колледжа гражданской авиации, в частном секторе. Просто хотя бы посмотреть, как она живёт.

Надо сказать, первое время она жила очень хорошо. Вышла замуж за местного бандюка. Ездила на дорогих иномарках, отлично одевалась.

— Да всё равно пока времени заниматься нет… так, мужики иногда предлагают выкупить — но по цене лома. Так-то она пускай стоит, карман не трёт, пока работаю.

Отец держал машину на территории автоколонны, в которой работал слесарем. Благо места там свободного хватало, когда-то большое хозяйство было, сейчас, как и всё вокруг, приходящее в запустение.

Чайник закипел. Я сделал заварку, насыпал себе в кружку три ложки сахара. Потом разлил нам чай и добавил кипяток.

В это время как раз борщ разогрелся. Хороший, наваристый, с мясом. Я чуть слюной не захлебнулся, когда запах почуял. Однако же есть старался медленно, тщательно пережёвывая — всё-таки с утра ничего во рту не было, как бы плохо не стало.

— Ты как-то прям повзрослел резко, — сказал отец, глядя на меня. — Что, КМБ так повлияло? Гоняли вас?

— Да так… средне, — неопределённо ответил я, проглотив очередную ложку борща.

— Ладно, ты ешь. Не отвлекайся. Я пока тут посижу, потом уже вместе спать пойдём.

Отец смотрел, как я ем, прихлёбывая чай. А я снова думал о маме. Наверно, это всё не было бы так тяжело — если бы я знал, что у неё действительно всё хорошо. Однако сложилось иначе. Вскоре после е ё ухода родилась моя сводная сестра, от нового мужа. Жаль, что нас даже не познакомили — но мне было приятно осознавать, что где-то в мире есть ещё один не чужой мне маленький человечек.

Она погибла, когда ей было три года. Глупо, по недосмотру — попала под маршрутку, когда та сдавала задним ходом.

Это я узнал из местных новостей и сплетен, во время очередного отпуска.

Мама тогда начала сильно пить. Новый муж потерял к ней интерес, но продолжал какое-то время содержать. А потом его застрелили, в двухтысячном, за год до моего выпуска.

Какое-то время мама ещё держалась, распродавая доставшиеся от мужа вещи и дома с квартирами. Однако же продолжала пить.

Зная об этом, я даже рискнул с ней встретиться. Посидели мы тогда, поговорили за жизнь. Душевно, спокойно — но как совершенно чужие люди. И всё же я предложил свою помощь. Нельзя сказать, что тогда у меня было достаточно возможностей — но кое-что я уже умел и помочь бы смог. Вот только она пропала без вести. Где-то через месяц после нашей единственной за много лет встречи.

— Саш… как там у вас вообще? Точно всё в порядке? — обеспокоенно спросил отец.

— Да отлично всё, пап, — ответил я, улыбнувшись. — Правда!

— Просто у тебя взгляд был такой… замученный.

— Устал просто, сейчас «комок» замочу и пойду на боковую, — ответил я. — Кстати! Дай будильник, пожалуйста — мне завтра полседьмого вставать. С наручных могу не услышать, тихие они.

— Вот те раз! А я думал ты до воскресенья! — удивился отец.

— Я до воскресенья. Просто дела есть.

Отец встал и ушёл в свою комнату, чтобы через минуту вернуться с будильником: китайской диковиной из чёрного пластика с хрипящим динамиком, который голосом, на русском, говорил время, если нажать на большую клавишу сверху. Когда-то эта штуковина казалось верхом технологий. Отец подарил мне его на день рождения, по моей большой просьбе.

— Вот же, — сказал он. — Забыл?

— Не-е-т, помню! — возразил я, принимая будильник из его рук.

И тут я вдруг осознал, что моя сводная сестра здесь, в этом времени, ещё жива! Несчастье случиться в зимой, в январе. Значит, ещё есть достаточно времени для того, чтобы всё изменить.

Отец достал сигарету из начатой пачки «Родопи» и собрался закурить. Помню, что сам даже в тяжелые времена такой пакостью брезговал.

— Пап, не надо, — попросил я.

— Что? — удивился отец, замерев с зажигалкой в руке.

— Курить. Можно не надо, а?

Отец с удивлением отложил сигарету.

— Ты что же, сам не куришь больше? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — И ты не будешь.

— Ну, мне-то бросать уже точно поздно, — рассмеялся он. — Да и потом, говорят, от резкого бросания, наоборот, можно здоровье угробить.

— Кто говорит? — спросил я.

— Люди. И врачи вроде бы. У нас в гарнизоне был такой хирург, который…

— Шарлатан, — отрезал я.

— Что-то ты больно резкий стал.

— Пап, тебе придётся работу поменять, — сказал я.

Отец грустно вздохнул.

— Мы же обсуждали это. Мог бы — поменял бы уже. Но нет сейчас работы нормальной. Просто нет. А в торгаши ну не умею я.

— Найдётся, — уверенно ответил я.

— Вот если найдётся — тогда брошу, — упрямо ответил отец и запалил сигарету.

Я убрал тарелки, вымыл посуду и пошёл замачивать «комок».

Перед тем, как лечь спать, я зашёл в общую комнату. Отец всё ещё сидел здесь, допивая остатки чая, который принёс из кухни.

Какое тут всё было знакомое и чужое одновременно! Обязательная советская «стенка» — набор стандартных шкафов, ковёр на противоположной стене. Ещё совсем недавно, по меркам девяностых, всё это было признаком благополучия.